— Бессердечная шлюха, — хрипло прошептал он, не в силах определить, кого проклинал: Рианнон или свою жену.
Услышав приглушенный шум за дверью, Холли очнулась от забытья, похожего скорее на смерть, чем на сон. Она не помнила, как добралась до кровати, как свернулась под полуистлевшим горностаевым покрывалом и провалилась в темноту. Повернувшись на другой бок, девушка чихнула, так как от ее движения поднялось облако пыли.
Звук послышался снова: теперь можно было безошибочно сказать, что кто-то возится с засовом. Холли села в постели. Какой-то демон уже успел убедить ее, что Остин, собрав всю челядь, уехал, даже не оглянувшись, и оставил ее умирать с голода. Но когда дверь отворилась, в сердце Холли шевельнулась надежда, за которую она себя тотчас же возненавидела.
Девушка почувствовала, что ее учащенно забившееся в ожидании сердце остановилось, но, увидев уложенные короной льняные косы и знакомое лицо Винифриды, она обрадовалась. Соскочив с кровати, Холли бросилась к служанке.
— О, Винни, ты даже не можешь себе представить, как я рада тебя видеть. Я знала, что ты не бросишь меня здесь умирать с голоду.
Круглое лицо Винифриды было лишено привычного румянца, она старательно прятала от молодой госпожи глаза. Поставив поднос на стол, служанка повернулась к двери.
Холли не могла поверить, что она сейчас уйдет. Не сказав ни слова. Даже не взглянув на нее.
Охваченная отчаянием, она бросилась за служанкой.
— Пожалуйста, Винни, не уходи! Остин запретил тебе разговаривать со мной? Ты боишься, что он тебя накажет? Если бы тебе удалось убедить его прийти сюда! Уделить мне немного своего драгоценного времени, чтобы я смогла объяснить…
Винни, по-прежнему не глядя на нее и не говоря ни слова, взялась за ручку двери. Холли, изголодавшись по человеческому теплу, схватила ее за руку.
— Если Остин откажется прийти, тогда пришли своего сына Кэри. Остин послушает Кэри. Я уверена в этом!
— Ты совсем спятила? — прошипела Винифрида, отдергивая руку. Холли отшатнулась, увидев в глазах служанки ядовитую злобу. — Ты хочешь, чтобы моего сына бросили в подземелье, как и твоего нечестивого священника?
Холли вдруг со стыдом поняла, что даже не вспомнила о Натаниэле. Ведь Остин, после того как запер ее здесь, мог спуститься во двор и отсечь голову дерзкому священнику.
— Конечно же, нет, — ответила она, — ни за что на свете я бы не пожелала Кэри зла. От него я видела только одно добро.
— Да, и вот как ты отплатила ему за это! Отплатила нам всем.
Презрение мягкосердечной Винифриды задело Холи еще больнее, чем гнев Остина. У нее задрожала нижняя губа, глаза наполнились слезами.
Служанка оглядела почти не скрытую сорочкой фигуру Холли, кудрявые волосы, уже начавшие отрастать, нежные черты лица, огромные глаза, наполненные ужасом.
— О боже, — горестно прошептала она, — ты такая красивая.
Подойдя к стулу, Винифрида упала на него и закрыла лицо руками.
Холли тихо приблизилась к ней. Ей очень хотелось обнять сотрясающиеся от рыданий плечи служанки, но она не решилась, боясь, что та сразу уйдет.
— Пожалуйста, Винни, не плачь.
— Ты хоть понимаешь, что натворила? — подняла голову Винифрида; ее валлийский акцент от горя стал более заметен. — Мы думали, ты другая. Полагали, что тебе удастся наконец разрушить проклятие. — Только теперь Холли поняла, почему ее встретили с распростертыми объятиями, в чем была причина столь бурного восторга по поводу ее уродливой внешности. — А теперь все повторится. Ложь. Ревность. Упреки. Многие слуги считают тебя ведьмой и требуют у нашего господина, чтобы он приказал сжечь тебя на костре.
— А ты что думаешь? Веришь, что я ведьма? Чудовище? — Холли не смогла бы сказать, почему ответ Винифриды имел для нее жизненно важное значение.
Служанка, взглянув на нее с жалостью, покачала головой.
— Я считаю тебя легкомысленной девчонкой, сыгравшей злую шутку с человеком, который мне все равно что родной сын. И не проси помочь тебе. Я на это никогда не пойду.
