Посему, Ваше Величество, отбросив мысль, что Я жду только благоприятной минуты для перемены системы, сознайтесь, если хотите быть справедливы, что нельзя с большей точностью соблюсти системы, Мной принятой. Впрочем, не завидуя ни в чем соседям, любя Францию, какая Мне выгода желать войны? Россия не имеет надобности в завоеваниях; она, может быть, без того уже слишком обширна.
Военный гений, признаваемый Мной в Вашем Величестве, не позволяет Мне скрывать от Себя трудности борьбы, которая могла бы возникнуть между нами. Сверх того, самолюбие Мое привязано к системе союза с Францией. Я сделал ее правилом политики для России, для чего должен был довольно долго бороться с противными старинными мнениями. Основательно ли будет предполагать во Мне желание разрушить Мое дело и начать войну с Вашим Величеством? И если вы так же мало желаете войны, как я, то, без всякого сомнения, ее не будет. Являя вам еще одно доказательство, Я готов предоставить Вашему Величеству решение Ольденбургского дела. Поставьте себя на Мое место и определите сами, чего бы можно желать в подобном случае. Ваше Величество имеете все средства устроить дела таким образом, чтобы еще теснее связать обе Империи и сделать разрыв навсегда невозможным. Я с Своей стороны готов содействовать вам для сей цели. Повторяю: если будет война, то она будет по вашему желанию, и, сделав все для ее отвращения, Я буду уметь сражаться и дорого продам Свое существование. Если, вместо того, желаете признать во Мне друга и союзника, то найдете те же чувства привязанности и дружбы, которые Я всегда питал к вам. Прошу Ваше Величество, читая сие письмо, также верить Моему доброму намерению и видеть в нем только решительное желание примирения».
Наполеон, прочитав до конца письмо, врученное ему Чернышевым, сказал: «Кто угрожает вашему существованию? Кто намерен атаковать вас? Неужели я до такой степени не понимаю моих выгод, что без всякой причины начну войну с сильной Державой, имеющей огромные способы и войско, готовое храбро сражаться за отечество? Вы говорите, что Император искренно желает мира; но повеление, данное нескольким дивизиям выступить из Валахии к западным границам, не есть ли сильнейший повод к объявлению вам войны? Что б вы сказали, если бы я велел войскам моим идти в северную Германию, и не имели бы вы права принять это за объявление войны? Я желаю мира: он для меня выгоден; но если дела наши останутся в нынешнем положении, то даю честное слово, когда вы сами не начнете войны, не нападать на вас прежде четырех лет. Выжидать значит для меня выигрывать».
Наполеон исчислял все свои войска и денежные средства. Те и другие были в самом деле огромны, но Наполеон увеличивал их еще более, в намерении устрашить Россию. Потом начал он опять уверять в своем миролюбии и говорил Чернышеву, что не может ничего выиграть в войне с Россией, что войной не вознаградятся издержки, употребленные на вооружение, что его жизнь слишком драгоценна для его детей и народов и что он не желает подвергать ее опасности в походе за столь маловажные предметы[7]. Такое внезапное расположение
Наполеона к миру произошло от неблагоприятных известий, полученных им о действиях Французских войск в Испании и Португалии. Сии неудачи до такой степени озаботили Наполеона, что он отсрочил разрыв с Россией, доколе война на Пиренейском полуострове не примет лучшего оборота. Он также запретил печатать оскорбительные статьи насчет России, которые уже были совсем готовы для помещения в журналах, ибо, приступая к какому-нибудь предприятию, Наполеон имел обыкновение заблаговременно приготовлять общее мнение в пользу своего предначинания. Личина, под которой он старался скрывать свои намерения против России, не ввела, однако же, в заблуждение ни нашего Посла в Париже, ни Чернышева, который безотлучно находился при Наполеоне, сопровождал его на смотрах, на охоте и ежедневно находился в самом тесном кругу у сестер, родственников и сановников Французского Императора. «Еще в Петербурге имел я счастье докладывать Вашему Величеству, – доносил Чернышев Государю, – что Наполеон только ищет выиграть время; настоящие обстоятельства совершенно подтверждают это мнение. Все доходящие до Наполеона известия о наших вооружениях тревожат его и заставляют медлить разрывом с Россией не потому, чтобы он не мог теперь же соединить против нас 250 000 человек, но по той причине, что война на севере лишит его возможности устроить дела в Испании»[8].
