Тайни оперся бедром о стол. Дерево застонало под его тяжестью.

– Я испугался за тебя, парень, не обнаружив записки в старом дубе. Я подумал, что закон достал тебя.

Себастьян боялся встретиться с оценивающим, тревожным взглядом своего товарища. Тайни знал его лучше, чем кто-либо другой. Еще мальчишками они вместе бегали по вересковым склонам. Тайни был единственным, кто осмеливался встать между Себастьяном и кулаками его отца. Это стоило ему двух зубов и снискало безграничную преданность Себастьяна.

– Ты же знаешь, д'Артану все это не понравится, – продолжал Тайни. – Если девчонка проболтается, опасность будет грозить не только тебе, но и ему.

Себастьян придал своему лицу выражение веселой жестокости, которое, сколько он себя помнил, всегда было у его отца и которое ему всегда так хотелось стереть ударом кулака.

– Нет, Тайни. Если она проболтается, то накличет прежде всего беду на свою шею.

Тайни встревоженно покачал головой и, пройдя через хижину, присел рядом с ним на корточки. Ярко блеснули серебряные шпильки, которые он бросил Себастьяну на колени.

– Тебе лучше сохранить их. Они – единственное, что мы имеем за целую ночь работы.

Себастьян подождал, пока Тайни выйдет, чтобы наколоть щепок на растопку, и собрал шпильки. Он обращался с ними с таким благоговением, словно они были украшены чем-то намного более ценным, чем жемчужины, и принадлежали не иначе как королеве.

Джейми был самым неприятным созданием из всех, которых Пруденс доводилось встречать. Ей не терпелось остаться наедине со своими мыслями, но он без умолку сыпал шутками, более подходящими в компании проститутки, чем в компании леди. Она едва заметно отстранялась от него всякий раз, когда этот малый останавливался, чтобы почесаться и сплюнуть, опасаясь, чтобы какое-нибудь мерзкое насекомое не выпрыгнуло из его всклоченной шевелюры. К тому времени, когда они достигли дороги, Пруденс, демонстрируя свою беспомощность, забрела в мокрый и колючий куст ежевики; оступилась и провалилась ногой в кроличью нору; наткнулась на ствол дерева. Нежная кожа саднила от множества царапин, а ее голени к завтрашнему дню от множества ушибов станут фиолетово-черными.

Джейми осторожно выглянул из-за куста и оглядел обе стороны дороги.

– Жаль, что приходится оставлять тебя здесь совсем одну, – сказал он. – На тебя могут наткнуться грабители. Ты же знаешь, какие они, эти грабители. Они любят слепых девчонок. – Он нахально подмигнул ей. – Слепые девчонки не умеют целоваться и разговаривать?

– Со мной будет все в порядке. Будьте так добры, помогите мне сесть на обочине дороги. Я уверена, что скоро меня кто-нибудь подберет.

Пруденс с трудом подавила в себе желание дать ему хорошего пинка, когда он вывел ее на середину дороги и подтолкнул вниз, заставляя сесть.

– Ну вот, милашка, сиди здесь, на этой полянке среди полевых цветов. Разве они не чудесны? – Джейми сморщился. – Понюхай их.

Пруденс не слышала никакого запаха. Дорожная грязь покрыла ее юбку. «Он, должно быть, действительно думает, что я слепа и глупа», – рассердилась девушка. Она ослепительно улыбнулась ближайшему дереву.

– Благодарю вас. Вы настоящий джентльмен.

Джейми обошел ее, став сзади.

– Ну, мне пора идти. Приятного тебе денька. Сделав несколько нарочито громких шагов, Джейми затаив дыхание встал поодаль.

Пруденс начала тихонько напевать, как это сделала бы любая благовоспитанная леди, оставленная на цветущем лугу в ожидании экипажа. После первого куплета песни «Мой красавчик – пастушок», Джейми облегченно вздохнул и растворился в лесу.

Утреннее солнце уже катилось к полудню, когда Пруденс, наконец, решилась оглянуться. Ярко зеленела глянцевая, омытая дождем листва. Щебетали птицы, наполняя лес суетой и гомоном. Не увидев и не услышав ничего подозрительного, Пруденс подобрала свои грязные юбки и зашагала к лугу.

Косматая голова высунулась из-за дуба. Карие глаза сузились, и Джейми что-то заворчал себе под нос, когда Пруденс легко перепрыгнула через неглубокую канавку, пересекающую луг, усеянный желтыми лютиками.

