Остина смутило застенчивое поведение жены. Проснувшаяся, она выглядела такой же беззащитной, как и во сне. Пытаясь возвести между ними неприступный бастион, она с такой силой стиснула руками подогнутые колени, что побелели костяшки пальцев. Не впервые рыцарь задумался, каково отцу отдавать свою дочь в руки незнакомца. Мужчине, который, не колеблясь, возьмет приступом ее хрупкую оборону, «поскорее задерет ей юбку и покончит со всем», как грубо предложил Кэри.

Похотливое желание, обрушившееся на Остина, на мгновение заглушило голос совести. Разве он не взял эту женщину в жены? Почему он не может утолить разыгравшееся чувство голода, проникнув между ее раздвинутыми ногами? В любом случае жена сможет подарить ему кратковременное освобождение от терзающей его страсти. Возможно, если он закроет глаза, то сможет мысленно представить себе…

Остин прежде верил, что ему удалось изгнать все призраки, однако женщина из парка не оставляла его. Он буквально чувствовал соблазнительную мягкость ее волос, обмотанных вокруг его руки, ощущал экзотическое благоухание мирры, исходившее от ее кожи, помнил податливую нежность бутона ее губ, робко распускающегося под его настойчивым поцелуем. С его уст сорвался мучительный стон.

Услышав этот стон, Холли вскинула голову. Ее супруг зажмурился, словно его терзала невыносимая боль.

Не обращая внимания на кольнувшую ее зависть к густым длинным ресницам рыцаря, девушка потянула его за рукав, впервые осмелившись назвать мужа по имени: …

— Сэр Остин? Вам плохо? Рана причиняет вам боль?

Как только рыцарь открыл глаза, Холли поняла, что под угрозой находится не он, а она сама. Поединок с Эженом был лишь бледной тенью битвы, которую ей предстояло выдержать с мужем. Обманчивая прохлада глаз Гавенмора, испепеляющая голубым пламенем, обожгла Холли сознанием того, что, если исход сражения будет не в ее пользу, она лишится не только атрибутов своего маскарада. Рыцарь поднялся во весь свой внушительный рост, загородив собой свет факела. У Холли мелькнула мысль, что тень одновременно является ее союзником и противником. Когда Гавенмор нагнется, чтобы раздвинуть ее онемевшие ноги, он не заметит подшитое к юбкам тряпье. И не увидит бегущие по щекам слезы.

Холли не смела просить мужа ни о нежности, ни о терпении. Если он окажет ей милость и смирит страстное желание поцелуями и ласками, то уже через несколько мгновений его руки, обнаружив обман, станут жестокими и карающими. Ей оставалось только съежиться в темноте, ожидая, когда рыцарь жадно набросится на нее, словно дикий зверь на самку.

Бесстрастные звуки его голоса настолько поразили Холли, что она едва не разревелась от облегчения. — Наш брак основан на лжи, миледи. Когда Холли постигла смысл его слов, облегчение сменилось паническим ужасом. Она с отчаянием подумала, что сама лишила себя оружия, с помощью которого могла бы бороться с гневом мужа, моля о пощаде. Теперь у нее не было ни шелковистых ресниц, которые можно было бы застенчиво опускать, ни роскошных волос, чтобы тряхнуть ими, ни белоснежных щек, на которых так трогательно выглядят слезы раскаяния.

Холли с мольбой вцепилась в железные мышцы икр рыцаря.

С ее уст сорвался бессвязный поток слов.

— Право, я вовсе не собиралась вводить вас в заблуждение, сэр, честное слово. Просто одна невинная шутка повлекла за собой другую, и не успела я опомниться, как правда была погребена. — Она обратила к нему проникнутое мольбой лицо, надеясь, что даже в тени будет виден блеск слез в ее глазах. — Сэр, если на то ваша воля, накажите меня, но избавьте от вашего справедливого гнева отца Натаниэля и мою няню Элспет. Правда, обуянному гордыней Натаниэлю хорошая взбучка пойдет только на пользу, но Элспет — старая женщина, слишком немощная, чтобы вынести побои.

Остин попытался было разжать стиснутые в отчаянии руки Холли, но встретился с таким сопротивлением, что вынужден был остановиться из опасения причинить ей боль. Он тряхнул ногой, но девушка продолжала цепляться за нее.