Стараясь привесть к окончанию спорные статьи, сущность коих заключалась в двух предметах, Ольденбурге и тарифе, Государь предложил Французскому Двору: о первой из сих статей начать переговоры в Петербурге, пригласив к тому и Данию; в отношении же ко второй согласиться в изменении тех статей нашего нового Положения о торговле, которые для Франции казались обидными, и даже со временем заключить с ней торговый договор, потому что чрез восемь месяцев должны прекратиться действия тарифа, изданного только на один год. Наполеон, имея в виду единственно отсрочку войны, отвечал, что не противится вступить в соглашение об Ольденбурге, но предоставляет России назначить вознаграждение, какого она желает для Герцога. С нашей стороны возражаемо было, что предложение должно последовать от Наполеона, который насильственно захватил Герцогство; что Эрфурта Государь не принимает, но хочет, чтобы Герцогу возвратили Ольденбург или назначили взамен такую область, которая, по местному положению своему, могла бы находиться под непосредственным покровительством России; что Государь не просит у Наполеона милости или способов существования для Герцога, но взирает на присоединение Ольденбурга к Франции, как на нарушение Тильзитского договора, и требует, чтобы Наполеон сам представил средства загладить свой насильственный поступок.
Желая как можно более протянуть дело, Наполеон говорил, что нашему Послу в Париже, для вступления в переговоры, не дано полномочия, которым необходимо надобно было снабдить его. Государь отвергнул сие новое требование, потому что звание Посла само по себе достаточно уполномочивало Князя Куракина выслушивать предложение Французских Министров и рассуждать об них. Между тем ни один из двух могущественных соперников не соглашался первый объявить, в чем должно было состоять вознаграждение Ольденбургского Герцога, и оба продолжали свои вооружения. Все возможные меры строгости приняты были Наполеоном к поспешнейшей конскрипции. В разных местах Франции устраивались лагери для сбора войск. Множество артиллерии, снарядов, комиссариатских вещей отправляли к Рейну и далее. Туда же тянулись из Франции, по разным дорогам, в большом числе отдельные команды всякого рода войск. В Германии учреждали магазины, покупали лошадей. Гарнизоны Данцига и Прусских крепостей увеличивались. Владетели Рейнского Союза усиливали свои вспомогательные корпуса, запасались оружием. Наполеон оказывал особенное расположение не только к находившимся в Париже Австрийцам, но даже Пруссакам, с которыми со времени Тильзитского мира обходился со всей кичливостью неумолимого победителя. «Минута великой борьбы приближается, – доносил Чернышев. – Буря, угрожающая нам, остановлена только тем, что Наполеону неудобно теперь открывать поход; но, не менее того, опасность очевидна и уже недалека. Наполеон упорствует в промедлении переговоров, под предлогом, что первые предложения должны быть сделаны нами»[9]. Отозвание пяти Русских дивизий с берегов Дуная создалось главным предметом жалоб Наполеона. Уничтожая и этот предлог, Государь велел сказать ему, что возвратит дивизии в Валахию, если Наполеон уменьшит Данцигский гарнизон вполовину. Французское Министерство отвечало, что уменьшение требует времени и размышления; что оно может быть исполнено не иначе как вследствие переговоров, долженствующих прекратить все возникшие недоразумения. Наполеон не согласился убавить войска в Данциге и велел объявить нашему Послу, что усиливает армию в Немецкой земле, «не для того, однако же, – присовокупил он, – чтобы угрожать России, или из политических видов, но единственно с намерением обеспечить северные берега Германии от нападения Англичан, подкрепить тамошнюю стражу, сохранить общественное спокойствие в сем новоприобретенном крае и, наконец, потому, что там дешевле содержать войска, нежели во Франции».
