— Костя, Лялькин бизнес чего-то стоит?

— Немало.

— Все достанется Мише?

— Конечно.

— Когда он сможет продать «Сибирь»?

— А зачем ему продавать?

— Ну, если захочет…

— Сразу, как вступит в права наследства.

— Это быстро?

— По-разному. Думаю, в данном случае около месяца.

— А можно затормозить?

— Если нужно.

— Ты можешь?

— Понадобится — скажи.

— Считай, сказала. Пусть он вступает в свои права максимально долго.

— Лева, здравствуйте. Это Скоробогатова.

— Здравствуйте, Лена. Я вам звонил. Вы в курсе?

— Спасибо.

— Рад быть полезным. Как дела у вашей дочки?

— Она умерла.

— Печально. Примите мои соболезнования. Как это случилось?

— Сразу. В заключении врача — сердечная недостаточность.

— Правда? Странно… И вскрытие подтвердило?

— Его не делали.

— Почему?

— Не знаю. Так зять решил. Ее кремировали.

— Кремировали?

Господи! Что он все переспрашивает? Тупой, что ли?

— Лева, с этим уже все. Я просто не могу больше об этом говорить. И думать.

— Да, конечно. Простите.

— Лева, вам известно такое лекарство?

Я уже безо всякой бумажки, на память, выговорила трудное слово.

— Нет. По названию похоже на синтетический наркотик. Продиктуйте по латинским буквам, я попытаюсь узнать. Только я, к сожалению, должен на неделю уехать из Москвы. По приезде сразу займусь. Вам не к спеху?

Нет, мне не к спеху. Мне это вообще непонятно зачем нужно. Не могу объяснить, что меня беспокоит в этом лекарстве.

Лялька так давно отдалилась от меня, что ее смерть никак не повлияла на внешнюю сторону моей жизни.

Я сидела за компьютером, выезжала по делам, говорила по телефону.

Костя обосновался в моей спальне. На все попытки его выдворить только поднимал короткую черную бровь.

Я жила обычной жизнью и вела себя как всегда.

Но иногда, оставшись одна, я вынимала ампулку и подолгу смотрела на нее.

Женщина моих лет что-то писала за столом, заваленным карточками больных, и не сразу подняла голову. Ее лицо было спокойным и усталым. Светлые, небрежно накрашенные глаза за стеклами очков смотрели равнодушно.

— Талончик, — потребовала она.

— Извините, но я хотела поговорить.

— У меня прием, больные ждут, мне некогда разговаривать.

— Я понимаю, но прошу вас. Это не долго, всего один вопрос. Я высидела очередь и все равно не уйду.

— Давайте, только быстро, — неохотно покорилась женщина. Чувствовалось, что у нее просто не осталось сил, чтобы еще и спорить. Она откинулась на спинку стула, но не выпустила из рук авторучку.

— Вы помните Елену Сергеевну Троицкую?

Лицо врача изменилось. Раньше оно было просто недовольным, теперь излучало неприкрытую неприязнь.

— Она больше не является моей пациенткой.

— Это я знаю. Но хочу знать почему.

— А вы, собственно, кто?

— Меня тоже зовут Елена Сергеевна. Я мать Троицкой.

— Вот оно что! Ваша дочь отказалась от моих услуг.

Женщина обиженно поджала губы. Она все еще переживала ту историю.

— Моя дочь как-то объяснила свой поступок?

— Сказала, что я недостаточно компетентна. А было так. Троицкая пришла ко мне с жалобами на ухудшение состояния. Я назначила обычную серию анализов. Они ничем не отличались от предыдущих, обычная послегепатитная печень в состоянии ремиссии. Больная не согласилась, потребовала устроить ей консультацию.

Я не видела оснований. Она отправилась к заведующей, устроила скандал. А что, собственно, случилось?

— Она умерла.

Лицо напротив выразило непонимание:

— От чего? Несчастный случай?

— Нет. От рака печени.

Врач решительно покачала головой и уверенно заявила:

— Это невозможно. У нее не было рака печени. Ее печень была несколько увеличена, и все. После желтухи ваша дочь очень следила за собой. Вы можете взять в регистратуре ее карточку, там анализы за многие годы.

Повторяю, ваша дочь очень следила за собой после желтухи.

