– Позвольте сказать мне нечто, профессор! – воскликнул Александр. – На меня вы можете положиться так же, как на самого грязного из солдат, идущего за нами, которому платят за то, что он идет на смерть. Но если бы я сказал, что прогулка по Афинам была бы для меня менее приятна, чем пребывание в этой проклятой Александрии – я согласился бы. Я не Бог весть какой философ, но никогда не лгать – это, на мой взгляд, уже частица мудрости. Сознать человеческий страх – часто начало мудрости.

Молча все шли дальше, и только около стен Академии Ипатия спросила сдавленным голосом:

– А где же?..

– Вы хотите знать, где Синезий? Он воспользовался удобным днем и хорошим ветром, чтобы съездить в Кирены. Он хочет пристроить к своему дому новый флигель маленькую Академию с маленькой библиотекой и колоссальным письменным столом с новым устройством. Чернила будут непрерывно наполнять чернильницу, чтобы не беспокоить мелочами занимающихся. Кажется, он хочет устроить там фабрику папирусов. Комнаты старого дома, которые двадцать лет назад служили ему детской, будут переделаны в колоссальную лабораторию. Одним словом, он думает о будущем, и поэтому сейчас его нет с нами. Недели через две он явится с редкой рукописью, содержащей повествование о подвигах великого Александра.

С коротким «спокойной ночи» Ипатия быстро ушла к себе. Офицер расставил часовых, а Вольф объявил, что остаток ночи он проведет поблизости.

– Все равно я не смогу заснуть. Мне было бы легче, если бы я проломил несколько этих крикливых голов. Доброй ночи, Троил, доброй ночи, сын Иосифа. Сообщите, если хотите, его светлости, что я позабочусь о ночном спокойствии Ипатии. Прощайте!

Мимо кучек черни, уже начавшей расходиться и лишь изредка посылавшей вслед студентам свои грубые угрозы, молодые люди пошли ближайшей дорогой к Александровской площади. Почти у всех студентов были комнаты именно в Латинском квартале Александрии – так что то один, то другой уходили к себе; некоторые заворачивали в уютный кабачок, и, наконец, только Троил и Александр шли далее к наместнику, чтобы передать ему желанное известие.

Когда они достигли площади, пожар еще не окончился. Крыша центральной части уже сгорела, а над почерневшими стенами боковых приделов[17] вспыхивали только кое-где синие огоньки, но над входом и алтарем вздымалось еще могучее пламя. Говорили, что там, в потайных кладовых, были сложены запрещенные и конфискованные писания христианских еретиков и последние книги императора Юлиана. Вздымающееся пламя гудело, как ураган; в промежутках слышались команды греческих пожарных дружин, крики людей, попадавших под дождь летящих углей, раненых и испуганных и, наконец, дикие ругательства арабов-водоносов, не умевших работать без взаимных оскорблений.

Троил и Александр нашли наместника, который с благодарностью выслушал их сообщение. Они остались около него, смотря на увенчанный крестом остаток крыши. Языки пламени взлетали одни за другим; внезапно раздался треск, заглушивший все остальные звуки, и в одно мгновение пылающий костер с громом скрылся за оголенными стенами здания. Колоссальное черное облако поднялось к небу. На площади стало сразу тихо и темно.

– Кончено, – сказал наместник тихо своей свите. – Одной церковью меньше!

В это мгновение из толпы, ограждавшей вход в иудейский квартал, раздался дикий крик о помощи, а затем отдельные слова: «Боже Израиля! Убийцы!»

Наместник торопливо пошел на голос. При его приближении толпа расступилась. На земле лежал, истекая кровью, старый иудей в своем праздничном платье, в котором он только что был в цирке. Александр узнал в нем богатого владельца стекольной фабрики. Он наклонился и приподнял голову раненого. Умирающий открыл глаза, узнал наместника и прошептал:

– Благодарение Богу! Пощады! Несколько тысяч… два часа! Убийство и грабеж! Мой дом… моя дочь, моя Мира! Обесчещена, замучена, убита!

На площади стало тихо. Только внутри церкви огонь завывал, как ветер в колоссальной трубе. Со стороны иудейского квартала несся неясный гул. Теперь становилось ясным, что это был звон скрещивающегося оружия и крики о помощи.

