Простая и четкая организация отдыха предполагала следующее: каждый день назначалась некая пара взрослых – лучше разного пола, но необязательно состоящих в супружеских или сексуальных (или и тех и других) отношениях. Этим взрослым отдавались в подчинение дети и подростки (пара человек). В течение дня назначенные лица несли ответственность за порядок в доме, готовку обеда, завтрака, ужина и так далее по списку. Помимо таких дней обязательной занятости для каждого, в остальное время farniente[9] обеспечивалось абсолютное.
Два лета после первой госпитализации Люсиль мы провели с Лианой и Жоржем как раз в большом доме Патрика в департаменте Гар, близ Галларга. Мы остались на две или три недели. У Люсиль не хватало денег на поездки, кроме того, она не могла тогда проводить время с нами. Мама знала, как мы любим жить в большом доме в компании друзей и близких, как нам нравятся вечные застолья с бесчисленными гостями, которые никогда не обделяют нас вниманием.
По утрам мы брали с собой маленький холодильник, все для пикника, полотенца и собирались на берегу озера Понан (оно связано со Средиземным морем и принадлежит коммуне Ла Гранд-Мотт), а спустя несколько часов мигрировали на настоящий пляж Гран Травер. Дамы надевали бикини, мазали гладкую кожу душистым маслом для загара, болтали, курили, пока дети играли у кромки воды, спорили, как лучше пустить кораблик. Жорж катался на лодке среднего класса с подвесным мотором мощностью в шестьдесят лошадиных сил.
К одиннадцати часам Лиана подъезжала на машине, выходила, улыбалась, снимала свои невообразимые солнечные очки с оранжевыми пластиковыми дужками и оправой, надевала спасательный жилет и начинала искусно лавировать на моноски перед изумленным взглядом отдыхающих. Каждый день Лиана облачалась в купальники разного цвета, выбранные в каталоге «Trois Suisses» и подчеркивающие ее пышную грудь и тонкую талию. Бабушка скупила целую коллекцию.
Том после нескольких месяцев психологической подготовки и интенсивных тренировок, под истерическое подбадривание родителей, наконец научился рассекать волны и кататься на одной лыже. Теперь Жорж тренировал сына к чемпионату Франции для инвалидов.
Большую часть дня Жорж, слегка обгорелый и в бандане, за которую его прозвали пиратом, бороздил море на своей моторной лодке, окликал детей, подшучивал над друзьями, требовал, чтобы женщины выставляли на всеобщее обозрение голую грудь. За несколько лет Жорж сделался звездой озера Понан. Не имея диплома, но обожая водные лыжи, он решил работать инструктором. Это занятие способствовало росту популярности Жоржа и, кроме того, позволяло ему оплачивать семейный отдых. Жорж обладал хорошим чувством юмора, терпением, методикой – ученики носили его на руках, и список желающих постоянно пополнялся новыми именами. Жорж чувствовал себя как рыба в воде, а к исполнению главной роли Жорж привык в любом обществе.
Дедушка обожал розыгрыши. Любимым развлечением была «кассета смеха». В саду Галларга Жорж собирал человек десять волонтеров, которых выбирал из общей компании. Все вставали вокруг микрофона и начинали икать, фыркать, чмокать, хихикать, и, наконец, сад наполнялся настоящим диким хохотом, от которого у нас потом болели животы. Как только кассета заканчивалась, мы начинали заново. Когда мы с Жоржем ехали на машине с открытыми окнами, дедушка с невозмутимым видом обязательно врубал кассету с нашим смехом на полную мощность и ждал реакции водителей соседних автомобилей. При этом нам надлежало не улыбаться и хранить суровое молчание, что бы ни произошло. Из-за жары практически все ездили с опущенными стеклами или даже с опущенным верхом. На нас глазели со всех сторон, вытягивали шеи, выпучивали глаза и в итоге принимались смеяться во все горло. Иногда кто-нибудь сигналил как бы в такт смеху (тем временем красный свет сменялся зеленым) и спрашивал, на какой мы радиоволне.
Вечером, вернувшись в Галларг, Жорж готовил аперитив. Мы отмечали «водные подвиги» дня, обсуждали отъезды и приезды, распределяли комнаты.
Я любила этот дом, шум, дни, залитые солнцем, вечерние прогулки по узким улочкам Галларга, праздники и балы в близлежащих деревеньках.
