Мадлен взяла у Дуга сигарету и глубоко вдохнула едкий дым. Она очень переживала, как пройдет ее возвращение в Лондон. Это значит, она снова увидит своих родителей — она отдалилась от них так сильно, что даже и не думала, что такое возможно. Попав в эту обстановку, Мадлен почувствовала какое-то облегчение от того, что ей не приходилось беспокоиться о том, что скажет Майя и не оскорбят ли отца ее слова… она была свободна от них, от всего. Она уже не помнила, когда последний раз думала об Аласдэре. Казалось, все это было в прошлой жизни. Она вернула Дугу сигарету. А что же с ним? Что будет с ними?

— С нами все будет в порядке, Мэдс, — сказал он, словно прочитав ее мысли, и пододвинул ее голову поближе к своей. — У тебя и у меня. Знаю, это… странно. Вокруг столько всего происходит… но все будет хорошо.

Она молчала. Иногда ей казалось, что он знает ее лучше, чем она сама, а иногда он ей был совершенно чужим. Порой она удивлялась, как это вообще все могло случиться. Мадлен уткнулась головой в его шею и закрыла глаза. Запах хлора и антисептика никогда уже не оставлял их, неважно, как часто и как сильно они старались отмыться от него. Просто теперь невозможно было уловить другие запахи, что-то чистое, свежее, нетронутое грязными руками смерти и страданий, окружавших их. Она силилась вспомнить лицо Амбер. С тех пор как они виделись в последний раз, столько всего произошло с ними обеими. Амбер теперь жила между Бамако и Лондоном; она делала карьеру в журналистике, как все и ожидали. Они с Танде уже поговаривали о женитьбе. Его государственные дела шли в гору. Читая редкие письма Амбер, Мадлен поражалась, как легко все у них получалось, без усилий и напряжения. Про судьбу Бекки она тоже не раз вспоминала. Амбер писала, что Бекки с Генри переехали в Зимбабве. Мадлен помнила тот день, когда получила это письмо. Тогда она неожиданно для себя открыла, что все еще может удивляться подобным новостям среди хаоса вокруг нее. Она уединилась за углом больницы вопреки предупреждениям медсестер о том, что улицу пристреливают снайперы, и стала перечитывать письмо Амбер от начала до конца. И теперь, спустя два года и три месяца, с тех пор как она попрощалась с подругами в аэропорту Хитроу, она снова едет назад.

Амбер не находила себе места, когда пришла к залу ожидания во втором терминале. Мадлен прилетает самолетом из Женевы. Сама Амбер только что вернулась из Бамако — теперь полеты из Бамако в Лондон и обратно через Париж стали для нее обычным делом, как поездка на семьдесят третьем автобусе вниз по Аппер-стрит. Это было давно. А сейчас, когда бы она ни оказывалась в Лондоне, было проще и быстрее запрыгнуть в такси или поездить с Клайвом. Из-за этого она чувствовала себя чужестранкой в своем родном городе, но Танде был прав… в сутках только двадцать четыре часа, а ей столько нужно успеть переделать.

Она стала воображать, как выглядит Мадлен, — за все время отсутствия она не присылала ни одной фотографии. Однажды она пошутила, что так похудела, что ей пришлось делать лишние дырки в ее единственном поясе. Амбер внимательно просматривала выходящих пассажиров — нет, никого, кто хотя бы отдаленно напоминал Мадлен. Она снова посмотрела на доску расписания рейсов. Багажное отделение в холле. Как же она не… Амбер вдруг остановилась. У нее непроизвольно от изумления открылся рот, когда она увидела Мадлен, остановившуюся у таможенного терминала, чтобы зажечь сигарету.

— Мадлен? — Амбер пошла ей навстречу. Подруга посмотрела на нее и улыбнулась — все той же широкой, красивой улыбкой. У Амбер полились слезы из глаз, когда они обнялись.

— Амбер… Господи, как рада тебя снова видеть. — Мадлен принялась разгонять дым, махая рукой. Амбер наклонилась и подняла ее багаж.

— И это все, с чем ты приехала? — спросила она мягко. Подруга кивнула.

— Не было времени пробежаться по магазинам, — сказала она, печально улыбаясь.