С этими словами она направилась к двери.
— Я все равно люблю его, — с вызовом расправила плечи Холли, прежде чем дверь закрылась.
— В таком случае да сжалится господь над твоей душой, — пробормотала Винифрида и, затворив дверь, опустила на место засов.
С тех пор Винифрида стала приходить дважды в день, принося жаркое и свежевыпеченный хлеб, кувшины с теплой водой для умывания, льняное белье, но Холли больше не пролила ни слезинки, не произнесла ни одной просьбы. Большинство блюд она отсылала нетронутыми, а все чистое белье складывала на комод, предпочитая каждую ночь сворачиваться калачиком на изъеденном молью покрывале.
Как-то Винифрида холодно спросила:
— Господин хочет знать, не требуется ли тебе что-либо еще — новые простыни или, быть может, огонь в очаге, чтобы согревать комнату по ночам?
Холли в ответ весело расхохоталась, и служанка, услышав ее пронзительный смех, поспешно покинула башню.
Холли знала, что никакое количество одеял не сможет согреть ее. Никакой огонь не изгонит холод из ее души. Пусть она лишена общества призрака бабушки Остина — Холли ощущала тесную связь с этой женщиной. Она наконец поняла, что не ложное обвинение и не однообразная скука заточения заставили бедняжку выброситься из окна. На это ее толкнула горечь разлуки с любимым человеком. Сознание того, что она больше никогда не увидит его улыбающиеся губы и глаза, излучающие тепло.
Но на этом сходство кончалось. Ибо бабушка Остина ничем не запятнала себя, а Холли знала, что виновна — виновна в жестоком обмане. Она заслужила наказание, и Остину решать: месяц или столетие ей провести в заточении. Холли бродила по комнате из угла в угол. Минуты складывались в часы, часы — в дни. Ветер завывал однообразный унылый напев, и девушка все чаще ловила себя на том, что стоит у окна, взирая вниз на двор с чувством, очень схожим со щемящей тоской.
После двух недель заточения Холли начала видеть свое недвижимое тело внизу на плитах и гадать, какова будет реакция Остина, когда он обнаружит его. Положит ли он ее к себе на колени, каясь в своей жестокости, как перед этим поступил его отец, или же испытает облегчение по поводу того, что так легко освободился от жены и теперь ему не надо испрашивать у короля позволения расторгнуть брак?
Холли поднялась на стул, затем шагнула на узкий подоконник, взявшись руками за обтесанные камни оконного проема. На нее повеял теплый ветер, прилепивший тонкую рубашку к дрожащему телу, принесший на своих крыльях вкус лета, жизни и свободы. Оторвав взгляд от выложенного плитами двора, Холли устремила его на окрестности вокруг замка, упиваясь их первозданной красотой. Красотой дикой и своеобразной, настолько неотразимой, что она не могла отвести взгляд.
У Холли подогнулись колени. Она на четвереньках сползла вниз на стул, зажимая рот и борясь с тошнотой, вызванной мыслью, что она могла бы сделать, если бы свежий ветер не заставил ее очнуться, не развеял туман отчаяния. С таким ощущением, словно она только что пробудилась от тяжелого сна, Холли огляделась вокруг, впервые отчетливо рассмотрев комнату, в которой находилась. Да, отец называл ее самовлюбленной и ветреной, но он ни за что не пожелал бы ей такого жестокого наказания. Что бы там ни думал ее муж, она виновна лишь в легкомыслии, а не в прелюбодеянии.
Ветер завывал в дымоходе, но теперь звук этот не приносил утешения, а раздражал Холли. Соскочив со стула, она схватила с комода стопку белоснежного белья и заткнула им дымоход. В ней проснулась энергия, и сразу же голод дал себя знать. Обойдя стол, Холли схватила ломоть хлеба и уселась на пол, подобрав под себя ноги. С жадностью поедая хлеб, она вдруг ощутила, как у нее в груди что-то шевельнулось. Что-то более сильное, чем голод.
Гнев.
Когда вечером Винифрида принесла ужин и горячую воду для умывания, Холли сообщила служанке, что ей требуются перо и бумага. Несмотря на опасения, что девушка напишет какое-то жалобное слезливое послание, которое сэр Остин откажется читать, на следующее утро Винни принесла все необходимое.
