– Понятно, – ответил я.

– Вот и хорошо. Идите.

Выскочив из отделения, я столкнулся с незнакомыми молодыми людьми, проходившими в этот момент мимо. Их было трое.

Один с силой оттолкнул меня со словами:

– Куда прёшь, чувырло?!

– Извините, я не специально, – пытался оправдаться я. – Скажите, как мне пройти в кассы вокзала.

– Так ты не местный? – спросил меня второй.

– Нет.

– Пойдём, покажем тебе кассы, – сказал он.

Они вывели меня обратно в сторону перрона. Сразу почуял неладное. Но было уже поздно. Не успел подумать об этом, как получил кулаком по лицу, точно в переносицу. Второй удар пришёлся в живот. Задыхаясь, я сел на колени. Из носа закапала кровь.

– Ну, что, дядя, хорошо тебе стало? Теперь надо заплатить, у нас так принято. Понимаешь, да?

Я кивнул, потом выговорил:

– Сейчас, только… не надо, я сам.

– Давай, нам спешить некуда, – ответил парень.

Тут по вокзалу объявили:

– Завершается посадка на пассажирский поезд № 44Э «Москва-Чита», выход к поезду с платформы номер два. Повторяю…

«Это же мой поезд!» – подумал я.

Посмотрел наверх и увидел указатель со стрелкой: «Платформа №2». В этот момент парни что-то рассматривали в телефоне и громко смеялись. Почувствовав ослабление контроля, я бросился бежать вверх по лестнице. Мои обидчики кинулись следом. Когда уже вбежал на самый верх площадки, ведущей к платформе, остановился и, обернувшись, толкнул первого из преследователей. Тот стал заваливаться вниз, увлекая за собой второго. Тем временем, я был уже на второй платформе и запрыгнул на подножку своего поезда. Проводница крикнула мне вслед:

– Вы куда? Из какого вагона?

Но я уже бежал по тому вагону, расталкивая людей в проходе. Остановился только в соседнем тамбуре, убедившись, что преследование прекратилось. Проводница догнала меня.

– У Вас всё лицо в крови, – сказала она.

– Знаю, – тяжело дыша, ответил я.

– Вы с этого поезда?

– Да. Вот мой билет.

– Что с Вами случилось?

– На меня напали хулиганы, когда я был на перроне.

– Куда идти знаете?

– Нет.

– Вам в шестой вагон. Прямо, по ходу движения поезда.

– Хорошо.

– Вот, держите салфетку, сотрите кровь.

Поблагодарив проводницу, уже не торопясь, направился в свой вагон.

3

– Вот это да! Не уж-то Никита? – удивилась моему внезапному возвращению Вера Пудеевна. – Почему ты вернулся?

Я рассказал бабуле, как побывал в отделении полиции, а потом и про хулиганов, не давших мне дойти до касс вокзала. Тем временем поезд опять начал своё движение.

– Ничего, сойду на следующей станции, – говорил я, в большей степени успокаивая сам себя.

– Ты, поди, голодный? – спросила Вера Пудеевна. – У меня яички есть, кефирчик домашний можно попить. Кулич сестрёнка в дорогу положила. Давай садись, ужинать пора.

– Спасибо, не откажусь. А то живот уже к спине прилип и голова кружиться.

– Садись, Никитка, садись.

Мы сели за столик напротив окна, как раз вновь прибывшие соседи разместились на верхних полках и нам никто не мешал. Во время ужина мы разговаривали.

– Вера Пудеевна, почему Вы сказали мне, что едите в Читу умирать?

– Так и есть, – усмехнулась бабушка. – С тридцатого году я. Мне уж восемьдесят семь нынче будет. Ну, сколь ещё я протяну, год-два, не больше.

– Отчество у Вас уж больно интересное.

– Да. Тятю моего Пудей Мартыныч звали. В Белоруссии я родилась.

– Расскажите о себе, – попросил я.

– Чего рассказывать-то?

– Хотя бы немного. Интересно же. Вы говорите, что родом из Белоруссии?

– Да из Белоруссии. Родители мои жили хорошо, душа в душу. Нас у них пятеро было. Я старшенькая, потом три брата один за другим родились, а напоследок ещё и сестрёнка Глашенька. Тятя заведовал лесничеством, поэтому семья постоянно проживала в пуще. Счастье кончилось, когда война началась.

– Великая Отечественная?

