Детская привычка младшего сына и дочери Брянцевых язвительно «подкусывать» друг друга с годами не ослабла; правда, теперь уже рукопашных меж ними не происходит, но красноречие брат и сестра в таких пикировках по-прежнему оттачивают с удовольствием. И потому бывший «мелкий» мгновенно получил ответ Верушки: «Ничего, братец, я надеюсь, что твоё чутьё лирика и твой богатый опыт в этих вопросах помогут мне сделать правильный выбор. Более того, знаю, кого ты для меня выберешь — спонсора, который бы финансировал издание книги твоих бессмертных произведений!..»
Но, надо заметить ради справедливости, эта Верина шутка совсем не соответствовала действительности. Сегодня Федя и думать не хочет об издании своих стихов. Нет, ему не надоело это «безнадёжное дело» (сие определение поэтического искусства он от меня перенял и взял на вооружение). Просто он взглянул на себя со стороны… В Талабске вышла книга юных стихотворцев нашей области, там были напечатаны и творения младшего Брянцева. В том числе и отрывок из поэмы об Иване Ивановиче — помните, «Кошачий взор».
Так вот, привёз Фёдор из Талабска десяток экземпляров этого сборника. Но вместо того, чтобы подарить но книжечке самым родным людям и приятелям-подружкам, он засунул эти сборники куда-то очень далеко, в самый дальний завал своей, уже немалой библиотеки… А когда я в очередной раз навестил семью Брянцевых, он признался мне, что ему совестно смотреть на свои опубликованные стихи.
«Когда в тетрадке они были написаны и даже когда Верушка мне их на машинке напечатала, так вроде почти всё мне нравилось. А прочитал их в этой книжке, так за голову схватился, чувствую — горю весь от стыда. Будто не я эти стихи писал, а какой-то… ну, без всякого слуха человек, без всякого понимания, да и безграмотный вдобавок… Нет, права моя сестрица, — а у неё-то тоже книжечка с формулами, вон, вышла в Москве и ещё где-то на английском, так она мне говорит: ты, Федя, как тот шофёр, который не знает ни как скорость переключать, ни даже как зажигание включать и тормозить, а хочет лихачом быть и людей возить… Нет, дядя Слава, я решил: хоть на стихи меня по-прежнему и даже больше тянет всё время, а… больше ни строчки никуда посылать и отдавать не буду. До тех пор, пока не только что ямб от хорея отличать не научусь, но и всеми видами того же ямба управлять, как папка своей техникой! Вот все кричат — бардак вокруг, везде бардак, а я сейчас по-настоящему понял, почему этот бардак. Потому что вот такие, как я, только постарше, воображают, будто что-то умеют. Вон, папка наш — тот как отбрыкивался, когда его в начальство двигали, криком кричал: не могу, не умею. А теперь вроде бы справляется, хоть и со скрипом всё идёт, а сам уже не помнит, когда последний раз на своей рыбалке или на охоте был, а раньше без них жить не мог…
А других таких случаев я и не знаю, — завершил юный сельский поэт и натуралист. — Наоборот, по радио, по телеку только и слышно: я знаю, как надо, я вас научу, я вас поведу! Вот такие шофера, как я в стихах… Вот откуда весь бардак-то, по-моему… Так что единственная мне польза от этого сборника — что на себя, как в зеркало посмотрел. И вижу — ну и „портрет хари лица“! Про Ван Ваныча, про такое чудо — и так позорно написать! это ж надо же…»
…Признаюсь, не без радостного волнения слушал я эту горячую исповедь паренька, ещё недавно ходившего в «мелких». Во-первых, редко можно услышать подобные откровения от молодых ребят, пишущих стихи или прозу, — как правило, каждый из них считает себя гением. Само по себе это и неплохо, — но ведь надо же хоть иногда смотреть на себя со стороны. Вот это мало у кого получается. У Феди — получилось. Но ведь и верно: был он тем схож со своим четверолапым камышовым питомцем, что рос «наособицу», исключением из правил…
Поэтому и я, и тем более родители Фёдора были убеждены в сугубо литературно-филологическом будущем паренька, что называется, с младых ногтей гуманитария по натуре. Он и сам не раз говорил на последнем своём школьном году, что направит стопы по моим давним следам, на филфак питерского университета.