И тем не менее несмотря на хохот, споры, вспышки света и отблески волн, забавные моменты – например, когда Жорж выставил за дверь неизвестно кем приглашенного работника кафе «Ле Пети», отстаивавшего право на существование пастеризованного камамбера – в шуме и гаме летних дней мы ни на минуту не забывали о Люсиль и о ее умении жить в разгроме и развале, не участвуя в общем веселье.
Люсиль всегда противопоставляла всеобщей бурной радости свое молчание и свое небытие.
Вспоминая один случай той эпохи, я до сих пор чувствую привкус горечи.
В Париже Люсиль купила в свою маленькую квартирку телевизор. Каждую среду она в одиночестве смотрела модный тогда сериал «Даллас», не пропускала ни одного эпизода, и не скрывала этого.
Когда мы собирались всей семьей, кто-нибудь вечно подшучивал над одержимостью Люсиль дурацким сериалом. Стоило только запеть песню финальных титров, как Люсиль улыбалась. Выглядело это странновато – словно обезьянку выдрессировали, чтобы она реагировала на определенный звук. Вся семья, мои тетушки, даже Жорж пели хором: Даллас, твои жалкие улицы, где власть сильнейшего в чести, Даллас, под солнцем твоим палящим ты боишься лишь смерти.
В ответ Люсиль, которая читала Мориса Бланшо и Жоржа Батая, Люсиль, смеявшаяся столь редко, улыбалась во весь рот, почти хохотала и тем самым разрывала мне сердце.
В этот момент меня захлестывала волна слепой ярости, и мне хотелось растоптать их, пронзить кинжалом, поколотить, я ненавидела их всех, мне казалось, что они виновны в том, что стало с мамой, а теперь они еще и смеются над ней.
Туман, в котором плутала Люсиль, не рассеивался примерно десять лет.
Она бросила лавку на улице Франсис-де-Прессенсе (куда никто, кроме друзей и парочки любопытных зевак, не захаживал) и нашла работу секретарши в издательстве школьных книг. Думаю, но не уверена, что в издательство «Арман Колен» маму пристроила знакомая. Работа в основном состояла в наборе текстов и исполнении каких-то административных обязанностей. Люсиль показала себя неплохо, и после испытательного срока ее утвердили на должность. Работа в издательстве или где-либо, как и раньше, казалась маме непосильной, и после каждых выходных перспектива с понедельника выйти на службу нагоняла на Люсиль черную тоску.
В результате мама как-то справлялась, но, думаю, эти десять лет встали в ее сознании (и в нашем) единым блоком, без рельефа, без впадин, без зарубок. Думаю, мама не делила эти десять лет на периоды, а просто свалила их в корзину с хламом, с болью, с ощущением бессмысленности бытия. На протяжении десяти лет Люсиль дважды сбивали с ног маниакальные приступы.
Первый случился после того, как я сдала выпускные экзамены, приехала жить в Париж и устроилась с мамой в крохотной двухкомнатной квартирке на улице Предпринимателей. Люсиль положила свой матрас в гостиной, а я спала на небольшой кровати в комнате, где ко мне раз в две недели, через выходные, присоединялась Манон.
Я ходила на подготовительные курсы перед поступлением в Эколь Нормаль, чувствовала себя студенткой, подстраивалась под парижский ритм. Люсиль вела монотонную скучную жизнь, которая, однако, плохо скрывала внутренний раздрай совершенно потерянного человека. Порой Люсиль выплывала из забытья, говорила какую-нибудь глупость или резкость. Мало-помалу Люсиль вновь стала скатываться с катушек, и я быстро это заметила. Люсиль вдруг сделалась очень деловитой, принялась скупать ненужное оборудование для кухни (скороварка фирмы «SEB» тому пример), разглагольствовать о повышении и премии, которая позволит нам с Томом и Манон на рождественские каникулы отправиться на Джерба. Люсиль множила планы и проекты, ходила туда-сюда и однажды вечером не вернулась. Я ждала ее до поздней ночи, она вернулась с безумным взглядом и сказала, что повеселилась на потрясающей вечеринке у Иммануила Канта, где также присутствовал Клод Моне – очаровательный, обворожительный мужчина, с которым у Люсиль возник особый эмоциональный контакт. Я позвонила сестрам Люсиль. Жюстин позаботилась о том, чтобы предупредить маминого начальника – тот уже давно удивлялся внезапному приливу энергии Люсиль и тому, как лихо она в коридорах раздавала деньги людям, не беднее ее самой.