— О чем это ты бормочешь, женщина? — спросил рыцарь, мысленно добавив в список необычных «достоинств» своей невесты неистовое упрямство.

Он отпрянул от нее, вынудив девушку выпустить его ногу и не тащиться за ним через весь шатер.

Холли встала на колени.

— Бормочу? Я бормочу?

— Именно так. Неужели ты искренне полагаешь, что среди моих грехов есть такой, как избиение священников и старух?

— Грехов? Моих грехов? — словно попугай, повторила она, и тотчас же улыбка озарила ее лицо. — О! Так мы говорим о ваших грехах!

Остин нахмурился. Когда его жена улыбается вот так, ее уродство превращается почти в красоту.

— И в каком грехе вы желаете покаяться сегодня, сэр? Смею ли я высказать свое предположение? Вы не питаете ко мне нежных чувств. Вы сражались лишь ради того, чтобы завоевать мое приданое. — Ее звонкий беззаботный смех удивил рыцаря. — Вы, как и все прочие участники турнира.

Отступив от нее, Остин распахнул полог шатра и выглянул в черную как сажа темноту.

— Если бы мое прегрешение было так легко искупить. Веселое настроение Холли мгновенно улетучилось.

— Каков же этот ужасный проступок, который не может простить бог? — тихо спросила она.

Призрачный свет луны осветил лицо ее супруга.

— Я дал вам клятву, в то время как сердце мое уже принадлежит другой.

Холли попыталась было вернуть себе спокойствие, но ее смех прозвучал неискренне.

— Вероятно, сэр, вы незнакомы с правилами придворной любви. Мужчине не подобает признаваться в чувствах собственной жене. — Холли едва ли могла позволить себе усладить слух рыцаря перечислением всевозможных знаков внимания, которые она получила, чтобы тотчас же отвергнуть, от женатых мужчин. — Если бы вы обвенчались со своей возлюбленной, то разве ощущали бы волнующий трепет, перевязывая на турнире ее лентой копье? Или сочиняя стихи, воспевающие ваше целомудренное чувство?

Рыцарь гневно вскинул подбородок, дав Холли понять, что его чувства к таинственной незнакомке далеко не целомудренные. Он достал из-за пазухи маленький сверток, и исказившая его лицо боль разожгла любопытство Холли. Это подарок прекрасной дамы? Драгоценное свидетельство их любви? Неужели у этого неотесанного дикаря настолько тонкая душа, что он носит этот подарок у самого сердца?

— Простите меня, миледи, — сдавленно промолвил Остин, — но сегодня ночью я не могу быть вам мужем. Не знаю, какие законы царят в Англии, но я не могу лежать с одной женщиной, думая о другой.

Слова вырвались у Холли прежде, чем она успела остановить их.

— Даже если эта женщина — ваша супруга?

Господи Иисусе, что она делает? Уговаривает этого мужчину затащить ее к себе в постель?

Убрав сверток назад за пазуху, рыцарь решительно, но в то же время осторожно посмотрел ей прямо в глаза.

— Особенно если эта женщина — моя супруга.

Произнеся эти загадочные слова, он скрылся в ночной темноте, оставив Холли в одиночестве.

Девушка упала на постель, чувствуя, что от наплыва противоречивых чувств голова у нее идет кругом. Уход Остина избавил ее от всех страхов, однако в облегчение вплеталась беспокойная ниточка разочарования. Решив, что ее обман раскрыт, она вдруг обнаружила, что и у ее мужа есть свои тайны. Его откровенное признание обесценило невинную проделку Холли, и ее захлестнула новая волна отчаяния.

Она бросилась ничком на постель. Холодная парча нисколько не облегчила лихорадочно горящие щеки, натертые крапивой. Опасаясь, что муж, заключив сделку с совестью, все же вернется в шатер, Холли не смела снять с себя нелепое одеяние и спать раздетой, как ей очень хотелось. От лепестков фиалок у нее защекотало в носу. Девушка раздраженно отвернулась к факелу.

Похоже, сердце ее супруга принадлежит другой, так же как другой предназначались страстные поцелуи в парке. Неведомая доселе боль стиснула грудь Холли. Она не смогла определить причину ее. Ей просто было очень грустно и одиноко, так какая разница, что за причины заставляют ее страдать.