Он покачал головой и сдавленно хихикнул.

– Чертовски проворна для слепой девчонки. Что ты на это скажешь, Керкпатрик?

Джейми побежал к хижине, перепрыгивая через валуны, как сумасбродный горец, каковым он и являлся.

Пруденс влезла через открытое окно в конце длинного коридора, благословляя железные решетки и подъемные оконные рамы, которые выбрала ее тетя для своей нескончаемой реконструкции, и сожалея, что окно в ее комнату закрыто на задвижку.

Она сняла башмаки и пошла на цыпочках по паркетному полу. Послышались шаркающие шаги, и внушительная фигура дворецкого, старика Фиша, величественно выплыла из-за угла. Девушка в отчаянии огляделась: ни двери, ни алькова поблизости. Она вжалась в стену, словно могла каким-то чудом раствориться среди изящной резьбы деревянных панелей.

Дворецкий прошел мимо, даже не взглянув на нее, и произнес на ходу:

– Доброе утро, мисс Пруденс. Ваша тетя просила передать, что уехала в Лондон на две недели. Она надеется, что вы не будете скучать.

Пруденс ошеломленно смотрела широко раскрытыми глазами на негнущуюся спину удаляющегося от нее по коридору старика, затем опустила взгляд на свое одеяние. Ее юбки свисали лохмотьями, открывая запыленные, все в ссадинах, лодыжки; пуговицы на корсаже едва держались. Спутанные в ком волосы, свисая, закрывали один глаз.

Плечи девушки тяжело опустились. Она только что пережила самое необычайное приключение в своей жизни, и ни одна душа в этом доме не побеспокоилась о ней, не заметила ее долгого отсутствия.

Жуткая тишина дома давила на нее, и Пруденс проскользнула в свою маленькую комнату. Она выпустила котенка погулять в саду, но теперь пожалела, что не принесла его сюда. Надеясь, что успокаивающая ванна поднимет ей настроение, она позвонила служанке. Уютная кровать с пологом тоже выглядела чрезвычайно соблазнительно. Было бы совсем неплохо сослаться на головную боль и провести остаток дня среди пуховых подушек. Видит Бог, ее тетя делала так довольно часто. Но не следует забывать, что при этом тетя не всегда была одна.

От этой мысли Пруденс ощутила прилив почти физической боли. Она повернулась так резко, что смахнула со своего туалетного столика фарфоровую статуэтку богини Дианы, которая звонко раскололась, брызнув во все стороны осколками. В длинном ворсе ковра запутался зубчатый кусочек лепного рта прекрасной богини, словно браня девушку за столь нехарактерную для нее вспышку раздражения.

Две служанки втащили медную ванну и наполнили ее душистой водой. Они вымели осколки статуэтки и молча удалились, прихватив с собой разорванную одежду Пруденс, которую она приказала сжечь.

Приняв ванну, девушка набросила на себя халат и присела к туалетному столику. Она убрала волосы с лица, скрутив их на затылке в тугой узел, и закрепила шпильками. Ни одному влажному завитку не было позволено выбиться из строгой прически. «Тяжелые волосы. Невозможные волосы», – подумала девушка. Они плохо пудрились. Они вились непослушными прядями. Сколько раз тетя предлагала обрезать их и прикрыть модным париком. Пруденс отказалась носить парик, но ее волосы, по возможности, были всегда гладко зачесаны.

«Тебе не нужна поэзия, Пруденс. Ты – сама поэзия».

Хриплый голос преследовал девушку. Она сдавила пальцами виски, стараясь избавиться от этого наваждения: разбойник с большой дороги прятал лицо в ее невозможных волосах; его теплое сладкое дыхание шевелило тяжелые завитки. Он вглядывался в глубину фиалковых глаз, умоляя разрешить ему прикоснуться к ее обнаженному телу.

Пруденс воткнула еще одну шпильку в тугой узел, намеренно стараясь причинить себе боль. Она открыла шкатулку из вишневого дерева, достала из нее тяжелые очки и водрузила их себе на нос. Отец выкроил время, оторвавшись от напряженной работы над своими изобретениями, чтобы изготовить их для нее.

Подняв голову, Пруденс взглянула на свое отражение. Пылкая девушка, которая провела ночь в объятиях разбойника, исчезла. Ее место заняла невзрачная женщина с ничем не примечательным лицом Пруденс Уолкер. Дурнушка Пруденс, послушная дочь, благоразумная племянница.