Причиной ее желания убежать было не столько грубое, бессердечное описание тетей смерти ее отца, сколько искреннее сочувствие в глазах Себастьяна Керра.

С момента прибытия Себастьяна в «Липовую аллею» Пруденс кое-как вытерпела их прогулку по подъездной дорожке, во время которой Триция льнула к его руке как пиявка. Она послушно выдержала затянувшееся чаепитие, хотя слоеные пирожные превращались у нее во рту в опилки всякий раз, когда он смотрел на нее. Пруденс стойко вынесла ужин и резкую смену его настроения от жгучего любопытства до состояния, граничащего с враждебностью.

Но когда Себастьян посмотрел на нее так, словно хотел заключить в объятия и никогда не отпускать, ее самообладание дало трещину.

Пруденс прижала руку к своей горящей щеке. Ей и в голову не могло прийти, что он будет настолько дерзок и глуп, что последует за ней, чтобы выразить свои сожаления о трагической смерти ее отца, посмеет коснуться ее лица…

С ожесточением девушка сдернула с себя платье, рывком сорвала корсет, безнадежно порвав шнуровку. Сейчас она была не в том настроении, чтобы звать служанку помочь раздеться.

Пруденс зашвырнула платье в гардероб и вынула ситцевую ночную рубашку. Она натянула ее задом наперед, запуталась в рукавах и следующие несколько минут, бормоча ругательства, безуспешно пыталась просунуть голову через горловину рубашки, чтобы снять ее. Этому очень мешала шапка растрепанных волос и торчащие во все стороны из развалившейся прически шпильки.

Когда ночная рубашка была надета надлежащим образом, шпильки высыпались на выцветший ковер, освобождая из плена струящуюся массу блестящих волос.

Пруденс все более распаляла свой гнев, давая волю негодованию и злости, стремясь, тем самым, избавиться от непреодолимого влечения к этому несносному человеку, изгнать воспоминания о той волшебной ночи, проведенной в его объятиях.

Он высокомерен и самонадеян. Все, буквально все раздражало ее. И его эксцентричная манера одеваться. И его пренебрежительное отношение к нормам и правилам хорошего тона, принятым в свете.

Человек, вращающийся в кругах высшего общества, не следует моде этого общества и не носит парик, а лишь слегка припудривает свои волосы!

Лицо мужчины было покрыто немодным легким загаром. Его черные бриджи до колен в точности соответствовали цвету густых ресниц и облегали бедра в высшей степени неподобающим образом. На его белоснежной рубашке не было никаких кружев, кроме узкой ленты вокруг манжет. И самым шокирующим из всего был его ненакрахмаленный галстук, ниспадавший мягкими складками.

Пруденс вытащила оставшиеся шпильки из волос и провела позолоченной расческой по тяжелым прядям. Расческа запуталась в волосах и девушка с силой рванула ее, находя извращенное удовольствие в боли. Она начала было плести косу, но остановилась. Зачем? Никто не увидит ее в уединенности простой спальни. Девушка натянула чепец на голову так глубоко, что он закрыл глаза.

Пруденс забралась под одеяло, положила руки под голову, свирепо разглядывая полог кровати. У тети Триции была массивная кровать красного дерева с резными столбиками и расшитым балдахином. Маленькая кровать Пруденс была сделана из легкого железа и покрыта белым муслином. Блестящие медные набалдашники увенчивали кроватные столбики.

Девушка повернулась на бок и с остервенением взбила подушку кулаком. Все семь лет, проведенные ею в роскоши дома тети Триции, она пыталась понять, почему папа должен был тратить каждый лишний пенни из своих скудных средств на свою «бедную маленькую сестричку – сироту?»

«Будь терпелива, моя Пруденс, – говорил он. – Все, что потребуется, – это одно слово короля, и твое будущее будет обеспечено. Наш день скоро придет». Пруденс ждет до сих пор.

В то время, как они с отцом ютились в двухкомнатной квртирке в Лондоне, Триция купалась в роскоши в загородном доме в Нортамберленде, коллекционируя гиппендейлские столики и меняя поклонников.