— Думаю, это не проблема, — просветлела Амбер. — Пойдем, Клайв ждет нас снаружи.

В Лондоне Мадлен планировала остаться на неделю, чтобы влиться в спокойный ритм за пределами той сумасшедшей жизни, которой она так долго жила. Ей понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к определенным вещам… незначительным, нормальным вещам. К тому, как Амбер каждое утро бегала вниз в итальянский гастроном на углу и возвращалась с огромными рыхлыми круассанами и свежепомолотым кофе, к отсутствию постоянного гула летающих снарядов и к тому факту, что телефон работал, причем постоянно. Когда она выходила в полдень прогуляться, то всегда удивлялась, как много людей на улицах. День за днем, медленно она привыкала к мирному ритму жизни в городе и старалась не вздрагивать каждый раз, как услышит сигнал проезжающей машины. Дуг не давал о себе знать, с тех пор как она уехала. Теперь, где-то глубоко в душе, она понимала, что их отношения никогда не станут прежними. Дуг был добр к ней, когда Мадлен нуждалась в этом, и, несомненно, она значила для него столь же много. Но у Дуга были свои черти в голове. Она так точно и не узнала, почему он приехал в Югославию — Боснию — Герцеговину — Сербию; Югославия фактически прекратила свое существование — и он почти никогда не говорил о жизни до приезда туда. Похоже, он считал, что просто обязан там оставаться.

И Мадлен тоже так поначалу думала. Но неожиданное приглашение на работу в Нью-Йорк, где она должна будет сотрудничать с ООН и Международным судом по правам человека, заставило ее усомниться в их предназначении. Она все еще с трудом верила, что больше не живет в условиях войны. Даже теперь, когда сидела в кафе на Аппер-стрит и читала газету среди толп молоденьких шумных девушек в босоножках и солнечных очках, Мадлен не могла привыкнуть к тому, что это происходит на самом деле.

Новый Тройственный Комитет был наскоро созван в Нью-Йорке с целью преобразовать понятие насилия из преступления против человеческой личности в преступление военного масштаба. Когда с ней соединились через ее личный офис в Белграде, она недоумевала, почему именно ее взяли на эту должность. «Почему я? — чуть было не спросила она. — Что я могу сделать?» Но, как пояснил Дуг, именно она непосредственно работала с подобными случаями насилия вот уже два года… Кто, как не она, посоветует Комитету, что нужно делать с физическими и психологическими последствиями у тех женщин — хорваток, сербок и мусульманок, — которые пострадали от подобных преступлений?

Теперь, сидя за столиком с чашечкой кофе и с солнечными очками Амбер на лбу, она медленно привыкала к спокойствию и строила планы на будущее. Месяц она проведет в Женеве, знакомясь с теми аспектами законодательства, которые понадобятся ей для ее новой работы, а потом поедет в Нью-Йорк, где, как ей обещали, останется на двенадцать месяцев. На целый год. Она никогда не была в Америке раньше. Амбер говорила, что ей обязательно понравится там. А сама Мадлен не была в этом так уверена. Те несколько американцев, которых она встречала в Белграде, были до слез наивными и оптимистично смотрели на мир вокруг — именно они одними из первых бежали на родину, когда в городе стало опасно… Что ж, ей предстоит провести целый год в их настоящем мире, там-то она и выяснит все про них.

Она подняла глаза и увидела, как Амбер переходит дорогу и идет к ней. Было красивое летнее утро. Солнечный свет играл на стеклах машин, и тротуары купались в солнечных лучах.

— Привет, — сказала Амбер и плюхнулась на стул рядом с Мадлен, бросив на пол пакеты. — Сил нет!

— Что ты делала? По магазинам ходила? — сказала Мадлен, глядя на ее сумки. — Что ты купила?

— Подарки на Рождество и день рождения за два года — и спорить не стоит, — решительно заявила Амбер. Мадлен молча смотрела на нее.

— Подарки? Для кого?

— Для тебя, глупая птаха. И я не приму ни единого возражения в ответ. — Она заказала у официанта кофе. Мадлен молчала.

— Ты не обязана, — наконец произнесла она. — Я… все не так, как было раньше… мне хорошо платят, ты же знаешь. У меня на счету сумма двухлетней зарплаты, и я не потратила оттуда еще ни пенни, правда.