— Эй! Вы… Вы, в шляпе! — закричала она через прилавки со свежей серебристой и сияющей рыбой. Бекки обернулась. — Да! Вы… подождите минуту. — Бекки, не сходя с места, наблюдала, как пара длинных загорелых ног в шортах цвета хаки выходит из машины. — Привет! Я Надеж, — сказала женщина, приближаясь к ней с протянутой рукой. — У вас такая… красивая шляпа. Я не могла не заметить ее. А ваше платье! Такое милое. — Бекки, пока стояла там среди тысячи любопытных глаз прохожих, влюбилась. Надеж была неподражаемой — высокая, стройная блондинка… безукоризненная женщина, решила Бекки. Все в ней было гармонично, начиная с шортов и футболки с глубоким вырезом до черно-белой банданы и голубых очков в стиле Джона Леннона. Она так изголодалась по женской компании за все это время, что буквально впилась взглядом в Надеж и ее мужа, красавчика Гидеона, и не могла сдвинуться с места. И Надеж определенно была очаровательна. Она немного занималась моделированием, поделилась она с Бекки, — в их доме в Борроудэйле хранилась пара ее фотографий — и работала несколько месяцев в пиар-компании, но весной 1990 года встретила Гидеона в Челси — любовь с первого взгляда и все такое, пришлось быстро сворачиваться и отправляться в Зим, так она называла страну. У них с Гидом было двое прекрасных детишек, хотя они любопытным образом отсутствовали в повседневной жизни родителей. Они проводили большую часть времени со своими постоянными нянями, объяснила Надеж; «В самом деле, все прекрасно устроено: наемные работники здесь невероятно дешевые, а девочки просто обожают Лизбет и Марьям; они не могут и дня без них прожить…» Это помогало ей сконцентрироваться на любимых занятиях. Каких например? Бекки не заставила себя ждать с этим вопросом. Естественно, Надеж не работала. Она пожала плечами. Езда в основном. И конечно же деловые встречи Гидеона. Похоже, только это и занимало неприлично большое количество ее времени.

Надеж познакомила ее с самыми шикарными и модными представителями общества белого населения и эмигрантов Зимбабве, живущими в северном пригороде Хараре, которые, как метко подметил Генри, не задумываясь, переехали бы в Челси или в Слоан-Сквер с той лишь оговоркой, что их местных долларов не хватит на покупку билета, а уж на то, чтобы нанять необходимое количество слуг, тем более. Генри постоянно саркастически говорил о ее новых друзьях. Бекки иногда сомневалась, все ли Генри рассказал ей — один или два человека косо посмотрели на нее, когда она сказала, что Генри Флетчер ее парень.

— Флетчер… он не учился… случайно не был в Академии принца Эдварда?

Бекки осторожно кивнула. Похоже, все здешние мужчины учились в Академии принца Эдварда.

— Бекки, хочешь немного пунша? — прервал Гидеон наступившее молчание и после ее кивка отвел ее в сторону. Ей не терпелось спросить у Надеж, почему Генри был таким нежелательным гостем, но у нее не хватало смелости.

Она стала проводить в Хараре почти каждый выходной, уезжая с отбывающими гостями или, как они стали делать позже, просто выходила в переднюю дверь, где ее уже ждал «лэндровер» Бейнов. Надеж посылала за ней водителя — вопрос о том, чтобы добраться на автобусе, был совершенно неуместен. Она что же, сумасшедшая? «Нет, нет… я пошлю за тобой водителя. Нет, не будь глупой. В конце концов, ему за это платят, дорогая». Бекки умела уступать, к тому же с Надеж было бесполезно спорить. Та всегда добивалась своего.

Сначала ей нравилось это — чувство ожидания, когда же наконец водитель проедет Ломагунди-Роад, а потом повезет ее мимо университета, потом по Александровскому парку с его милыми английскими домиками, проедет трек, поднимется по Ган-Хилл и выедет на Борроудэйл-Драйв. Дома на этой улице буквально утопали в зелени деревьев и цветов невероятной красоты. Почти в каждом саду были бассейны; площадки для тенниса и полосы идеально постриженных лужаек. Названия были, естественно, английские — Гейблз; Авонли; Хай Хаус; Дэйлз. Теперь она знала их так же хорошо, как и деревья, обрамляющие поворот на ферму.

