Двигался он, Ваня, в своей долблёнке по мелеющим протокам, раздвигая уже густые тростники и отмахиваясь от слепней, — и вдруг услышал невдалеке, в зарослях, вопли и визги явно не человечьи. Скорее, кошачьи и птичьи. Вопли были жуткими: можно сказать — отчаянно-предсмертными. Так оно и оказалось. Вопли смолкли, и вскоре из камышей поднялся ястреб, держа в когтях какой-то комок. Ваня хотел было пальнуть по летучему хищнику, но не стал: а вдруг там, в гнезде, кто-то ещё остался, — подумалось ему. И он, отталкиваясь веслом, стал пробиваться к тому месту, откуда только что слышались душераздирающие вопли. И на одном из плавучих островков открылась ему картина впрямь жутковатая: следы только что произошедшей лютой битвы.
Он увидел кошачье логово, ещё недавно хорошо и ладно устроенное, выстланное камышовым пухом, высохшими мягкими водорослями и птичьими перьями. Но всё это было разорено и залито кровью… А посредине разорения лежала камышовая кошка-мать с раздробленным черепом и выклеванными глазами. И рядом с нею ещё бился в предсмертных конвульсиях второй ястреб. У него было перекушено горло и вырвана часть внутренностей. Чуть поодаль, у края островка лежал мёртвый окровавленный маленький котёнок… А у другого края, тычась крохотным носом то в сухие веточки, то в стебли трав, громко пища, ползало единственное оставшееся в живых после этой битвы существо — ещё один детёныш камышово-кошачьего племени.
Видно, понял Ваня, ястребы напали на гнездо парой — самец и самка. Первый из них кинулся в драку с матерью-кошкой, яростно защищавшей своё потомство, меж тем как самка успела ухватить одного из трёх котят и улетела с ним. Кошка не дала самцу-ястребу унести двух других котят, но одного из них он успел клюнуть насмерть. Зато и сам был смертельно наказан… Вот и остался от всего этого побоища лишь один живой котёнок.
Но Ваня точно знал: ястреб ещё обязательно вернётся, чтобы закогтить и этого детёныша. Вздохнув над суровыми законами природы, рыбак закутал котёнка в куртку и двинулся в своём долблёном челноке по протокам вверх, к деревне Старый Бор, к дому…
Так что в самом, можно сказать, младенческом возрасте главный персонаж моего повествования был осенён самопожертвованием и отвагой одних — то есть, своей матери, погибшей ради него, жестокостью и хищническим разбоем других, и людской добротой третьих. Наверное, всё это и наложило главный отпечаток на всю жизнь будущего Ивана Ивановича… Но вначале он был ещё только-только прозревающим крохотным котёнком, и ему ещё предстояло расти под крышей дома Вани Брянцева.
Нельзя сказать, что в этом доме все встретили его появление с восторгом. Ванина жена Тася, хлопотливая, круглощёкая и румяная женщина, вообще-то всей округе была известна своим добросердечием. Ей ли, казалось, было не радоваться появлению пушистой крохотульки в доме. Тем более, что именно «кошачья ниша» в их хозяйстве никем в то время не была занята. Каждой твари в брянцевской усадьбе было поистине по паре. И даже больше: две коровы, бычок и тёлка, два поросёнка, несколько овечек и несколько коз, не говоря уже о курах, гусях и утках. Разве что лошадь — конь Воронок — была одна. А лайка Джулька была уже не одна, недавно ощенилась тройней… Но зато кошек об эту пору не числилось под брянцевским кровом вовсе. Так получилось к моменту появления будущего Ивана Ивановича. Престарелый и имевший немало заслуг в ловле мышей Маркиз незадолго до того тихо угас. А Мурка, которая готовилась ему на смену, оказалась морально неустойчивой. Её весной увели куда-то гулящие коты, и в дом она не вернулась. Тася всё вздыхала: «Ладно, погуляла бы, дак хоть котят бы в дом принесла, а то и след простыл, и ни одного котёночка нетути»…
В том и состояла главная трудность взращивания камышового найдёныша: не нашлось ему кормилицы. Да и вообще в брянцевском семействе некому было заниматься превращением дикого сосунка в домашнего кота.
