Представьте, что вы при этом чувствуете, как лихорадочно пытаетесь поверить собственным глазам, найти разумное объяснение увиденному, подогнать его под привычные представления. И при этом никак не можете осознать, что все происходит не в сказке, не во сне, а в жизни, причем именно с вами, что не кто иной, как вы, обычным утром идете на работу и своими глазами видите то, чего не может быть.

Наш мозг не может быстро и разумно реагировать на непонятные явления, поэтому первая и самая естественная реакция – страх. Вот я и стоял, глупо и испуганно глазея на расческу, периодически протягивая к ней руку, но не решаясь дотронуться. Уже в который раз мой мозг отказывался верить в очевидное.

В конце концов я вытащил из ящика кухонный нож и ткнул им злосчастную расческу. Ничего. Я повторил попытку. Эффект тот же. Наконец я решился: положил нож и осторожно взял расческу.

Удар был уже не такой сильный, как в первый раз. Но теперь мне почему-то стало очень грустно, я чувствовал полную беспомощность, сердце сжала ледяная рука страха. Вокруг все потемнело.

Смерть! Я не мог ошибиться.

Уронив расческу, я смотрел на нее уже с откровенным испугом и отвращением. Должен признаться, лежащая на полу маленькая пластмассовая вещица на первый взгляд казалась вполне безобидной. Но что она в себе заключала?

Меня сотрясала крупная дрожь. Я очередной раз убедился, что совсем не могу управлять своей способностью к восприятию. Это приходило всегда внезапно, когда я меньше всего ожидал чего-то подобного. Я вспомнил жестокие эксперименты, проводившиеся некоторыми психологами над собаками. Когда пес совершенно спокоен и меньше всего ожидает неприятностей, например, когда он склоняется над миской с едой, раздается громкий вибрирующий звук, очень нервирующий собаку. Если экзекуция повторяется много раз, собака теряет ориентиры, весь свой опыт и навыки и превращается в запуганное, затравленное существо.

Похоже, я испытывал то же самое. Это приходило всякий раз внезапно, когда я совершенно не был готов к неожиданностям. Для моей психики такие эксперименты не проходили бесследно. Если это повторится еще несколько раз, наверное, я тоже стану жалким, затравленным созданием, забившимся в угол и со всех сторон ожидающим удара.

Чтобы окончательно отделаться от мыслей о злосчастной расческе, я положил ее в конверт и отнес Элизабет. И только когда я стоял у нее в кухне, до меня дошла очевидная истина. Я держал в руках именно ее расческу, когда у меня в голове так отчетливо возникло слово «смерть».

Этот день стал сущим кошмаром.

Теперь я знал, что нашей соседке осталось жить совсем не долго. Оптимизма мне это знание не прибавило. Я сидел и ждал, что же еще сегодня случится. Хотя больше не произошло ничего примечательного, однако к вечеру я уже находился на грани нервного срыва. От детских криков на улице я испуганно вздрагивал. А шорох потревоженных ветром жалюзи заставлял меня так быстро вертеть головой, что в шею впивались тысячи иголок. А когда в пять часов зазвонил телефон, я, подпрыгнув на стуле, выронил чашку с кофе. Хрупкая посудина, выплеснув коричневое содержимое на ковер, разбилась.

Звонила Энн. Она сказала, что похороны прошли нормально, она собирается съездить к отцу повидаться с родственниками, а около восьми поедет домой.

Повесив трубку, я решил больше не связываться с кофе. Лучше перейти на пиво. Глядишь, оно поможет мне хоть немного расслабиться. Энн оказалась права, думал я, собирая осколки и тщетно пытаясь оттереть пятна кофе с ковра. Мне следует обратиться к Алану Портеру. Я так и сделаю... выберу время на следующей неделе. Но чем он мне поможет? Я знал, что не болен. Просто излишне восприимчив. Что он сможет сделать? На мой взгляд, я был чем-то вроде беспроволочного приемника, работающего одновременно на всех частотах. Сигнал мог поступить в любой момент, внезапно, не спрашивая моего согласия и не оставляя времени на подготовку. А ничто так не пугает, как внезапность.

Я уже начал набирать номер телефона Алана Портера, но передумал и бросил трубку. Нет, решил я, он ничего не сделает. Он лечит больных, а я здоров.

