Ла Табль свернул шатер цирка и засобирался в дорогу. Он проклинал последними словами Барселоса: Жанне явно не хотелось садиться в телегу. Две балерины решили остаться у мадам Зила и заняться постельной гимнастикой. Два виртуоза трапеции предлагали себя в качестве скульптур у входа в бордель, но мадам запретила им соваться в почтенное заведение. Надо придерживаться естественного порядка вещей, считала она. Ни в географии, ни где угодно еще север и юг никогда не сходились.

Когда первая кокотка появилась на улице, помахивая широкой юбкой и шелковым веером, стало понятно, что теперь все пойдет как раньше. Народ высыпал на улицы, просто радуясь солнцу и покупая лотерейные билеты. Ласточки летали взад-вперед между дымящихся труб. В разделе светской хроники объявили о предстоящем бале. Город пробуждался от тяжелого сна.

Алвин: Сколько денег еще осталось?

Анжелика: Две тысячи.

Алвин: Давай уедем. Он нас не простит.

Анжелика: Надо не простить, а понять. Барон честен с самим собой.

Алвин: Не знаю. Ему может взбрести в голову что угодно. Пошли.

Анжелика: Хорошо, но только в кровать. Я вся разомлела от ожидания. Открой бутылку вина. Напьемся. А потом ты будешь употреблять меня. И злоупотреблять мною тоже.

Три телеги выехали со стороны улицы Дирейта, запряженные тощими лошадьми. Их преследовала свора дворняг. На первой сидел оскорбленный в своем самолюбии Ла Табль собственной персоной, выставив подбородок. Возле дома Да Маты у последней телеги отвалилось колесо. Ла Табль соскочил на мостовую, изрыгая французские ругательства в адрес неуклюжих акробатов. Те возражали ему, но напрасно. В конце концов оба они спустили брюки и показали хозяину две пары белоснежных ягодиц. Со стороны бараков послышались бурные аплодисменты.

Когда взбешенный Ла Табль вернулся к своей телеге, то не нашел в ней Жанны. Пользуясь неразберихой, та незаметно сбежала. Но Ла Табль не слишком-то обеспокоился. За два дня он рассчитывал починить телегу и найти беглянку.

Барселос грыз перо, когда Жанна с горящим лицом предстала на пороге и бросилась ему на шею. «Милый, — взмолилась она, — спаси меня от этого чудовища и от этого цирка! Я создана не для этого. Если бы не ты, я продала бы себя мадам Зила, только чтобы остаться в городе. Но тебе я отдаю мое тело бесплатно».

— Закрой дверь, — сказал ей Барселос, не поднимая глаз от листа.

Статья Барселоса.

«Так или иначе, мы приветствуем восстановление порядка в городе. Главная опасность миновала. Жизнь — это не цирковая арена. Пора заняться делом восстановления. В этот час нам так необходима старая, проверенная мораль…»

Струя шампанского вырвалась из бутылки золотым фонтаном, оросив спину, рот, груди, пупок.

Анжелика: Как хорошо!

Алвин: Только одна вещь лучше этого.

Анжелика: Еще раз, мой жеребчик? Давай!

Алвин: Я еще не начал по-настоящему.

В семь вечера редакцию предупредили, что барон вернулся в город. Барселос вскочил с импровизированного ложа из листков бумаги, оставив Жанну в одиночестве, и поспешил вниз по лестнице. Вокруг баронского экипажа увивались зеваки. Голова Да Маты была освещена неверным сиянием уличных фонарей, лицо было высохшим, как у мумии. У барона разболелась грыжа, и он мечтал только о мягкой постели.

Барон так устал, что не проявил никакого интереса к лагерю Билла, приняв его за цыганский табор. «Это потом», — пробурчал он себе под нос.

Алвин открыл очередную бутылку. Хлопок пробки, смех Анжелики — и в комнате внезапно стемнело.