Однако планы — одно, жизнь — совсем другое, в чём мы все ещё раз убедились на примере начала взрослой судьбы младшего Брянцева. Он действительно, уехав летом в град Петров, оттуда вернулся через месяц студентом. Но — не филологом, и не на денёк-другой повидать родных, а — чтобы жить и работать дома. Федя, к нашему общему неописуемому удивлению, стал студентом-заочником аграрной академии, которая находится в прекраснейшем Царском Селе, в дворцово-парковом петербургском пригороде, носящем имя Пушкина…
Фёдор, как ни расспрашивали его, долго не объяснял никому дома, почему так произошло. По его словам, едва он сошёл с поезда, ему нестерпимо захотелось повидать Лицей, побродить над царскосельскими прудами, где плавают белоснежные гордые лебеди — словом, вдохнуть в себя ту красоту, что была начальным миром кудрявого отрока, ставшего Поэтом Всея Руси… Так паренёк из деревни Старый Бор и сделал: дошёл до соседнего вокзала, сел в электричку и поехал в Пушкин. Побродил, подивился, поглазел, поахал, надышался, наприкасался, наочаровывался… Пошёл бродить по окрестным паркам, беседуя про себя попеременно то с Александром Сергеевичем, то с Анной Андреевной, то с тенями других великих и знаменитых «царскосёлов». И в этом полуобморочном состоянии наткнулся на вывеску, надпись на которой была почти космически далека от всего, что заполняло в те мгновенья его душу. Она гласила, что во дворце, над входом в который красовалась вывеска, готовят специалистов по сельскому хозяйству.
…А дальше началось то, что в разговорном обиходе и вообще в современной жизни для краткости зовётся одним словом — мистика! Не знай Брянцевы своего сына младшего, который, при всей его склонности к лирическим фантазиям и вообще ко всякой сказочности (что отчасти объяснялось его знахарскими занятиями) был органически не способен ко лжи, и в главных, сколь-либо серьёзных делах не врал никогда, — так вот, не знай Ваня и Тася Брянцевы своего Федюшку, они бы никогда не поверили этой истории. Не поверили бы тому, о чём поведал им юный студент-заочник уже месяца через два после поступления в вуз и начала работы в родном селе… По правде, нельзя сказать, что они сами уверились в реальности, в полной достоверности сыновнего рассказа, и я не убеждён, уверится ли в том же каждый из вас, читателей. Думаю, многие произнесут, читая следующие строки вес то же слово — мистика. Именно это слово не раз звучало на устах Веры, многократно заставлявшей младшего брата повторять его фантасмагорический рассказ о поступлении в тот вуз, в который он вовсе и не собирался поступать. Родители же, слушая Федино повествование, ахая, ухая и охая, не раз употребляли слова удивления из местного лексикона — «Примстилось!», «Привиделось!», «Приблазнилось!» Вы сейчас проникнетесь их удивлением.
…Поняв, что он стоит перед сельскохозяйственной академией, Фёдор, естественно, хотел пройти мимо неё и отыскать путь к вокзалу, чтобы вернуться в северную столицу. Но то, что он увидел в следующий миг, привело его в остолбенение.
Он увидел Ивана Ивановича!!!
Да, своего родного, своего питомца, своего любимца, камышового кота Ивана Ивановича!
Увидь Федя любое другое живое существо, двуногое или четвероногое, появление которого в тот миг и в том месте было бы совершенно немыслимым, он, вероятно, даже и глаза не стал бы протирать, отмахнулся бы от видения и пошёл бы дальше, подумав то же самое — «Примстилось!» Но перед ним был Иван Иванович. В этом его воспитатель никак не мог ошибиться.
Камышовый приёмыш семьи Брянцевых своей обычной гордой походкой, высоко подняв голову, неспешно шествовал к высоким дверям аграрного дворца науки. Один створ дверей был полуоткрыт, и кот беспрепятственно проник в здание…
Федя хотел окликнуть Ивана Ивановича, едва увидел его — но оцепенение его было столь сильным, что горло у него перехватило, ноги его были словно прикованы к асфальту, и он не мог ничего крикнуть, даже и прошептать не мог. Лишь через несколько мгновений он обрёл такое состояние, в котором смог метнуться вслед своему коту. Зато в эти секунды он явственно понял, что не ошибся. Не могло быть на свете такого другого представителя семейства кошачьих! Мало того, что и по шоколадно-гладкой шерсти, и по двум рыжеватым полоскам на спине, и по всем прочим приметам это был именно он, камышовый одомашненный выкормыш козы Нюськи. Но Фёдор успел разглядеть ещё и кривую светловатую полосу на его правом боку — след зубов молодого волка. Сомнений быть не могло никаких!
