Глупее некуда.
НИКОЛА. Хоть стой, хоть падай.
АЛКМЕНА.
Родила лягушка сына и для малыша
Сшила новенький костюм из стеблей камыша.
Увидал ребенка папа, страшно горд и рад,
Потрясен и удивлен: будет Эдуард.
Удручающее сочинение. Последний куплет.
Так давай принарядись, милочка-краса,
Жизнь закончив, вознесешься прямо в небеса.
Там, кружася среди звезд пути Млечного,
Имя ты свое услышишь от Отца Предвечного.
Странная концовка. Вроде все!
Из сундука выходит <i>Амфитрион</i>.
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Что делать? Смеяться или плакать? И к чему я все это затеял?
В гневе чего только не натворишь! Вот уж действительно подходящее место нашел — сундук! Что за несусветная чушь! А где тот, другой?
Шкаф пуст.
НИКОЛА. Хозяин, где вы? Хозяин!
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Должно быть, сбежал, ничего не поделаешь.
НИКОЛА. Он сбежал. Бежим и мы. (Убегает.)
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Жду твоих извинений.
АЛКМЕНА. Прости. Чего еще желать? Моя жизнь такова, какова есть. Пойдем домой.
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Пожалуй. Здесь жутковато.
АЛКМЕНА. Обижаешься?
АМФИТРИОН/ЧАРОДЕЙ. Взгляни на меня, розочка.
АЛКМЕНА. Сколько лет ты меня так не называл.
Сцена на мгновение пустеет.
Затем в шкафу раздается стук.
Наконец оттуда выходит <i>Амфитрион</i>. Он на цепи (той самой, на которой в начале была козочка).
АМФИТРИОН. Видел, собственными глазами видел, что здесь произошло, пока я сидел в этом гробу! На помощь! Пустая ярмарочная площадь, никаких признаков жизни. А я прикован, да еще стальной цепью! На помощь! Никого окрест, а цепь на вид такая прочная. Ни одной сестры милосердия! На помощь! На помощь! Видел, собственными глазами видел! Неужто мы так мало значим, что с помощью какого-то фокуса, дурацкого договора и безобидной детской считалки — словом, бессмысленной ерунды — можно в два счета превратить нас в ничто? Мгновение нерешительности, и вот у тебя в руках лишь песок, струящийся сквозь пальцы, а сам ты обнимаешь ветер. Глазом не успеешь моргнуть, как тебя сдали на хранение, словно ты сундук! А та, которую любишь, и бровью не повела и знай себе продолжает идти вперед.
Как же все это случилось? Темно было. Я забрался в сундук, меня стало покачивать, по телу разлилось приятное ощущение легкости. Надавив на веки, я увидел цветные вспышки. Тут вдруг сундук перевернуло, и я вместе с ним принял вертикальное положение, а на уровне глаз у меня оказался глазок в днище. Я приложился к нему и по ту сторону увидел свет. Увидел себя рядом с Алкменой, услышал свой голос: «Пойдем, здесь жутковато». Она нисколько не усомнилась, я ли это, и говорила с тем, другим, словно это был я. Наконец он обнял ее левой рукой за плечи, дунул ей в затылок и назвал ее именем, которое знали только она и я. Тем смешным тайным именем, которое я любовно нашептывал ей. О любви ведь не кричат, а шепчут.
Входит <i>Никола</i>.
НИКОЛА. Ну и дела. Скверная шутка. Теперь, видимо, он массирует ей спину и поет песенку, которую она любит, или гладит ее белую шею и согревает на своей груди ее холодные ступни. Или же строит гримасы, веселит ее, изображая курящую муху, задыхающегося китайца, лишившуюся голоса чайку, крысу из сточной канавы. А она заливается задорным смехом и уверяет, что никогда прежде он не был таким забавным. Они сидят на краю постели, целуются, и она говорит: «Ты меня покрываешь мимозами».
АМФИТРИОН. Как тебе удается видеть все это?
НИКОЛА. Ой! Это вы! Ах, кабы у каждого было по милашке. Ну и дела! Скверная шутка! Ну хватит мечтать, пора зарабатывать.
АМФИТРИОН. Что?
НИКОЛА. Ключ от цепи.
АМФИТРИОН. Он у тебя?
НИКОЛА. Не скажу.
АМФИТРИОН. Триста двадцать один франк, ах да, еще пятьдесят сантимов — это все, чем я располагаю.
НИКОЛА. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов и бумажник в придачу.
АМФИТРИОН. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов и бумажник. Согласен.
НИКОЛА. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов, бумажник и расческа в придачу.
АМФИТРИОН. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов, бумажник и расческа. Согласен.
НИКОЛА. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов, бумажник, расческа и брелок в придачу.
АМФИТРИОН. И брелок, снабженный ножничками для ногтей. Согласен.
НИКОЛА. Триста двадцать один франк, пятьдесят сантимов, бумажник, расческа, брелок с ножничками… Накиньте еще что-нибудь.
АМФИТРИОН. Еще?
НИКОЛА. Давайте все, что у вас есть.
АМФИТРИОН. Обрывок шерстяной нитки, огрызок карандаша, запись о расходах, зеркальце, вышитый платок.
НИКОЛА. Идет! Давайте все это и в придачу брюки и ботинки.
АМФИТРИОН. Не слишком ли много ты просишь?
НИКОЛА. Сила на моей стороне, как не попользоваться!
АМФИТРИОН. Все?
НИКОЛА. Улыбочку!
<i>Амфитрион</i> улыбается.
Спасибо. О-ля-ля, время идет, а я еще не задал корма кроликам! (Собирается уходить.)
АМФИТРИОН. Эй! А ключ!
НИКОЛА. Кладу его вот здесь, достань, если можешь! Разве я поступаю не по-человечески? Мне не повезло, не довелось ласкать твою жену, приходится как-то развлекаться, вот я тебе и докучаю!
Кладет ключ в нескольких сантиметрах от <i>Амфитриона</i>.
АМФИТРИОН. О! Один, будто на пороге смерти. И кругом кромешная тьма. Сам по себе человек — ничто, если у него пустые карманы и ему нечем разогнать неприглядную ночь, обступившую его. Моего зеркальца — и того нет, а раз так, то нет и моего лица. Зеркальце для стрижки бороды, которым можно было пускать солнечных зайчиков. Расческа из китовой кости, с которой связано одно воспоминание. Еще кое-какие воспоминания, одна забавная история, осадок кое от чего — пожалуй, это все, что у меня было. Еще бумажник с молнией и брелок, которым можно подрезать ногти. Что от тебя осталось, Амфитрион?
Нечем привести себя в порядок, не с чем свериться, не на что даже пропустить стаканчик.
Я потерял свою считалку. Ту, что в детстве помогала мне пробираться в подвал. Остались одни обрывки, обрывки без мелодии, а может, мелодия без слов. Если уж плакать, то на мелодию этой старой считалки. Мои слезы пока что мне принадлежат.
Раз, два, три.
Это ведь не ты.
Четыре, пять, шесть.
Страшная месть.
Семь, восемь, девять.
Я — вдовец, что делать?
Десять, одиннадцать, двенадцать.
Смерть ревнива, будет кусаться.
Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать,
шестнадцать.
Встану на край утеса, стану вниз бросаться.
Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать.
Белый свет исчез, братцы!
