* он проходил по улице Бон Жезус около половины седьмого, зажигая газовые фонари, и когда в его поле зрения попала часть баронского сада, он заметил, что на одной из нижних веток мангового дерева происходит нечто необычное;

* несмотря на плохую видимость из-за позднего времени и дефект зрения, приобретенный еще в детстве, он смог разглядеть, что на дереве сидели два человеческих существа, совершенно голые;

* услышав смех обоих и приглядевшись, он обнаружил, что это были не кто иные, как сеньора баронесса и врач, следящий за ее здоровьем;

* чтó именно они делали на дереве, выяснить не представлялось возможным, однако ветка качалась, словно налетела буря, и оба рисковали упасть в любую секунду;

* в какой-то момент, очевидно, заметив его, они спрятались в листве и долгое время хранили полное молчание, дабы не обнаруживать своего присутствия;

* после четверти часа ожидания он, Жозе, устав стоять, удалился в задумчивом и даже в угнетенном настроении, и направился домой, будучи потрясен до такой степени, что оставил без освещения три с половиной улицы;

* поэтому он был призван к порядку своим начальником, едва не потеряв работу;

* а чтобы не потерять ее, он счел должным обратиться к комиссии, что не входило в его планы, так как по роду занятий ему приходится видеть многое, и если обо всем рассказывать…

Республиканский клуб

Падре Менделл рассуждал скептически: если даже установят республику, это не будет означать общественного переустройства. Барселос оптимистически полагал, что в новом веке появится развитое гражданское общество, способное породить крепкую власть и сильную армию. Перейра выступал за правление военных.

Перейра: Знаете что? Только военные способны вдохнуть жизнь в нашу банановую республику.

Менделл: В таком случае я предпочитаю монархию. Даже нежизнеспособную.

Перейра: Это из-за недостаточного знакомства с историей. Нас ждет столетие покоя. Военные, когда хотят, могут уважать штатских. А штатские не уважают даже самих себя.

Менделл: Идиотизм.

Перейра: Значит, я идиот? Вы так сказали?

Менделл: Ну, если вы предпочитаете вылизывать армейские сапоги, я не могу быть о вас иного мнения.

Перейра: Вы меня оскорбляете.

Менделл: Вы правы. Я вас оскорбляю.

Барселос: Спокойно, господа. Революция еще не свершилась. Общество наше здоровее, чем о нем думают. Посмотрите на Руя Барбозу.

Бордель

Буйство воображения? Мадам Зила любила, когда в ней признавали наличие воображения, но не любила буйства. Нет, ничего подобного, господин член комиссии. И кроме того, как конкурировать с параллельным рынком и вернуть заведению утраченный престиж?

Новый член врачебной комиссии рассмеялся. Нет, он никогда не станет, подобно Миллеру, изображать сотрудника полиции нравов.

Врач: Но к нам поступили жалобы, мадам. Понимаете? Произошло нечто, выходящее за рамки.

Зила: Жалобы от кого? От моих девушек я не слышала.

Врач: Откуда вы знаете? Есть грешники закоренелые и грешники раскаявшиеся. И потом, вы командуете девицами, как полковник вверенным ему полком. Это не всем по душе. Так или иначе, я оставляю за собой право не называть имен.

Зила: Они ведь знали правила, грязные сучки. Их ни к чему не принуждали. Послушайте, господин член комиссии, я крупно вложилась в это дело. Перестройка здания, четыре новые девушки из Рио. Сервис первого класса, вы не находите? Такого нет ни в Сан-Паулу, ни даже в Париже.

Четверо упомянутых мадам Зила созданий ввели в моду оральный и анальный секс, а также другие подзабытые с древности приемы, к которым городской обыватель быстро привык.

