– Мишок, – с серьезной мордой проговорил он. – Я тебе, конечно, верю. Хотя из всех наших бродяг именно тебе приспичило покушать в той забегаловке в тот момент, когда ее собрались ставить на уши рэкетиры. Но я тебе все равно верю. Потому что я знаю твои способности нарываться на мелкие и крупные неприятности. Ну и, – он, наконец, допил кофе и доел бутерброд, отставил все это добро в сторону и посмотрел мне в глаза, – если тебе что-нибудь будет нужно… Помощь или еще чего… Ты обращайся, не стесняйся.

– Я знаю, Ян, – я кивнул с таким же серьезным видом и, в отличие от Яна, поднял свою чашку, ибо в ней еще плескался кофе. – У нас, как всегда, один за всех и все за одного. Тридцать три мушкетера из третьего таксомоторного. С ментом я, конечно, встречусь и поговорю, а вот насчет всего остального – с этим посложнее будет. Потому что я не знаю, какие сволочи разбомбили забегаловку. И, честно говоря, не горю желанием узнать. Я видел, во что они превратили этого самого хозяйского сына и не хочу испытать такие же ощущения. Вообще, Ян, мне себя жалко. И если бы эти хуцпаны забыли про меня, я бы с толстым удовольствием сделал то же самое. Но пакостность в том, что они обо мне вряд ли забудут и постараются достать. А вот когда это произойдет, я позову на помощь и тебя, и всех мушкетеров. Потому что к тому времени уже буду знать, с кем придется иметь дело.

– Если ты к тому времени еще будешь иметь возможность позвать нас на помощь, – возразил Ян и поднялся, явно намереваясь оставить меня один на один со всеми моими нехорошими мыслями. Но, прежде чем он ушел, я поинтересовался:

– Слушай, Ян, а этот мент – кто он? Как мне его найти?

– Балабанов Андрей Ильич из Советского райотдела, – откликнулся Ян. – Ну ладно, Мишок, бывай. Мне еще работать надо. Единственный кормилец, все-таки, – и он, глумливо усмехнувшись, таки покинул меня.

Я остался один и принялся мерить шагами свою кухню. Правда, сказать, что я действительно мерил ее шагами, можно только с большой натяжкой, поскольку я еле ползал. Похмельный синдром навязчиво путался в ногах и не давал делать это энергичнее. Но я старался. Время от времени заправлялся сотворенными Яном бутербродами и глоточком кофе. Но это совсем не помогало. Ни физически, ни умственно. Придумать что-нибудь дельное на сообщенную Яном тему не получалось. Очень неприятное состояние.

Мне не нравилась моя беспомощность, но, поскольку поделать с ней я ничего не мог, оставалось только бродить по кухне. Чем я и занимался аж несколько часов – до того самого момента, когда решил, что можно звонить в милицию. Время было – начало девятого, и менты уже должны быть на работе. Они ведь тоже должны там появляться, менты-то. И я взялся за телефонную книжку.

Глухой голос человека, три дня без перерывов на обед ловившего бандитов в самых злачных точках города, мне понравился не очень. Еще меньше, подозреваю, мне понравилась бы его физиономия, доведись ее увидеть. Однако бог миловал и я вполне обошелся без визуального контакта. Предпочел бы, пожалуй, обойтись и без акустического, но с этим поделать ничего было нельзя– звонок в милицию мне был нужен, как деньги, и просить, чтобы усталый мент передал трубку кому-нибудь посвежее, казалось глупым и неприличным.

– Отделение! – первым делом хрипло и прокурено сообщил мент.

– Э-э, здравствуйте, – слегка растерявшись от его тона, проблеял я.

– Ну? – еще хмурше и прокуренней согласился мент.

– А какое это, извините, отделение? – на всякий случай спросил я. Похмельный синдром все еще давал о себе знать, и я никак не мог выйти на привычный уровень самоуверенности. И мент это почувствовал, потому что в его голосе прорезались не только хмарь и табачный дым, но и крайняя степень раздражения.

– Это Советский райотдел милиции, – заорал он. – А вы, молодой человек, что ли, не знали, куда звонили?

– А я, между прочим, не такой уж молодой, – обиделся я. – И я знал, куда звонил. Просто удостовериться хотел, куда попал, – судя по тому, какой вздох раздался в трубке, стало ясно, что мент запасается кислородом на предмет выливания на меня ушата-другого помоев. Не горя желанием принимать все это добро на свою голову, я поспешил добавить: – Мне некто Балабанов Андрей Ильич нужен. Если вам, конечно, не трудно. А я был бы вам чрезвычайно признателен.