Алвин: А эту давай выпьем на балконе.

Анжелика: Если доберемся туда.

Алвин: Надо посмотреть на звезды.

Анжелика: Ну ладно.

Подойдя к окну, они увидели экипажи, притаившиеся в темноте. А за ними — лагерь, сверкающий красными огнями под брезентовыми навесами. Между лагерем и экипажами медленно двигалась толпа народу. Толпа остановилась у экипажей и глядела наверх — на балкон. Холодок пробежал по спине Алвина. Он захлопнул окно.

Руа Дирейта

Первое движение, которое наблюдается на Руа Дирейта — это сумасшедшее хлопанье крыльями: в десять утра возле отеля «Европа» тысячи ласточек взлетают с задворок кафе, задевая за краснокирпичные стены, устремляясь в теплое, сухое, лазурное небо.

Воздух настолько чист, что можно разглядеть лошадь за несколько километров. Если смотреть издали, город похож на женщину, которая улеглась на склоне холма, расположенного между двумя равнинами. Деревья. Множество деревьев. Но преобладает каштановый цвет.

Бар

Барселос: У Жулиу Рибейру вышла в Сан-Паулу превосходная заметка о лихорадке.

Менделл: И что же он говорит?

Перейра: Что люди мало совокупляются, отсюда эпидемия. Что еще он может сказать?

Менделл: Или что они совокупляются слишком часто. А правда, что он пишет новый натуралистический роман?

Перейра: Да, ведь век подходит к концу. А роман должен умереть до начала нового столетия.

Менделл: Уже умер. Все сказано.

Перейра: И все познано. Последние крупные темы окончательно закрыты Толстым, Золя и Бальзаком.

Барселос: Ну тогда — за смерть романа! Вы убиваете людей, которые еще не родились. Наконец-то он идет… Элой, еще рюмку в кредит!

Бордель

Барселос падает в кресло и требует рома. Мадам Зила удивлена.

Зила: Рома? Напиться хочешь, маленький?

Барселос: Я в ужасном настроении. Был бы яд, выпил бы его.

Вокруг его шеи обвиваются жирные руки.

Зила: Ты прав, мальчик мой. Это город не для достойных людей. И жизнь наша тоже недостойная.

Барселос: Достойным людям везде плохо, мамаша. Везде одно и то же. Равнины, реки, моря. Однообразие, скука, мерзость.

Руки начинают поглаживать его.

Зила: Все становится хуже, мальчик мой. Посмотри на правительство. Или на мое заведение.

Париж

«Милая сестра!

Не показывай никому это письмо, ладно? Я провела несколько приятнейших часов в обществе Алена, в книжной лавке г-на Ашиля, где он служит. Г-н Ашиль нам нисколько не мешал. Он слеп на один глаз и не видит, что делается слева от него: потому-то его все время обворовывают. Ален отважно затащил меня за полку с многотомным „Ларуссом“, и мы поцеловались. А потом слегка прижал меня к груди. Но в этом ведь нет ничего плохого? Позже случилось непредвиденное: вошел Кавако и купил кулинарную книгу. Меня он не видел. Кулинарную книгу, представляешь! Я кое-что зарифмовала по этому случаю… на французском, разумеется. Не показывай никому это письмо, ладно?

Счастливо, Билота».

Дом Да Маты

Войдя на веранду, большой белый конь принес с собой приятный запах влажной земли. Он понюхал бумажные цветы, потоптал их и наконец съел. Анжелика, распознав в нем коня из своих видений, успокоила его при помощи люцерны и повела в гостиную. Сердце ее гулко билось. Погружая копыта в персидский ковер, конь, прекрасный видом, подошел к пианино и остановился. От его дыхания тихо зашевелились листы партитуры веберовского «Концерта». Чтобы фантазия была совершенной, Анжелика мгновенно разделась и, взяв коня за шелковистую гриву, увлекла его на лестницу, а потом на второй этаж.