В памяти тут же всплывают слова Кручи, сказанные им перед началом поединка:

– Он – мясо[27]. Для любого из нас. А для тебя – ступень. Перешагнешь – сделаешь первый шаг к своей цели. Не сумеешь – уйдешь в небытие…

Кром кривится в улыбке, приподнимается на локте, вглядывается в темноту – туда, куда должны были стащить тела незадачливых грабителей, – и вздрагивает от прикосновения широкой, как лопата, ладони:

– Сумел. Молодец. Я тобой горжусь…

Молодцом он себя не чувствует, так как в голове почти безостановочно звенят слова из Изумрудной скрижали: «Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад, – суть путь в Небытие! Тот, кто отворил кровь дважды и более, воистину проклят: он никогда не найдет пути к Вседержителю…»

Видимо, его молчание достаточно красноречиво, так как Роланд усаживается рядом и негромко хмыкает:

– Переживаешь, что взял его жизнь? Зря! Он сам сделал свой выбор, решив, что ради наживы можно грабить, ссильничать и убивать… Кстати, оттуда, из кустов, видны не только дорога и телеги, но и мы – люди, защищающие чужое добро. Поэтому можешь считать, что он убил себя сам. В тот момент, когда выбежал на опушку с оружием в руках…

Мысль интересная. Даже очень – получается, что вины Крома в смерти лесовика почти нет… Или все-таки есть?

Круча вздыхает, с хрустом сжимает кулаки и продолжает. Так тихо, как будто беседует сам с собой:

– Таких уродов – много. И не только среди лесовиков. Они пользуются силой, для того чтобы забирать себе то, что им не принадлежит – деньги, здоровье, жизни…

– Жизни? – восклицает Меченый и успокаивается. Окончательно и сразу. Так как эта короткая фраза переворачивает его представление о Будущем…

…Жить его жизнью было безумно интересно, но в какой-то момент, почувствовав, что он ответит на любой мой вопрос, я заставила себя остановиться: там, в глубине его памяти, жила боль. И выпускать ее на свободу я не собиралась.

Перевести его внимание на себя удалось без особого труда – стоило мне начать накручивать на палец лахти, как Кром наткнулся взглядом на синюю ленточку и слегка помрачнел:

– Мэй, скажи, пожалуйста, почему Иттира и ее помощницы так странно смотрели на твой магас?

– Помнишь, Тарваз рассказывал нам про то, как Аютэ вошла в род?

Он утвердительно кивнул:

– Сбежала из своего сарти, явилась к нашему и спела Ваге свою Песнь, стоя перед воротами…[28]

– Ага! Так вот, после того как Крыло Бури согласился взять ее в жены, она жила на женской половине чуть ли не месяц. А его женой стала только в день свадьбы. Это – традиция…

Глаза Меченого потемнели.

– Ты – не хейсарка, поэтому их традиции тебя не касаются!

Я аж задохнулась от счастья – он был готов защищать меня даже от меня самой!

Потерлась щекой о его плечо, запустила руку под его нижнюю рубашку и пристроила ладонь на твердом, как доска, животе. Потом закрыла глаза и попробовала себя в роли хейсарского тэнто[29]:

– Во времена, когда в Земляничном ущелье еще били горячие ключи, а у Угети’ва было три вершины, а не две, у Кетила Сломанного Ножа, одного из лучших воинов рода Оноирэ, родилась девочка с волосами цвета пепла…

…Легенда, рассказанная мне Ситой, была красивой и очень романтичной. Поэтому я ушла в нее с головой и представила, как это было:

…Счастливый отец, которому до этого жена дарила одних сыновей, назвал дочь Биарой[30] и подарил Барсу три раза по десять белоснежных баранов. Дары, которым могли позавидовать аннары сильнейших родов, потрясли не только Шаргайл, но и Бога-Воина. Причем настолько, что он не только вдохнул в девочку несгибаемый характер и одарил ее ослепительной красотой, но и уговорил свою жену[31] наделить Биару способностью прозревать людские души.

Дары Бастарза дали о себе знать довольно рано – сначала женская, а потом и мужская половина рода поняла, что за яркой и запоминающейся внешностью Долгожданной скрывается нрав, который сделал бы честь любому воину. А вот искра Найтэ проявилась только тогда, когда девочка получила прозвище и начала заплетать лахти: Пепельноволосая видела души сватающихся к ней женихов и обрывала обращенные к ней Песни чуть ли не на первом слове.

Долгих три лиственя[32] отец Долгожданной проклинал день, когда вспорол горло первому барану. А на четвертый обрадовался – его дочь, Биара Пепельноволосая, сделала выбор и заплела в волосы черную ленту. Увы, оказалось, что ее избранник – не лам’наш’ги[33], не ори’шер[34] и даже не н’нар[35], а самый обычный айти’ар[36]. Причем из крайне малочисленного рода Ширвани!

Убедить Биару изменить свое решение не получилось – выслушав пылкую речь отца, девушка упрямо свела брови к переносице и заявила, что ее избранник может стать величайшим воином Шаргайла.

– Только лишь «может»? – вскричал расстроенный отец. – И все?

– Да! – сказала Пепельноволосая. – Может. Ибо уже обладает всем, что для этого надо.

А потом нахмурила брови и замолчала, давая понять, что сказала достаточно…

…Следующие два лиственя Сломанный Нож наведывался в сарти рода Ширвани чуть ли не каждую десятину – беседовал с воинами, присутствовал на тренировках и смотрел на того, кто посмел украсть сердце его дочери. А в день, когда мальчишка прошел Испытание Духа и получил имя, понял, что выбор Биары был не случаен – будущий великий воин взял жизнь не у медведя, а у пещерного льва.

Увы, радовался он рано: через три дня его дочь исчезла из своей комнаты, а сарти рода Ширвани разбудила звонкая Песнь, раздающаяся перед воротами. Те, кто смог покинуть чертоги Хэль[37] и спустился во двор, презрительно плевали себе под ноги – первая красавица Шаргайла стояла на улице простоволосой, босой и в араллухе без единого узора!

Такое попрание а’дар возмутило всех, кроме Ивира Львиной Гривы – избранник Долгожданной, не колеблясь ни мгновения, вышел к ней и принял ее Слово, Сердце и Жизнь. А в следующее мгновение удивленно вытаращил глаза – девушка вытащила из рукава синюю ленту и вплела ее в лахти!

– Что это значит, о латт’иара?[38] – вполголоса поинтересовался он.

– Через несколько дней ты уходишь в свой первый поход, не так ли? – звонко ответила Биара.

– Да, так и есть! – гордо кивнул Ширвани.

– Я не могу прозреть твое будущее, муж мой, но могу сделать так, чтобы каждый миг настоящего стал для тебя счастливым…

– И что с ними было дальше? – чуть слышно спросил Кром.

– Ивир погиб. То ли во втором, то ли в третьем бою… – смахнув со щеки слезинку, вздохнула я. – Поэтому синий цвет для хейсаров – символ самопожертвования и смерти…

Седьмой день второй десятины второго травника

…Тарваз Каменная Длань выглядел спокойным, как нижнее течение Наиры[39]. Но только выглядел – в глубине его глаз сверкали искорки сдерживаемой злости, а от фигуры веяло недовольством. Впрочем, поздоровался он с таким пылом, словно не видел меня по меньшей мере листвень. И очень сильно скучал: