Клапрот не принадлежал к числу тех «почтенных» кабинетных ученых, которые только и делают, что корпят над книгами. Он понимал науку гораздо шире. По его мнению, самым верным способом в совершенстве изучить языки, нравы и обычаи Востока было ознакомление с ними на месте.
Поэтому Клапрот попросил позволения сопровождать посла Головкина, направлявшегося в Китай по суше. Получив необходимое разрешение, ученый путешественник поехал один в Сибирь и побывал у самоедов[158], тунгусов, башкир, якутов, киргизов и многих других финских или татарских народностей, кочевавших по этим пустынным просторам. Затем он прибыл в Иркутск, где вскоре его нагнал Головкин. После краткой остановки в Кяхте Головкин 1 января 1806 года переехал китайскую границу.
Но наместник Монголии захотел, чтобы посол выполнил церемонии, которые тот счел для себя унизительными. Так как оба не желали ни в чем уступать, посольство вынуждено было повернуть обратно. Клапроту не хотелось возвращаться той же дорогой; он предпочел познакомиться с новыми для него племенами и проехать югом Сибири. Во время этого долгого путешествия, занявшего двадцать месяцев, Клапрот собрал большую коллекцию книг — китайских, маньчжурских, тибетских и монгольских, — использованных им позже в большом труде «Asia polyglotta» — «Многоязычная Азия»[159].
Назначенный по возвращении в Санкт-Петербург экстраординарным академиком, он, по предложению Потоцкого, получил вскоре задание отправиться на Кавказ для изучения его истории, археологии и географии. Клапрот провел целый год в поездках[160], часто опасных, по труднопроходимой стране и посетил места, где в конце предыдущего столетия побывал Гюльденштедт.
«Тифлис, — говорит Клапрот (это описание очень любопытно, если сравнивать его с описаниями других современников), — называемый так за его горячие источники, делится на три части: собственно Тифлис, или старый город; Кала, то есть крепость, и пригород Исни. Омываемый Курой, этот город за своими стенами подчас представляет просто развалины. Улицы здесь настолько узки, что арба, или повозка на высоких колесах, так часто упоминаемая в описаниях Востока, с трудом проезжает даже по самым широким. По остальным еле-еле может проехать всадник. Дома кое-как построены из голышей и кирпича на глиняном растворе и не простоят, вероятно, и пятнадцати лет. В Тифлисе два рынка, но все чрезвычайно дорого, и шали, так же как и шелковые ткани, которые выделывают в других азиатских странах по соседству, продаются там по ценам выше петербургских».
Невозможно говорить о Тифлисе, не сказав ничего о горячих источниках. Приведем еще одну цитату из Клапрота:
«Знаменитые горячие бани были когда-то великолепны, но сейчас находятся в запустении. Впрочем, есть и такие, в которых стены и потолки облицованы мрамором. В воде содержится некоторое количество серы, и мыться ею очень полезно. Местные жители, особенно женщины, пользуются банями без всякой меры. Женщины проводят там целые дни и берут с собой туда обед».
Основой питания, по крайней мере в горных районах Грузии, является "пури" — хлеб, очень жесткий и невкусный; выпечка его производится довольно странным способом.
«Вымесив хорошенько тесто, — говорится в отчете, — приносят сухих дров и разжигают яркий огонь во врытых в землю глиняных горшках высотою фута в четыре и шириною в два. Когда огонь сильно разгорится, грузины стряхивают над этим горшком свои красного цвета шелковые рубашки и штаны, уничтожая в пламени насекомых, которыми кишат одежды. Только после подобной церемонии в горшки бросают тесто кусками величиной в два кулака. Отверстие сосуда сразу накрывают крышкой, а сверху кладут тряпки, чтобы жар не уходил и хлеб пропекся хорошо. Этот "пури" тем не менее всегда пропечен плохо и тяжел для пищеварения».
Рассказав о том, чем может угостить бедняк горец, побываем теперь вместе с Клапротом на обеде у князя.
