Когда наступавшие вошли в квартал и наткнулись на неожиданную преграду, движение приостановилось, и, быть может, этим бы все и закончилось, но один из монахов поднял левой рукой крест, взял в правую меч и, призвав Бога и святых его, бросился на врага. Первая кровь пролилась, и христиане двинулись вперед.

Дикий напор сразу отбросил всех защитников на несколько сот шагов в глубину их улиц. Благодаря такому успеху, некоторые богатейшие дома были сразу разграблены, несколько женщин и детей изнасиловано и избито и, под прикрытием ночной темноты, освещаемая только огнем горящей церкви, все сильнее разрасталась дикая уличная борьба.

Надеясь на помощь войска, иудеи защищались с отчаянным мужеством и там, где расположение улиц или еще какое-нибудь преимущество ставило группу нападавших перед большинством иудеев, христиан окружали и беспощадно избивали.

Если защитники с величайшим напряжением защищали каждый дюйм, чтобы выиграть время, то и нападавшие старались закончить свою работу как можно скорее.

В кровавых летописях Александрии не значилось еще подобного избиения.

Отряды надежных людей, завладевшие входами в квартал и спокойно глазевшие на пожар в церкви, думали сначала, когда начался это ужасный шум, что у иудеев громят церкви, может быть, поколотив при этом их строптивых владельцев. Жалея, что приходится отказаться от этого удовольствия, они не нарушали своего обещания и не пропускали ни одной живой души. Нескольких иудеев, добравшихся до ворот в надежде поднять тревогу в городе, прогнали ударами обратно. Их рассказам никто не верил.

В цирке представление продолжалось без помех. В ответ на известие, что городская чернь собирается перед входом, наместник только пожал плечами. А новость о пожаре в церкви распространилась слишком поздно. Пожары не были редкостью в Александрии. Только в двенадцатом часу ночи, когда на арене происходило состязание колесниц (после которого должен был идти заключительный номер – лев на лошади), – в ложе наместника появился еще раз начальник полиции с донесением, что бежавший слуга действительно оказался шпионом, и что в результате быстрой расправы он несколько дней не придет в сознание. Одновременно чиновник сообщил, что горит Александровская церковь и что, к сожалению, из лежащего рядом с ней иудейского квартала не явилась пожарная дружина. Спасти здание невозможно, но соседним домам опасность не грозит.

Наместник сердито послал одного из адъютантов с приказанием ближайшему пехотному полку занять площадь и прекратить всякие беспорядки, а, главное, не дать огню распространиться дальше.

В цирке началось движение. Новость облетела амфитеатр, и несколько сот зрителей поспешили к выходу, – одни потому, что их дома были поблизости от пожара, другие, – особенно иудеи, – потому, что от каждого пожара они могли ожидать для себя более или менее крупных неприятностей. Пошли слухи, что в иудейском квартале начались беспорядки.

Наместник, страшно недовольный этой помехой хорошему вечеру, послал за подробными известиями. Как раз, когда начался последний номер, и могучая черная лошадь, которую должен был оседлать лев, дрожа и фыркая, выбежала на арену, пришло известие, что церковь сгорела дотла, но в иудейском квартале, по-видимому, все обстоит спокойно. Даже как-то особенно спокойно. Кроме толпы людей, смотрящих на пожар со стороны проломанных ворот, между городом и кварталом не видно ни души. Иудеи, покинувшие цирк, были спокойны, или, в крайнем случае, сопровождаемые безобидными насмешками, пропущены на улицу и предшествуемые фонарями своих слуг, шли они по пустынным улицам. Шум, который слышали последние, очевидно, был обычным праздничным шумом субботней ночи.

Наместник внимательно следил за любимым номером. Молодой, стройный нубийский лев – черно-желтое животное с великолепной черной гривой – одним гигантским прыжком вскочил на арену и, громко рыча, остановился в центре. Дрессировщик с кинжалом вместо кнута встал рядом с ним. Лошадь была хорошо выдрессирована и почти не выдавала своего страха. Как стрела, помчалась она по арене, громко ржа и ударяя копытами о барьер.

Дрессировщик дотронулся острием кинжала до льва. Животное сделало три тихих кошачьих шага по арене, смерило взглядом расстояние и внезапно оказалось на широком седле, на спине бешено носившейся по кругу лошади. Ржание испуганного коня и рев седока заглушили даже аплодисменты зрителей.

Еще дважды был повторен этот номер, затем и лев и лошадь исчезли, и представление было окончено.

Здание цирка быстро опустело. Не торопясь покинул наместник с гостями свою ложу. Он пожелал офицерам и чиновникам доброй ночи, не преминул сказать что-нибудь их женам, и, наконец, в сопровождении адъютантов, рядом с Ипатией, стал спускаться по мраморным ступеням. И старик и девушка засмеялись одновременно, когда увидели выстроившуюся внизу лейб-гвардию Ипатии. Во главе ее, конечно, были Вольф, Троил и Александр. Орест, улыбаясь, собирался сказать, что эта молодежь начинает тяготить его своим присутствием. Он не закончил, однако, ради шутки посмотрел внимательно вокруг. Они вышли на улицу, и свет факелов упал на всем известный мундир наместника и не менее известную фигуру Ипатии. Ее голова и плечи были покрыты черным платком. Белое платье ниспадало до пят. Казалось, что сотни людей ожидали этого момента, чтобы смехом и шумом встретить наместника и его молодую подругу. Не замедляя шагов, Орест приказал одному из своих адъютантов прислать отряд охраны. Пока офицер исполнял приказание, Орест спокойно подошел к своим носилкам. Казалось, что он не удостаивает чернь ни единым взглядом. Он хотел только затянуть свое прощание с Ипатией до момента прихода отряда охраны.

Подозвав Вольфа, внушавшего ему наибольшее доверие своей солдатской выправкой, Орест сказал:

– Сейчас появится несколько моих людей, чтобы проводить профессора к дому. Я знаю, вы готовы лично защищать Ипатию от этих крикунов, но я должен сделать что-нибудь со своей стороны. Я сам поеду к месту пожара. За время моей службы строилось столько новых церквей, и я присутствовал на стольких торжественных закладках фундамента, что мне необходимо увидеть исчезновение одного из таких сооружений. С вашей стороны было бы очень любезно сообщить мне о благоприятном возвращении моего друга. Я буду ждать там.

Шутя обернулся наместник к Ипатии, ведь он будет сейчас горевать, как Ахиллес, у которого эллины уводят подругу.

В шумевшей толпе произошло движение. Люди сторонились с криками, некоторые попадали на землю: сквозь толпу в боевом порядке двигалось два десятка пехотинцев в полном вооружении. Орест приказал их офицеру сопровождать Ипатию и встать на страже перед Академией. Потом наместник отправился к Александровской площади.

Чернь вновь подняла крик вслед уходившим солдатам. Однако перед носилками наместника она боязливо расступилась, и Орест удовлетворился тем, что погрозил пальцем.

Ипатия тоже старалась выразить полное равнодушие к угрозам толпы. Легким движением руки она указала Троилу и Александру места рядом с собой. Сзади под предводительством Вольфа шла остальная молодежь, а за ними маленький отряд солдат.

Молодому философу было немного не по себе и она, совсем не потому, что была женщиной, охотно облокотилась бы на чью-нибудь сильную руку. Она оглянулась. Рядом такая рука была у Вольфа, но от христианина она не хотела принимать помощи. Может быть, она была удивлена тем, что отсутствует ее жених. Чтобы справиться с собой, она сказала Троилу:

– Добрый князь слишком осторожен. Что могли бы сделать мне эти люди, если бы я была одна?

– Решительно все, профессор! Например, вас могли бы убить, и было бы жаль всех познаний, которые вы собрали.

Ипатия пожала плечами и еще настойчивее попыталась вести спокойный философский разговор.

Не задумываясь над тем, что она говорит, девушка сказала, как высоко стоит образованный человек над чернью и как спокойствие мудрого не может быть поколеблено никакими угрозами. В этот момент из среды преследователей раздался громкий свист.