Полк, стоявший на площади, собирался уходить.

Тогда наместник подошел быстрыми шагами к полковнику:

– Оставьте гореть то, что горит! В иудейском квартале погром. Соберите ваших людей, дайте мне лошадь. Надо спасти то, что осталось. Пошлите за подкреплением, за кавалерией. Вперед! Марш!

Не прошло и минуты, как полк уже стоял в полной боевой готовности. Наместник с полковником почти галопом помчались к злополучному кварталу.

За пять минут солдаты очистили пространство между стеной и предместьем. Они ускорили свои шаги, когда увидели, во что превратились первые дома. В начале улицы лежало тридцать трупов христиан и иудеев. И затем не было дома, на пороге которого не лежал бы мертвец; не было лавки, которая не была бы разгромлена. Везде валялись разодранные ткани, разбитые бочки с вином или маслом Повсюду шныряли мародеры. Но наместник приказал не останавливаться. Только те из воров, которые случайно попадали в сферу действия римского меча, сразу успокаивались. Спешили спасать то, что еще можно было спасти!

До сих пор солдаты двигались молча. Слышались только команды. Нарушителей порядка хотели захватить врасплох. Несмотря на слова умиравшего, наместник не представлял себе серьезность сложившегося положения. Теперь же он приказал подать сигнал. Убийцы должны были услышать звук надвигающейся расправы. Пусть лучше часть их спасется, чем хотя бы на одну лишнюю минуту продолжится избиение!

Под звуки труб полк поспешил дальше. Вперед! Вперед! Теперь видно было, как впереди бегут какие-то фигуры. Полковник разделил людей и послал две роты боковыми улицами. Место встречи было назначено у Суэцких ворот. Вперед! Вперед! Наконец достигли улиц, на которых монахи оказались после двухчасовой бойни. Но главная масса убийц уже сбежала, и оставались только отдельные кучки, окруженные отчаянно сражавшимися иудеями.

Не было времени спрашивать. То здесь, то там раздавались восклицания, из которых наместник понял положение дел. Иудеи просили предоставить им возможность расправиться с остатками грабителей, чтобы он мог преследовать главные массы. Им оставался только один путь – через Суэцкие ворота в пустыню. И в то время, как иудеи принялись сводить свои кровавые счеты, полк стремительно двинулся дальше.

У Суэцких ворот удалось настигнуть арьергард христианских банд. Последние были перебиты. Сотни были захвачены и переданы на расправу горевшим мщением иудеям. Преследование продолжалось. Вдали виднелись бегущие человеческие толпы.

Наместник остановился и поручил дальнейшее преследование полковнику. Дрожа от возмущения, он отъехал в сторону и старался прийти к какому-нибудь решению.

Небольшой отряд остался при нем для охраны. Он намеревался уже послать и его в погоню за беглецами, но вдруг раздался топот. С дикой скоростью мчалось несколько эскадронов кавалерии. Их офицер хотел остановиться перед наместником, но Орест протянул руку вперед и сделал знак сжатым кулаком. Офицер понял его. Он взмахнул мечом по воздуху, и эскадроны промчались мимо.

Наместник стал медленно возвращаться обратно. Во время погони он не обнажал меча, но его одежда и чепрак[18] его коня были испачканы кровью.

Медленно ехал он от дома к дому, минуя улицу за улицей. Здесь уже не оставалось в живых ни одного убийцы. С воплями и просьбами, благодарностями и проклятиями теснились иудеи к своему спасителю. Сотни людей рассказывали ему отдельные эпизоды этой ночи, пока он шаг за шагом продвигался по разоренным улицам. Он не мог говорить. Когда он собирался сказать несколько утешительных слов, гнев душил его. Но иудеи понимали его и так. Иногда он поднимал руку, как бы прося успокоиться, иногда сжимал кулаки.

Наконец, около выхода его встретили представители квартала. Они сообщили с громкими причитаниями все, что знали о размерах бедствия. Только приблизительно можно было подсчитать, сколько мужчин погибло в схватках, сколько женщин и девушек было замучено в домах, и сколько товаров уничтожено в лавках.