Жаркий день постепенно перешел в довольно прохладный вечер. Стемнело. Я надел теплый свитер, но так и не согрелся и решил разжечь камин. Принес несколько поленьев, положил их на решетку, добавил щепок, чтобы быстрее разгорелись, и устроился рядом на диване. Было около восьми. В темном небе пламенели обагренные заходящим солнцем облака.

Я смотрел на танцующие в очаге языки пламени и думал об Элизабет. Проще всего, конечно, убедить себя, что всему виной мое больное воображение. Я попробовал. Не получилось. Имея так много доказательств своей правоты, я и в этом случае был уверен, что не ошибаюсь. Меня приводила в ужас поселившаяся во мне сила, но отрицать ее существование я не мог.

Но Элизабет... бедная милая Элизабет! Было невыносимо сидеть и думать, что она скоро умрет. Теперь я точно знал, что дар пророчества – это страшное проклятие, возможность видеть события, скрытые за завесой будущего, – мучительная агония. Какой нечеловеческой силой воли должны были обладать великие пророки прошлого, обладая знаниями об отдаленном будущем!

Но отчего она умрет?

Ответ возник в тот же миг. При родах. Она была худой, с узким тазом и никогда не рожала. И еще я слышал от Энн, что в ее семье были случаи неудачных родов.

Я прикусил губу и почувствовал себя совершенно несчастным. Энн однажды сказала, что Элизабет хочет только ребенка и больше ничего ей в этой жизни не надо. Это было чистейшей правдой. Только ожидание ребенка давало ей силы жить и выносить деспотизм Фрэнка.

Как несправедливо! Она умрет, так и не увидев свое дитя.

Я сидел в маленькой уютной гостиной, глядя на огонь сквозь пелену набежавших слез. Я плакал по Элизабет. И по себе самому. Потому что мы оба нуждались в помощи и никто на свете не мог нам помочь.

Постепенно дрова прогорели. В комнате стало совсем темно. Пришлось сходить за другими. Я встал на колени перед камином и потянулся за кочергой.

– А-а!

Вопль, вырвавшийся из моего горла, был больше похож на рев смертельно раненного животного. Кочерга выпала из рук и послушно замерла на ковре.

– Нет! – всхлипывал я. – Нет, нет, нет.

От боли, страха и ярости я боялся сойти с ума. Мне хотелось съежиться, заползти в маленькую раковинку и спрятаться в ней от жестокости мира, в котором на каждом шагу нас подстерегают силки и капканы. Все, на что я смотрел, было злом, все, к чему прикасался, – кошмаром. Я свернулся клубочком на полу, прижав колени к груди, и еще долго лежал, дрожа и всхлипывая, чувствуя подступившую тошноту. Я лежал, хрипло дыша и кашляя, и ждал, что меня вот-вот стошнит. В тот момент даже эта ужасная процедура, казалось, должна принести облегчение. Но и этого не произошло. Время замерло, и я вместе с ним, испуганный, одинокий, беспомощный, больной.

Не знаю, сколько прошло минут или часов, прежде чем я смог встать. Нетвердо держась на ногах, я с трудом сделал несколько неуверенных шагов и рухнул на диван. Огонь в камине давно погас, и я зажег все лампы, до которых смог дотянуться с дивана.

Я нашел глазами лежащую на ковре кочергу. Совершенно ничем не примечательная черная железяка. Машина или человек загнули один ее конец под прямым углом, а другой был снабжен декоративной витой ручкой. Простой функциональный предмет, весьма полезный в домашнем хозяйстве. А для меня эта железка стала воплощением кошмара. Не думаю, что смогу когда-нибудь еще без опаски взять ее в руки.

Когда приехала Энн, я был в кухне. Я там сидел уже два часа, опасаясь выйти в гостиную, хотя я предварительно зажег все имеющиеся там лампы. Я сидел, пил пиво, бездумно уставившись на страницу воскресных комиксов.

Увидев появившуюся на пороге Энн, я непроизвольно всхлипнул. Должно быть, выглядел я ужасно. И, к сожалению, она заметила выражение моего лица до того, как я сумел овладеть собой и украсить физиономию приветливой улыбкой. А когда я обнял ее, она, разумеется, не могла не почувствовать так и не унявшуюся противную дрожь.