«Перед нами расстелили, — говорит он, — длинную полосатую скатерть, шириной в полтора локтя[161], и очень грязную. На нее положили для каждого гостя по овальному сыру, длиной в три пяди[162], шириною в две, а толщиной едва в палец. Потом принесли много маленьких латунных мисок с бараньим пловом, жареной курицей и ломтями сыра. Князю и грузинам подавали копченую лососину со свежей зеленью, потому что день был постный. В Грузии не имеют понятия о ложках, вилках и столовых ножах. Суп пьют прямо из миски; мясо хватают руками и рвут пальцами на куски, какие могут влезть в рот. Желая выразить дружеские чувства, кидают друг другу лакомый кусок. Блюда ставят прямо на скатерть. Когда обед кончается, подают виноград и сушеные фрукты. Во время еды по кругу всем щедро подливают отличное красное вино собственного приготовления. Его пьют из плоских серебряных чаш, напоминающих блюдца».
Эта картина нравов не лишена занимательности; рассказы Клапрота о других эпизодах его путешествия тоже достаточно интересны. Вот как он описывает поездку к истокам Терека, местонахождение которых довольно точно указал Гюльденштедт, сам их не видевший.
«17 марта прекрасным, но прохладным утром я отправился из деревни Утсфар-Хан. Меня сопровождали пятнадцать осетин. После получаса ходьбы мы начали подниматься по крутой и трудной дороге, пока не дошли до места впадения Утсфар-Дона в Терек. Дальше дорога становилась все хуже. Мы двигались около одного лье по правому берегу реки, имевшей здесь еле-еле десять шагов в ширину, хотя она и вздулась от таяния снегов. На этом берегу нет никакого жилья. Продолжая подниматься, мы достигли подножия горы Хоки, называемой также Истир-Хоки. Наконец мы добрались до места, где русло реки было загромождено большими камнями. Мы легко перебрались на другую сторону и попали в деревню Цивратте-Кан, где позавтракали. Здесь сливаются вместе мелкие ручьи, образующие Терек. Я был рад, что достиг цели моей поездки, и выплеснул в поток стакан венгерского вина, а второе возлияние сделал в честь духа горы, у которой Терек берет свое начало. Осетины, решившие, что я совершаю религиозный обряд, сосредоточенно смотрели на меня. На гладкой стороне огромной сланцевой скалы я велел написать красной краской дату нашего путешествия, а также мое имя и имена моих спутников. Потом мы поднялись еще немного выше до деревушки Ресси».
В конце своего отчета о путешествии, выдержки из которого мы могли бы продолжить, Клапрот подводит итоги собранным данным о населении Кавказа и особенно подчеркивает разительное сходство между некоторыми грузинскими наречиями и языком финнов и вогулов. Это было новым и плодотворным сопоставлением.
Упоминая о лезгинах, обитающих на Восточном Кавказе, в стране, носящей название Дагестана, или Лезгистана, Клапрот пишет, что не надо пользоваться словом «лезгин», точно так же, «как порой жителей азиатского севера именуют ошибочно скифами или татарами», потому что — добавляет он несколько позже — они вовсе не образуют одну нацию, о чем свидетельствует и множество наречий, распространенных в этой стране, «однако — как кажется — произошли они от одного корня, хотя время сильно их изменило». В этом утверждении содержится странное противоречие: либо говорящие на одном языке лезгины образуют одну нацию, либо, не образуя нации, они не могут говорить на наречиях, произошедших от одного корня[163].
Если верить Клапроту, то лезгинский словарь обнаруживает много общего с языками других народов Кавказа и даже с самоедскими[164] и финскими[165] диалектами Сибири.
К западу и северо-западу от лезгин живут метцджеги, или чеченцы, возможно, самые древние обитатели Кавказских гор[166]. Паллас между тем так не считает — он видит в чеченцах племя, отделившееся от аланов[167]. Чеченский язык имеет много аналогий и соответствий с самоедским, вогульским и прочими сибирскими языками и даже со славянскими говорами[168].