Люди, собиравшиеся у Бейнов, Бэкстеров или Роуеров — имена почти не менялись, — были странным сборищем отчаявшихся из-за своего возраста, профессии или темперамента, оказавшихся в одной компании по причине своего богатства, терпимости и белого цвета кожи. Единственными темнокожими в их обществе были слуги. Бекки однажды обратила внимание Генри на это. Он нетерпеливо покачал головой. Когда же она наконец поймет? Просто так всегда изначально было. Разве ферма чем-то отличалась? Бекки медленно кивнула. Они постоянно собираются у бассейнов ближе к вечеру, прежде всего женщины, устраиваясь лениво на солнце, подставляя ему лица и груди, поблескивающие от кокосового масла. Через некоторое время, словно по волшебству, рядом появляются бокалы с мартини, джином с тоником, блюда со сливами, оливами или солеными орешками. Служащие снуют взад и вперед, то принося полотенца, то забытые ненароком солнечные очки; свежие напитки, телефон шести или семи дамочкам, растянувшимся на солнце. Сначала Бекки неуютно чувствовала себя среди всего этого — лежа под солнцем едва ли не обнаженной, каждый раз бормоча «спасибо» парню, аккуратно ставившему напиток рядом с ней. Некоторые ребята — что ж, если честно, — были самые что ни на есть мужчины.

— Ты не чувствуешь себя немного… понимаешь, стесненной? — однажды спросила она Надеж. Надеж лежала на животе. Она лежала без верхней части купальника, а на ее загорелых округлых ягодицах виднелась лишь тонкая белая тесемка — кто-то недавно привез ей совершенно невидимый бикини из Рио. Она была без ума от него.

— Стесненной? С чего бы это? — пробормотала она из-под своей руки.

— Ну, знаешь… мы тут лежим полуголые, а слуги ходят мимо нас. Не знаю… но мне немного не по себе.

— О, ради бога. Мы их нисколько не интересуем. Мы для них не привлекательны, понимаешь?

— И ты в это веришь? — Бекки приподнялась на локте и взглянула на идеальные формы Надеж рядом с ней.

— Это так. Им нравятся… другие вещи. Ты видела их женщин?

— О, перестань, Надеж. Ты из Лондона. В смысле, наверное, ты немного отличаешься от англичан, выросших здесь, но ведь у тебя должны были быть друзья темнокожие или из Азии. Конечно.

— Ну, конечно, были. Но это было там. Дома все совершенно по-другому. Ты привыкнешь, вот увидишь. Я тоже находила подобные вещи немного странными, когда впервые вышла загорать, но так и есть — мы для них невидимы, кроме дня выдачи зарплаты. Тогда начинается нескончаемый поток жалостливых историй: одному денег занять надо, просит еще до следующей выплаты, другому домой надо ехать… бабушка, видите ли, умерла, и много всего другого. Это невыносимо.

Бекки ничего не ответила: ей было стыдно сказать правду. Что бы там Надеж ни говорила о местных женщинах, Бекки чувствовала, как накалялась атмосфера вокруг, когда они лежали у бассейнов. Это было видно по взглядам, которыми «ребята» обменивались каждый раз, когда одна из женщин переворачивалась на другую сторону, выставляя напоказ покрасневший живот и молочно-белые груди, потягиваясь за полотенцем или напитком; это было видно в манере Джозиана говорить «да, мадам» каждый раз, когда она просила его о чем-либо… это было повсюду. Но никто больше не замечал этого. Или, если даже и замечали, то старательно скрывали свои страхи. Она поймала себя на том, что снова мысленно говорит с Амбер. Если на свете и был человек, которому она могла рассказать свои подозрения, то это была Амбер. Она бы поняла. Но Бекки потеряла ее дружбу из-за своей глупости и трусости, и она не знала, как вернуть ее.

— Поразительно, не правда ли? — Это голос Гида вернул ее в настоящее. Она все еще стояла перед картиной.

— Она прекрасна.

— Ты не поверишь, сколько я за нее заплатил, — сказал Гид, закурив сигарету. — Взял ее почти даром. Честно, эти ребята… понятия не имели, что делают. А если бы он стал настоящим художником… ты представляешь? — Бекки посмотрела на него, прикусив губу. Господи, неужели в этих людях не осталось ничего человеческого?