Херроуэй твердо помнил, кому он обязан своей должностью. И теперь, получив возможность выдвинуться на лучшую, то есть лучше оплачиваемую, он не собирался отступать. Он сказал вызывающе:

— Послушайте-ка, я уполномочен осмотреть всю обстановку вашего дома и все, что я в нем найду. Но ведь вы находитесь в доме, верно?

— Удивительно справедливое замечание. Да, я в нем нахожусь. Но я — не обстановка. Я совершеннолетний, правомочный гражданин, у меня есть свидетельство о психической вменяемости, и я имею определенные законные права. Если вы обыщете меня, ваши действия можно будет квалифицировать как посягательство на мою личную неприкосновенность. Этой бумаги тут мало.

— Конечно, но если вы робот, то о личной неприкосновенности говорить не приходится…

— Тоже верно. Тем не менее этой бумаги недостаточно. В ней подразумевается, что я человек.

— Где? — Херроуэй схватил бумагу.

— А там, где говорится: «…домовладение, принадлежащее» и так далее. Робот не может владеть собственностью. И можете сказать своему хозяину, мистер Херроуэй, что, если он попытается получить другую бумагу, где не будет подразумеваться, что я человек, я немедленно возбужу против него гражданский иск и потребую, чтобы он доказал, что я робот, на основании сведений, которыми он располагает сейчас. И если это ему не удастся, он заплатит солидный штраф за попытку лишить меня прав, предусмотренных законом. Вы передадите ему все это?

Подойдя к двери, Херроуэй обернулся.

— Вы ловкий крючкотвор…

Держа руку в кармане, он на секунду задержался в дверях. Потом вышел из дома, улыбнулся в сторону телекамеры, все еще продолжая играть свою роль, помахал рукой репортерам и крикнул:

— Завтра для вас, ребята, кое-что будет. Кроме шуток.

Сев в машину, Херроуэй откинулся на подушки, вынул из кармана маленький аппарат и осмотрел его. Ему еще ни разу не приходилось делать снимок в отраженных рентгеновских лучах. Он надеялся, что ничего не напутал.

Куинн и Байерли еще ни разу не встречались лицом к лицу наедине. Но визифон почти заменял такую встречу. Это была в буквальном смысле встреча лицом к лицу, хотя для каждого из них лицо другого представлялось лишь в виде черно-белого рисунка.

Разговора потребовал Куинн. Куинн его и начал, обойдясь без вступительных церемоний:

— Вам, наверное, будет интересно это узнать, Байерли. Я собираюсь предать гласности, что вы носите на себе непрозрачный для рентгеновских лучей экран.

— В самом деле? В таком случае вы, надо думать, уже предали это гласности. Боюсь, предприимчивые представители прессы уже довольно давно подслушивают все мои телефонные разговоры из служебного кабинета. Вот почему я и сижу последние недели дома.

Байерли говорил дружеским тоном. Можно было подумать, что он болтает с приятелем. Губы Куинна слегка сжались.

— Этот разговор защищен от подслушивания. Для меня он сопряжен с некоторым риском.

— Ну еще бы! Никто не знает, что вы стоите за этой кампанией. По крайней мере, официально никто не знает. Неофициально это знают все. Я бы на вашем месте об этом не беспокоился. Значит, я ношу защитный экран? Я полагаю, вы обнаружили это, когда рентгенограмма, сделанная вчера вашим подставным лицом, оказалась передержанной?

— Вы понимаете, Байерли, для всех будет вполне очевидно, что вы боитесь рентгеновского просвечивания?

— А также станет ясно и то, что вы или ваши люди незаконно посягнули на мои права?

— Им на это наплевать.

— Может быть. Это, пожалуй, прекрасно характеризует различие в нашей тактике, не правда ли? Вам нет дела до прав гражданина. А я о них не забываю. Я не дам себя просвечивать, потому что настаиваю на своих правах из принципа. Так же как я буду настаивать на правах остальных, когда меня изберут.

— Несомненно, это очень хорошо для предвыборной речи. Только вам никто не поверит. Слишком высокопарно. Вот еще что, — его голос внезапно стал жестким, — вчера у вас дома находились не все, кто там живет.

— Это почему?

