– Они волшебники! – повторял отец. – Они умеют управлять природой при помощи одного голоса. Это невероятно! Они что-то кричат, щелкают, воют, и животные, даже дикие, их слушаются. Ты должна этому научиться.

– Снова учиться? – Кристина чуть не заплакала. – Ты обещал каникулы!

– Нельзя отлынивать! – Отец посуровел. – Ты не можешь себе этого позволить. У тебя есть призвание, ты должна стремиться к цели. Это все – для тебя! Потом поймешь.

Затем, глядя на скорбное лицо дочери, смягчился:

– Раз у нас каникулы, ты будешь, играя, учиться всяким веселым вещам.

– Например?

– Будешь учиться петь, кричать, шептать, смеяться.

– Я уже умею…

– Тебе кажется, что ты умеешь. А на самом деле мы – самоуверенные белые неучи. Когда ты увидишь, что умеют они, ты поймешь, что мы ничего не умеем.

Две недели Тим и Том изнуряли Кристину упражнениями, которые сначала показались ей дурацкими. Ее просили подражать голосам животных – коров, свиней, койотов. Ее заставляли часами дышать по-собачьи, широко раскрыв рот и высунув язык как можно дальше. Из нее пытались извлечь вопли такой громкости и визги такой высоты, на которые она была неспособна, даже когда в семь лет опрокинула себе на ногу закипевший чайник. Она выжимала из себя рулады, подражая диким аистам, которые жили на озере, недалеко от фермы Тима и Тома. Отец изредка наблюдал за их занятиями и перешептывался о чем-то с Тимом. А Том на третий день познакомил Кристину с ромом.

– Это для связок. Глотай, – сказал он, протягивая ей столовую ложку, на дне которой серебрилась капля меда, залитая темным напитком. Будто янтарь в смоле. Кристина проглотила, решив, что это микстура. Слезные железы немедленно возмутились, выплеснув на лицо порцию соленой влаги. Она зажмурилась, принялась отплевываться, но спустя несколько секунд ее мышцы против воли расслабились, по телу пробежала жаркая волна. Кристина ощутила испарину, странное послевкусие во рту, толчки крови, а в голове вдруг стало непривычно пусто и невесомо. Будто из комнаты вынесли всю мебель и распахнули окна.

С тех пор столовую ложку «микстуры» ей предлагали каждый вечер. Но это не помогло. К концу третьей недели Кристина слегла с высокой температурой и полностью потеряла голос. Местный врач, которого к ней привез отец, поставил диагноз: надрыв связок. Два месяца девочка должна соблюдать постельный режим.

В таком состоянии она вернулась в Стокгольм. Для матери в том, что случилось, был очевидный voodoo sign. Она закатила мужу первый и последний за всю совместную жизнь скандал.

– Ты можешь творить что угодно с собой! Ты можешь искалечить себя любыми упражнениями! Но я не позволю ставить твои идиотские опыты на ребенке. Это человек, а не поле для экспериментов! – Так Беата Бхунту закончила тот разговор и свой пятнадцатилетний брак. Через неделю она подала на развод. Несмотря на все связи и деньги Свена Ларсена, шведский суд оставил Кристину с матерью.

Возможно, дело было в том, что развод с родителями совпал с наступлением юношеского бешенства – переходного возраста, который меняет любого подростка. А может, пар в ее котле кипел всю жизнь, и теперь, когда отцовский контроль ослаб, нашел, наконец, способ сорвать крышку – к ужасу пожарных и радости окрестных зевак.

Как только Кристина осталась в большом доме вдвоем с матерью, которая постоянно курила растительные смеси и высматривала повсюду свои voodoo signs, она почувствовала прелесть свободы, разворота на сто восемьдесят градусов и вкус слова «наоборот». Отец пытался удержать ее в прежних рамках. При встречах он постоянно говорил, как важно сохранить ее жизненный режим – основу воспитания. Кристина послушно кивала, думая, как же пьянит воздух свободы. Теперь, когда отец навещал ее как добрый родственник, уже не имея над ней прежней власти, она поняла, что никогда не любила его. Перед ней был просто знакомый человек, который говорит, что желает ей добра. Довольно чужой мужчина средних лет, который заявляет, что у нее есть цель и миссия. Император, которому она должна наследовать, не имея к этому ни малейшей склонности.