Она сняла очки, потерла указательным пальцем переносицу, помолчала, усваивая новость. В ее поведении не чувствовалось никакого сомнения. Женщина была уверена в своем диагнозе.

— У вас есть результаты вскрытия?

— Нет. Вскрытие не проводилось.

На меня смотрели потрясенные близорукие глаза.

Карточки в регистратуре не оказалось.

— Где же она?

Пожилая неторопливая регистраторша пожала плечами за разделяющим нас стеклом:

— Наверное, дома. Многие так делают — берут домой и там хранят.

В это утро Клара не выглядела утомленной и казалась совсем молодой. Весь Лялькин персонал должен постоянно носить на работе что-нибудь из изделий народных промыслов. На Кларе красовался потрясающий жилет, связанный крючком из ярко-красной блестящей пряжи.

Мы сидели за столиком в маленьком полуподвальном кафе в самом начале Арбата. Работал кондиционер. Он и завешенные окна, расположенные высоко под потолком, создавали прохладу и полумрак. На каждом столике горел небольшой светильник в форме свечи.

Клара сразу и без вопросов согласилась встретиться со мной, когда я позвонила.

— Что вы сказали Михаилу Павловичу, когда отпрашивались?

— Ничего. Я предупредила, что после обеда загляну в ателье-салон, поинтересуюсь, как идет ремонт.

— Хорошо. Мне бы не хотелось, чтобы Михаил Павлович знал о нашей встрече. Если спросите: «Почему?» — отвечу, что не знаю.

— Я понимаю. Вам просто не хочется осложнять отношения.

— Может быть. Я вам благодарна, что вы пришли.

— Не за что. Мне тоже хочется поговорить о Елене Сергеевне. Последние два года мы проводили вместе много времени. Стали не то что подружками, но не чужими. Мне ее не хватает. С ней можно было разговаривать обо всем. Ее все интересовало, ей до всего было дело.

— Клара, эта ее болезнь… Мне непонятно. Я видела ее за месяц до… Она ни на что не жаловалась, кроме усталости.

Клара отпила глоток остывшего кофе и сделала знак официанту принести свежего. Ее манеры свидетельствовали о привычке к подобным местам. А я бываю в ресторанах редко и чувствую себя не очень уверенно.

Кофе показался мне горьким, и Я отставила чашечку, а теперь слизывала с ложечки мороженое, запивая малиновым соком.

Официант заменил Кларе чашку. Она отпила и оперлась локтями о стол. Наши лица сблизились.

— Я впервые о болезни услышала от Михаила Павловича. Он сделался озабоченным, по сто раз на дню звонил, спрашивал, как она, просил напомнить ей, чтобы пила травы.

— Что за травы?

— Да обычные. Что-то желчегонное. Кукурузные рыльца, что ли…

Я кивнула; Лялька действительно пила травы. Она вообще любила всякие отвары и настои. Миша смеялся:

«От Ляльки всегда пахнет травой, и мне снится, что я ночую в стогу».

Мне было плохо. Клара тоже выглядела подавленной.

— Дальше — больше. Однажды пришел расстроенный. Сказал, что у Елены Сергеевны пожелтели белки глаз. В то утро и она расстроилась. До этого вроде внимания не обращала, а тут притихла. Начала ладонь к правому боку прижимать. А потом вообще кошмар начался. Врачи, целители, бабки… Елена Сергеевна сильно похудела. Михаил Павлович от нее ни на шаг.

Я однажды случайно увидела. Он на коленях перед ее креслом стоит, руки ей целует, плачет: «Ляленька, милая, как же я без тебя?» Я просто обалдела. Зачем он так? Живую отпевает.

У меня по щекам потекли слезы. Клара махнула рукой официанту, заказала коньяк.

Мы выпили. Клара достала из сумочки пачку бумажных платков. Она аккуратно промокнула глаза, высморкалась. Я тоже взяла у нее платок, вытерла лицо.

Клара одобрительно кивнула.

— Пойдемте отсюда. Курить хочется. Сядем где-нибудь в скверике.

Мы расплатились и встали из-за стола. Юра, читающий журнал за столиком у двери, тоже встал, оставил на столе деньги за кофе и присоединился к нам.