Как раз в том году многочисленные перемены и перестройки довели вчерашний приозёрный колхоз, ещё недавно один из самых крепких в районе, до почти полного разорения. И Ваня Брянцев оставался в числе очень немногих мужиков Старого Бора, которые, заведя большие личные хозяйства, пытаясь фермерствовать, всё-таки изо всех сил не давали захиреть и общему делу. Тем более, что постоянный денежный заработок мог идти пока от него — от оптовой продажи мяса, молока и льна. Рыболовством же жители Старого Бора занимались лишь «для себя»… Так что Ваня действительно выкладывался в бывшем колхозе за троих, а уж сколько сил требовало от него хозяйство личное, разросшееся в последние годы, — того никаким пером не описать. Главе семьи Брянцевых было, по его же словам, «ни до чего», кроме работы. Даже на любимую им рыбалку или охоту он теперь выбирался не чаще раза в месяц. Всё приусадебное обихаживание и все домашние дела лежали на Тасе.
Она до недавнего времени трудилась медсестрой в местном фельдшерском пункте. Прежде Ваня даже очень гордился этим: в семье свой лекарь… Но теперь пункт закрыли из-за нехватки денег. И Тася стала тем же, чем веками были все женщины в их роду — крестьянкой со множеством домашних забот. Вдобавок, приходилось ей ещё и бегать в соседнюю деревню Горицы, где жила её мать, не желавшая расставаться со своим домом. Ванины же родители к тому времени уже лежали на староборском кладбище. Поэтому помощниками Тасе могли быть только трое детей…
Поженились Брянцевы рано, Ваня едва лишь отслужил «срочную» и на первой же вечеринке «подхватил» девчонку, которая тогда училась на первом курсе медучилища. Невесте, которой тогда ещё не было восемнадцати, потребовалось особое разрешение властей на брак… И с интервалом в три года у Вани с Тасей стало рождаться по ребёнку. Старшему, Николаю, шёл уже шестнадцатый год, — этот паренёк удался в отца и почти всё время проводил с ним в поле и в мастерских. А тем летом, когда в доме появился камышовый найдёныш, Коля уже работал на тракторе и на комбайне почти вровень с отцом. Ему, ясное дело, было не до воспитания котёнка.
Не собиралась заниматься взращиванием главного героя моей повести и брянцевская дочка Вера, или, как все звали её, Верушка. Ей скоро должно было исполниться тринадцать, и по мере сил ей приходилось участвовать во всех материнских заботах, — и на огороде, и на ферме, и особенно в доме, где хлопот было просто невпроворот. К тому же у Верушки обнаружились недюжинные математические способности, и родителям нередко доводилось снаряжать её в областной центр, в Талабск, на разные олимпиады и конкурсы. Побывала она уже и в Питере, и в столице, привозя оттуда грамоты, кубки, медали и подарки братишкам и родителям, а ещё — некоторый налёт бесцеремонности, всяческих «приколов», свойственный городским ребятам… И потому со всей крестьянско-математической и современно-подростковой прямотой она заявила взрослым, едва завидев в отцовских руках пищащего найдёныша: «Сами нашли, сами и ростить будете, мне нойма неколи!» Последнее в переводе с приозёрно-талабского говора означало: «Мне нынче некогда». Думаю, поймёте вы и слова, которыми Верушка завершила свой отказ: «Я с вас тащусь, предки!».
…Младшенький же брянцевский ребёнок, или, как его звали согласно местному говору, «мелкий», Федя тоже вначале не намеревался возиться с найденным диким котёнком. Ибо к своим десяти годам тоже стал очень занятым человеком… Родился-то Федюшка, замечу, после того, как его отец во второй раз вернулся из армии, год прослужив в афганском пекле да ещё почти полгода проведя в госпиталях. И ещё год Ваня Брянцев прихрамывал и часто впадал в мрачную задумчивость, — но потом оклемался, пришёл в себя… По этой ли причине — а, может, потому, что Тася, по словам односельчан, «аж иссохла», переживая за молодого своего мужа в разлуке и после неё, — «мелкий» брянцевский сынишка сильно отличался от своих брата и сестры. Да и от других ребят своей деревни.
Во-первых, Федя рос явным гуманитарием и книгочеем, успев уже «перемолоть» добрую половину староборской библиотеки, а многие книги и к себе в дом перетащить. Этим он вовсе не совершал никакого воровства, наоборот, спасал тома и брошюрки от гибели. Когда библиотеку в Старом Бору вслед за фельдшерским пунктом и школой закрыли, её сокровища, собиравшиеся десятилетиями после войны, остались бесхозными и стали гибнуть под прохудившейся крышей… Федюшка читал спасённые книжки прямо-таки «впроглот».