— Я располагаю сведениями, — Куинн зашелестел разложенными перед ним бумагами, которые были видны в визифон, — что одного человека не хватало. Калеки.

— Совершенно верно, — произнес Байерли без всякого выражения, — калеки. Моего старого учителя, который живет со мной и который сейчас находится за городом, — и находится там уже два месяца. В таких случаях говорят «удалился на покой». Вы что-нибудь против этого имеете?

— Ваш учитель? Какой-то ученый?

— Когда-то он был юристом, прежде чем стал калекой. У него есть официальное разрешение заниматься биофизическими исследованиями в собственной лаборатории, и полное описание его работ передано в соответствующие учреждения, куда вы и можете обратиться. Большого значения его работы не имеют, но они безобидны и развлекают… бедного калеку. А я помогаю ему, насколько могу.

— Ясно. А что этот… учитель… знает о производстве роботов?

— Я не могу судить о его познаниях в области, с которой сам толком не знаком.

— Он имеет доступ к позитронным мозгам?

— Спросите об этом ваших друзей из «Ю. С. Роботс». Им лучше знать.

— Я буду краток, Байерли. Ваш калека-учитель и есть настоящий Стивен Байерли. Вы — созданный им робот. Мы можем это доказать. В автомобильную катастрофу попал он, а не вы. Это можно проверить.

— В самом деле? Пожалуйста, проверяйте. Желаю успеха.

— И мы можем обыскать этот загородный дом. Посмотрим, что мы там найдем.

— Ну, это как сказать, Куинн, — Байерли широко улыбнулся. — На наше несчастье, мой так называемый учитель серьезно болен. Загородный дом для него как бы санаторий, где он отдыхает. Его право на личную неприкосновенность при таких обстоятельствах еще прочнее. Вы не сможете получить разрешения на обыск, если не предъявите достаточных оснований. Тем не менее я не буду вас от этого удерживать.

Наступила небольшая пауза. Куинн наклонился вперед, так что его лицо заняло весь экран и стали видны тонкие морщинки на лбу.

— Байерли, зачем упрямитесь? Вас не выберут.

— Разве?

— Неужели вы этого не понимаете? Или, по-вашему, отказ опровергнуть обвинение, что вам было бы очень легко сделать, нарушив один из Законов Роботехники, не убеждает людей, что вы в самом деле робот?

— Я понимаю одно: из малоизвестного, ничем не примечательного юриста я превратился в фигуру мирового значения. Вы умеете делать рекламу.

— Но вы же робот.

— Сказано — не доказано.

— Доказательств хватит, чтобы вас не выбрали.

— Тогда вам нечего волноваться — вы уже победили.

— До свидания, — сказал Куинн. В его голосе впервые прозвучала злоба. Визифон погас.

— До свидания, — невозмутимо произнес Байерли перед пустым экраном.

Байерли привез своего учителя в город за неделю до выборов. Вертолет опустился на окраине.

— Ты останешься здесь до конца выборов, — сказал ему Байерли. — Если дело обернется плохо, лучше, чтобы ты был в более спокойном месте.

В хриплом голосе, вырвавшемся из перекошенного рта Джона, можно было различить тревогу.

— Разве есть основания опасаться насилия?

— Фундаменталисты не скупятся на угрозы, так что теоретически такая опасность есть. Но я не думаю, чтобы это случилось. У них нет реальной силы. Просто они постоянно вносят смуту, и когда-нибудь это кончится беспорядками. Ты согласен побыть здесь? Ну, пожалуйста! Мне будет не по себе, если придется беспокоиться о твоей безопасности.

— Хорошо. Ты все еще думаешь, что дело кончится благополучно?

— Уверен. У тебя там никто не появлялся?

— Никто. Это я точно знаю.

— И ты себя вел так, как мы договорились?

— В точности. Там все будет в порядке.

— Тогда будь осторожнее, Джон, а завтра смотри телевизор.

Байерли пожал изувеченную руку, лежавшую на его руке.

Хмурое лицо Лентона выражало сильнейшее беспокойство. Его положение было незавидным. Он считался уполномоченным Байерли по проведению избирательной кампании, которая была вообще не похожа на избирательную кампанию. Объектом ее был человек, который раскрыть свой план действий отказался, а следовать указаниям своего уполномоченного не соглашался.