Для Пруденс нечастые визиты Триции в их скромное жилище были подобны земным посещениям сказочной прекрасной феи. Триция, бывало, снисходительно похлопывала ее по щеке рукой в перчатке. На краткий миг, нежась в лучах внимания тети, Пруденс находила не таким уж большим несчастьем быть умной, худой и невзрачной.

Девушка перевернулась на живот. Сочувствие Себастьяна говорило ей о другом. Оно, пожалуй, было слегка преувеличенным. Возможно, когда-нибудь она научится отличать его от жалости.

Колеса отъезжающей кареты прогрохотали по камням подъездной дорожки. Слова прощания, произнесенные Трицией, донеслись через открытое окно до Пруденс. «Девони Блейк, – подумала девушка, – теперь может ехать домой, мечтать и запоздало сожалеть о том таинственном разбойнике с сильными руками и горячими губами, в то время как Триции достанется нечто большее, чем просто мечта: мужчина, который был куда большей загадкой, чем она могла представить».

Пруденс вздохнула, пожелав, чтобы ее котенок лежал сейчас, свернувшись, рядом с ней. Наверное, он в саду гоняется за лунными зайчиками и ночными бабочками. Ну почему его никогда нет рядом, когда он ей так нужен? А чего еще можно было ожидать от существа с таким предательским именем, как Себастьян? Особенно существа мужского пола.

Жалобно скрипнула планка паркета в коридоре. Послышался приглушенный шепот, затем низкий воркующий смех, который был заглушен, по всей видимости, поцелуем. Пруденс натянула одеяло на голову. Дверь в комнату тети закрылась. Дом затих.

Пруденс лежала неподвижно до тех пор, пока ей не стало трудно дышать. «Как посмел этот негодяй жалеть ее?» – подумала она, отбрасывая одеяло.

Девушка поднялась и в волнении зашагала по комнате. Лунный свет, проникая сквозь оконную решетку, ложился квадратиками на ковер. Свежий ночной ветерок шевелил шторы. Ее беспокойство переросло в панику, граничащую с безумием. Чтобы успокоиться, она взяла было книгу, но затем раздраженно отбросила ее и потянулась к керамическому кувшину для воды. Он был пуст.

Пруденс не удивилась. Слуги постоянно забывали наполнять его. Без сомнения, кувшин Триции полон до краев холодной водой. Старик Фиш собственноручно колол лед, чтобы доставить удовольствие ее милости.

Горло Пруденс неожиданно пересохло, словно она пересекла Сахару пешком. Она стиснула зубы, сказав себе, что не намерена отсиживаться в комнате до конца жизни только лишь потому, что ее тете вздумалось выйти замуж за разбойника с большой дороги.

Она набросила халат и, высунув голову из двери, посмотрела по сторонам. Длинный коридор был пуст. Единственная свеча в стеклянном подсвечнике отбрасывала мягкий свет на полированный кедровый паркет. Старик Фиш всегда держал свечу зажженной для удобства своей госпожи. Триция ненавидела темноту.

Пруденс прокралась в холл. Ее бравада таяла вместе с безумной вспышкой гнева. Дни, когда она могла войти в спальню к тете, чтобы попросить воды, прошли. Одному Богу известно, какая премилая сценка могла разыграться перед ней там.

Девушка остановилась на верхней площадке лестницы и глянула вниз, перевесившись через перила в форме лиры. Лунный свет и тени, перемежаясь, устилали пол коридора внизу. Горящая свеча, оставленная в гостиной, отбрасывала бледный круг света на мраморную облицовку стен. Пруденс прислушалась, но уловила только скрип и стоны старого дома, отданного в объятия ночной тишины.

Когда она спустилась с последней ступеньки лестницы и направилась к кухне, мускулистые руки обхватили девушку за талию, рывком прижимая ее к груди мужчины. Твердая ладонь зажала ей рот, заглушая готовый сорваться с губ крик.

Пруденс ждала, что рука, удерживающая ее за талию, поднимется и сомкнется вокруг ее горла. Она хорошо могла себе представить разговор Триции с ее женихом за завтраком следующим утром. Себастьян, сожалея о содеянном, покаянно произнесет

– Мне ужасно жаль, дорогая. Я по ошибке принял ее за грабителя и нечаянно задушил.

Триция игриво похлопает Себастьяна по руке веером.