– Да, да. В сорок первом. Тятю в армию забрали, и сгинул он в первые дни войны. Похоронку не приносили, так на словах только передали. Мама наша плакала, оно и понятно. Что дальше-то будет? В середине лета зашли немцы и обосновались в ближайшем селе, но на заимке нашей не показывались. Вот мы там и сидели тихо, не высовывались, питались дарами леса. Мама наша целителем была и знала толк в травах, если что лечила нас наговорами разными, меня всему этому обучала. Партизаны из местных к нам наведывались, уговаривали в отряд перебраться, но мама отказалась. Оказалось, не зря. Отряд этот позднее весь перебили. Против партизан немцы устроили спецоперацию. Большими силами, лес прочёсывали. Потом был бой. Когда всё стихло брат мой – Ванька сбегал туда, немецкой тушёнки принёс, ещё кое-чего из припасов. А маме говорит, дескать, «фриц» там один в километре отсюда лежит чуть живой, видно помощи просит. Тихо тогда было и крики раненого слышны были и у нас. Мы с мамой пошли проверить. Как сейчас помню, он светленький такой, молодой совсем, глаза голубые. В крови весь. Жалко его стало, он хоть и немец, но всего лишь солдат. Вот мы и перетащили его к себе. Сказал, что зовут его Карл из города Дрезден. Остального мы не понимали. Он всё время говорил: «Данке, данке шон». Мама его выходила, потом Карл покинул наш дом, ушёл к своим за линию фронта. Больше мы его и не видели. А, когда война закончилась, к нам в дом заявились военные. Их самый главный сказал: «Собирайтесь». Повезли в Минск. Там всем допросы устраивали. Как они узнали про немца, не известно. Но маму осудили за пособничество фашистам. Должна она была ехать по этапу. Естественно, детей у неё забрали. Сначала нас хотели в детский дом определить, но мы с Ванькой бегали за начальниками, упрашивали, чтобы вместе с мамкой ехать. Нам не отказали и после суда отправили всех в колонию-поселение в Забайкалье. В колонии устроились при медчасти, поскольку мама сказала, что является знахаркой. За счёт этого и выжили. После освобождения, остались там. Так вот я оказалась в Сибири. Братья мои уже все умерли, остались мы с Глашей. Она сейчас в Коломне, при монастыре живёт. К ней я и ездила в последний раз уже.

– Да, Вера Пудеевна, непростая судьба у Вас, – удивлялся я.

– Ну, каждому ведь своё.

– Скажите, а у Вас самой дети есть?

– Нет. Одна я. Был сын, Ваней назвала в честь любимого братика моего. Нагуляла его тогда ещё в колонии от заключённого. Он вырос, окончил военное училище. Служил сначала в Прибалтике, потом на Дальний Восток отправили. Там вот и погиб.

– Погиб?

– Несчастный случай. На учебных стрельбах солдат один пальнул по своим.

– Ничего себе! Сочувствую Вам.

– Все глаза я тогда проревела, слёз не осталось. Да, что там говорить. Но похоже, чему быть, того не миновать. Скоро сама к сыночку своему уйду. Все там будем.

Смотрел я на эту добрую женщину и мысленно представлял то непростое время, в котором ей довелось жить. Если тогда в лесу раненным оказался наш советский солдат или партизан, а не немец, то судьба их семьи и её самой сложилась совсем по-другому. Можно ли осуждать человека, мотивом которого были лишь проявленные человечность и милосердие. Разве это пособничество врагам? Нет в жизни справедливости. Вот, что я Вам скажу!

– Ну, а ты, Никитка, сойдёшь на следующей остановке?

– Наверно. Выхода другого у меня нет.

– После Новосибирска пойдут совсем мелкие станции. Там тебе точно помогать никто не будет. Большой город – Красноярск, но до него завтра только доедем.

– Намекаете, Вера Пудеевна, до Красноярска мне поехать?

– Нет, Никитка, ни на что я не намекаю. Чувствую хороший ты человек. Была бы моя воля, взяла бы тебя с собой. Но ты ведь не согласишься.

– Почему нет? Соглашусь. Только чего я там у Вас делать буду?

– Приедешь, погостишь, осмотришься. У нас посёлок хороший, тихий. Атамановка называется. От Читы чуть меньше двадцати километров. Автобус регулярно ходит. Работать можно в совхозе, там плодопитомник, яблоки выращивают. В этом совхозе я больше двадцати лет отработала.