– Балабанов, – уже гораздо спокойнее вздохнул уставший мент. – А по какому поводу он вам нужен?

– По поводу стрельбы из разнокалиберного вооружения, – чистосердечно ответил я. – На тридцатом километре загородного шоссе. В какой-то ублюдошной забегаловке. Названия, пардон, даже не помню.

– А кто его спрашивает? – вопрос, на мой взгляд, был совершенно идиотский, но сообщать об этом прямо я постеснялся, выбрав окольный путь:

– Вы же меня все равно не знаете. Я Мешковский. Михаил Семенович.

Я все-таки слегка ошибался. Никогда бы не подумал, что страдаю такой популярностью в правоохранительной среде. Впрочем, простая случайность – позвони я еще по десяти ментовским номерам и назови свое имя, и не был бы никем узнан. Но этот товарищ с голосом заядлого борца с организованной преступностью, видимо, уже имел со мной дело. Потому что вспомнил меня. А, вспомнив, радостно протянул:

– А-а, Мешковский! Ну как же, как же. Зря ты говоришь, что я тебя не знаю. Очень даже неплохо знаю. Дело Ломановых помнишь?

– Помню, – осторожно откликнулся я. Дело я действительно помнил, но кто был в том деле мент, что сейчас разговаривал со мной, не знал. Слишком плотно мне пришлось в тот раз пообщаться с милицией. С очень многочисленными ее представителями, так что выделить кого-нибудь по голосу сейчас при всем желании не смог бы. Но мент и сам об этом догадался:

– Меня ты, конечно, не помнишь. А вот я тебя хорошо запомнил. У меня, понимаешь ли, профессиональная, очень тренированная память, так что я где только фамилию услышу – сразу запоминаю.

В его голосе было столько самодовольства, что я не выдержал и порадовался за человека:

– Поздравляю!

– С чем? – подозрительно спросил он, опасаясь скрытой насмешки с моей стороны.

– С профессиональной и очень тренированной памятью, – объяснил я. – А вот у меня она совсем херовая. Давеча трусы куда-то заныкал, так до сих пор вспомнить не могу – куда. Приходится без трусов ходить. Жутко неудобно – яйца инеем покрылись.

– Ну ладно, остряк, – холодно сказал мент. – Думаю, мы еще как-нибудь встретимся. Не доверяю я таким, как ты, случайным свидетелям. Один раз на месте происшествия можно оказаться случайно. Ну, два – от силы. Но не четыре же раза в течение года! Я о тебе в том году справки наводил – именно столько раз ты в свидетелях ходил. Ну, да ничего. Сколько веревочке не виться, а конец всегда найдется.

Мне не совсем понравились его угрозы, потому что я не затем звонил, чтобы свернуть себе пару нервных окончаний. И я буркнул:

– А у меня сосед по даче, так в него молния семь раз попадала. Все никак добить не может. Он уже совсем инвалид, на коляске гоняет, а у молнии все никак прицел не наладится. Тоже злой умысел? Ладно, кончай ты этот балаган. Мне Балабанов нужен. Говорю же, без трусов сижу.

– Записывай, бабуин! – зло сказал мент и продиктовал номер телефона. Только я записывать не стал, понадеявшись на свою память, и тут же продублировал его на телефонном диске.

На другом конце трубку сняли так быстро, что у меня невольно возникло подозрение – звонка ждали.

– Алло? – спросил меня импозантный голос. Совсем не по уставу, но я не стал заострять на этом внимание.

– Андрей Ильич? – в ответ спросил я.

– Он самый, – согласился голос.

– Вы слышали, как я с вашим коллегой беседовал?

– Слышал, – импозантный голос изобразил улыбку, насколько это возможно для голоса. – Мы с ним в одном кабинете сидим. Ба-альшой такой кабинет. И акустика замечательная.

– Вы там а-капелла часто поете?

– Что? – удивился он.

– Ничего, – поспешил сказать я. – Вы на меня внимания не обращайте. Во-первых, меня ваш коллега завел, а во-вторых, я сегодня, честно признаться, с дикого бодуна головой страдаю. И у меня недержание речи. Я Мешковский. Вы знаете, кто я?