Член комиссии курил, не переставая смеяться. Барселос не отрывал от него иронического взгляда. Прежде чем разрешить (и даже поощрить) эти новшества, мадам Зила ввела некие правила — примерно те же, что при игре в фанты, только с еще более неизбежными последствиями и полнейшим подчинением. Барселос считал, что тем самым она воскрешала групповые сношения, не практиковавшиеся с римских времен. Новый член комиссии — читал ли он «Сатирикон»? Нет, признался тот; но ему нетрудно представить, как там все обстояло.

Берлин

«Сестричка!

Три дня в Страсбурге: незабываемо! Но двинемся дальше: я сейчас в Потсдаме, недалеко от Большого дворца и Сан-Суси. Не понимаю, отчего столько народу толпится в комнате Вольтера, если гробница Фридриха-Вильгельма — зрелище куда более эффектное. Я утомилась так, что едва не свалилась на кровать — королевскую, разумеется. Ален не желает ничего слышать о дворцах, предпочитая им наш номер. Я вся просто измучена от такого пыла — и речь не только о теле! По-моему, меня пора помещать в клинику.

Билота

P. S. Мы долго смеялись над историей о вюртембергском короле, который носится с идеей, будто Луна обитаема. Он поместил на этот счет статью в газете. Король приказал сделать сотни снимков Луны и уверяет, что нашел точные доказательства существования там домов, по-видимому, заселенных. Разве такое возможно? Ах, мы никогда не узнаем.»

Дом Да Маты

Анжелика сидит в погребе напротив Алвина. В этом неярком, приглушенном свете к ней вернулось достоинство. Там, наверху, тусклый день, но здесь время будто остановилось. Алвин с интересом выслушивает три ее последние видения.

1. Анжелика идет по рынку Мадлен с подругой (Жулией Лопес де Альмейда). Там к ним привязывается молодой человек, сын герцога (по крайней мере, он так уверяет). Прекрасно образованный. Они погружаются в цветочные клумбы: лилии, цикламены, резеда. Когда всплывают, пейзаж вокруг стал другим: они в болотистой местности близ Виши, окруженные отвратительными свиньями и утками. Молодой человек оказывается рядом с Анжеликой, весь забрызганный грязью, и показывает ей колом стоящий член. С согласия подруги, он кладет Анжелику и берет ее. К ним приближается свинья.

2. Да Мата утром превращается в устрашающую капибару[5]. Анжелика достает дубинку и прибивает его. Затем несет его, поджаренного, Барселосу. Вокруг куски лосося, из заднего прохода торчит императорское знамя. Барселос вынимает знамя, берет в руки нож и вилку и начинает поедать барона сзади. Между тем Анжелика под столом отдается щенку.

3. Воображаемым вечером в воображаемой стране воображаемый кавалер, прежде чем улечься с Анжеликой, пускает к ней двух кур орпингтонской породы, чтобы те клевали ее соски. Две леггорнские похлопывают ее крыльями по копчику, а одна плимутская методично пощипывает нижние губы.

Лагерь

Котрин: Что нужно, чтобы стать свободным, поступать правильно и не испытывать страха?

Билл: Нужно не быть никем. Не быть человеком. Быть или не быть человеком — единственное, что важно. Если хочешь стать богом, то приготовься быть несчастливым. Быть несчастливым — быть бесчеловечным.

Котрин: Извините, но я не понимаю.

Билл: Чтобы понять, нужно хранить молчание. А все ведут себя, точно попугаи на птичьем рынке. Повторяют одно и то же, повторяют без остановки. Если бы все больше смотрели и меньше думали, возможно, понимания стало бы больше. Только молчащий ум может наблюдать и оценивать. Молчащий ум — это свободный ум. Хочешь гашиша?

Котрин: Гашиш учит молчать?

Билл: Я тебе скажу, что такое гашиш. Видишь эту жаровню? Между тобой и огнем нет ничего, кроме твоих мыслей об огне, да, огонь — он ласковый, светлый и приятный. Больше ничего. И все же нужно забыть это и самому стать огнем, убрать прочь время и пространство, расстояние между тобой и огнем. Ты — это вселенная, понимаешь? И существуешь, лишь когда не отделен от нее.