Учителя, конечно, приходили по расписанию, однако Кристина сбегала от них в дружеские компании, которые с каждым годом становились все более богемными. В шестнадцать лет она попробовала травку, в семнадцать – экстази и кокаин. В тот же год поступила в Лондонский университет искусств, лишив себя оранжевого «порше», обещанного отцом, если она поступит на факультет бизнеса в Стэнфорд. В восемнадцать в университетском кампусе она с благодарностью вспомнила уроки Тима и Тома. Тамошней фанки-панк-группе «Сливы» требовалась вокалистка. Связки к тому времени благополучно восстановились, Кристина прошла отбор и три года подряд демонстрировала со сцены голоса животных и прочие вокальные трюки. Все, кроме одного. Того, о котором Тим и Том говорили, понижая голос и – лишь слова строжайшего запрета. Пение Сирены. Так они называли тот запредельно высокий, с утробными обертонами звук на одной протяжной ноте, который она издала однажды. А когда попыталась повторить – сорвала связки.

Группа «Сливы» стала для нее семьей, которой, как Кристина поняла в те годы, у нее никогда не было. Первая ответственность за общее дело, ответственность за других людей, и главное – ощущение себя частью большого целого, которое кажется гораздо значительней, чем индивидуальная учебная программа и наследование империи, до которой ей не было никакого дела. Избавившись от отцовского контроля, она не просто ослабила вожжи в своей жизненной колеснице, а развернула ее в противоположную сторону. Из биоробота, поглощавшего навыки и информацию, Кристина превратилась в разрушительницу жизненного фундамента, который заложил отец, в анархистку, для которой хаос и неупорядоченность бытия стали ценностью. Возможно – главной. Поэтому, когда Свен Ларсен наезжал проведать дочь или присылал за ней самолет, чтобы провести совместный уикенд на Лазурном Берегу, она на все его уговоры отвечала отказом. Ей не были нужны его житейские рекомендации и его опыт. Ей не были нужны его деньги и его империя. Она не желала становиться наследницей. «Поступать наоборот» теперь стало девизом ее жизни. Она вдруг захотела доказать всему миру, что не принадлежит к числу избалованных богатых девочек, которым родители дарят этот мир на день рождения.

Свобода – это роскошь. Ради нее Кристине пришлось кое-чем пожертвовать. Красный влажный кирпич тюремной стены до сих пор иногда являлся в беспокойных снах. Любая свобода стоит неволи. Несколько лет назад Кристина приехала в Геную вместе со своими новыми друзьями – десятками молодых анархистов из Лондона, Стокгольма, Осло, Дублина. Кто-то из них по-настоящему хотел социальной справедливости, кто-то презирал частную собственность, иные находились в плену идей Кропоткина и Торо, зачитывался трудами Ноама Хомского. Нашлись и те, кому черти колотили в затылки ржавыми кочергами. Этим было все равно с кем и за что сражаться, лишь бы погромче, и желательно на виду у всего мира.

Самые честолюбивые сочиняли манифесты альфа-анархизма, в которых провозглашали отмену рыночных отношений, в начале нового тысячелетия подменивших собой любые другие отношения между людьми. Альфа-анархисты примкнули к общему антиглобалистскому сообществу. И не было лучшего времени и места заявить о своем праве на социальный протест и новый мир. Тем летом в Генуе две международные мультикорпорации подписывали союзнический контракт, целью которого было обогащение одних и порабощение других. А побочным эффектом – упрощение и осквернение такого хрупкого и пока все еще зеленого мира. Кристина с друзьями собирались немного пошуметь на этой вечеринке, куда их никто не приглашал.

Кристина была важным звеном анархистской коммуны. Изучение химии с детства выявило в ней большой талант создавать все что угодно из чего угодно. Из разрозненных, порой невидимых глазу элементов, из всякого хлама, наполняющего мусорные баки, а порой – из ничего, она умудрялась мастерить то, что в любом уголовном кодексе мира определяется как оружие.