Я оглянулась. Моего возраста женщина, одетая не просто дорого, а изящно и со вкусом. На лице темные очки стоимостью в мою месячную зарплату.

− Не узнаешь? − спросила незнакомка и сняла очки.

− Тома, это ты?

Это была Томка Огай, моя задушевная “дачная” подружка. Ее родители жили в новосибирском Академгородке, а ее сплавляли на летние и на зимние каникулы к бабушке и дедушке в колхоз под Ташкент. Ее родственники жили через два дома от моих. Сколько было предпринято совместных хулиганских выходок, сколько стихов написано друг другу в альбомы, сколько сердечных и прочих тайн было взаимно доверено, сколько луковых слез пролито за приготовлением корейских салатов. Томкина бабушка была энергичной предприимчивой женщиной и торговала на базаре закусками собственного изготовления. Она активно вовлекала нас в процесс и выделяла нам долю с выручки. Мы с Томкой продолжали общаться после моего отъезда и перестали только в тот страшный год, когда обе потеряли мужей. Томкин был застрелен в бандитской разборке буквально в ту же неделю, когда погиб Йосеф. Мы обе переживали свое горе, замкнувшись каждая, как улитка в своей раковине, и потом не восстановили контакт. И вот она здесь. Вежливо поздоровалась с моей мамой и сказала:

− Валерия Владимировна, я заберу у вас Регину на десять минут?

− Конечно, Томочка.

Мы шли по дороге, огибающей кладбище, и болтали так, как будто расстались вчера, а не несколько лет назад.

− А где тетя Марина? – спросила я, называя ее маму, как с детства привыкла.

Пауза, на лице выражение иронии и усталости.

− Регина, и она, и отец меня стыдятся. Наука больше не финансируется, они живут в нищете и несут эту нищету с гордостью как, знамя. Своим замужеством я посмела перечеркнуть все их жизненные ценности. Они считают, что я продалась богатому человеку без любви, и не хотят моей помощи. Но отдать долг уважения предкам мне никто не вправе запретить. Мы договорились, что ездим на хансик по очереди – в четные годы они, в нечетные я.

Ничего себе! Мне тоже случалось конфликтовать и с мамой и с отцом. Но чтобы так! Томка у них единственная, а они не могут простить ей, что ее муж богат. Ну что за совковые закидоны.

− А ты любишь своего мужа?

− Я его уважаю. Я ему благодарна. Мне кажется, для брака этого достаточно. Он не виноват, что на двадцать лет меня старше и умеет делать деньги.

− А чем он занимается?

− Гендиректор и хозяин концерна по добыче природного газа.

Знаем мы этих владельцев концернов на постсоветском пространстве. Тут любое состояние делается на крови и воровстве. Но я ему не судья, а Томка моей подругой быть не перестала.

− А как Иришка? – перевела я разговор на ее дочь от первого мужа.

− Ну, что Иришка?.. Большая стала, барышня. Карим хочет ее в Европу учиться послать.

Значит Карим. Мусульманин, стало быть.

− А не заскучаешь?

Томка улыбнулась.

− Уж точно не заскучаю. У меня сын скоро будет. У Карима он вообще первый, а ему уже под шестьдесят.

− Ой, Томочка, поздравляю. Как в Израиле говорят, мазаль тов. Твой Карим должен тебя на руках носить и драгоценностями засыпать.

− Что он и делает. Но что мы все про меня да про меня. Ты-то как?

Вот Томке бы я про Шрагу рассказала с удовольствием, она обожает романтические истории и никогда не скажет гадость, но объяснить ей, кто такие Истовер и что такое Меа Шеарим − это дело не пяти минут и даже не часа. Я сказала что-то обтекаемое, и Томка пристально на меня посмотрела.

− Ты когда уезжаешь?

− В четверг.

− А Валерия Владимировна?

− Завтра вечером.

− Ну так приезжай ко мне. Что тебе в отеле сидеть? У нас дом хороший, сад, бассейн, все как полагается.

− Давай, если это удобно. Только я маму провожу и послезавтра буду. Только куда ехать и как добираться?

− Ой, Регинка, ну ты смешная. Разве можно женщине одной выезжать за пределы центра Ташкента? Это опасно. Я пришлю за тобой машину.

Я вдруг засомневалась.

− Слушай, а твой Карим, он не фундаменталист какой-нибудь? Может, мне надо как-то особенно одеваться? Он вообще знает, какой у меня паспорт?

− Да нет, он человек абсолютно светский. Посмотри на меня, разве я похожа на жену фундаменталиста? То есть формально-то я ислам принимала, но только потому, что он хотел традиционную свадебную церемонию.

Формально. Я-то присоединилась к еврейскому народу не формально, а всем сердцем. И не моя вина, что кое-кому я не пришлась ко двору. По крайней мере, два еврея моему присоединению очень обрадовались. Правда, одного уже успели убить.

Она порылась в сумочке и нажала там что-то.

− Сейчас приедет.

Дорога отделяла кладбище от пустыря, хаотично заставленного машинами приехавших почтить память предков. Повинуясь сигналу из томкиной сумочки, из этой кучи каким-то непостижимым образом вырулил черный лексус с затемненными стеклами и встал на обочине. Из машины вышел необычайно высокий для узбека мрачный чернобородый охранник, открыл пассажирскую дверь и замер в почтительной позе.

− Регина, это Арслан. Он за тобой приедет. Арслан, это Регина, моя подруга.

Я почему-то страшно обрадовалась, что Томка не усвоила новорусского хамства и нормально разговаривает с человеком, работающим у ее мужа. Тем более здесь, в Узбекистане, где граница “хозяин-слуга” обозначена очень четко. Мы распрощались, и Томка нырнула в машину, на ходу записывая название моего отеля и номер комнаты.

Весь следующий день я сидела как на иголках и ждала вечера, когда я наконец останусь одна и смогу позвонить Шраге. Бедная мама, она заваливала меня подарками, а все чего я хотела, это чуть-чуть больше уважения. Но что я могу сделать, если в ее поколении не принято уважать право другого человека быть самим собой. Вот и Томкины родители туда же. Уже в аэропорту мама сунула мне в руки архивного вида кожаную папку на молнии.

− Мне это отдали на прошлом хансике. Это часть семейного архива. Почитай, тебе интересно будет.

Вернувшись в отель, я не раздеваясь села на кровать и стала дрожащими пальцами набирать его номер. За роуминг с меня, конечно, сдерут три шкуры, но мне было все равно. Деньги дело относительное, а счастье слышать его голос − абсолютное.

− Малка, это ты?

− Я.

− Ты в безопасности?

Какая может быть безопасность, когда я не с ним рядом.

− Главная опасность миновала, – отшутилась я. – Белоголовый орел улетел обратно в Техас. А ты где?

− У гверет Моргенталер.

− Почему вдруг?

− Потому что отец заявил, что с меня станется принести в дом хамец[48] и тем самым ввести в грех всю семью.

− А ты?

− А что я? Помог матери и Бине с уборкой и с наслаждением слинял.

Я думаю, что большую часть предпасхальной уборки сделал именно он, а какая это каторга, я хорошо помню по Махон Алте. Стоит ли говорить, что его отец в этом направлении пальцем о палец не ударил. Может быть, исключительно из чувства протеста, но Шрага был серьезно сдвинут на чистоте и порядке. Я была готова сгореть со стыда, когда он драил полы у меня на кухне и в ванной, а уходя, по-военному быстро заправлял кровать, на которой мы только что занимались любовью.

− Тебе привет от гверет Моргенталер.

− И ей тоже. – тепло улыбнулась я в телефон.

Лично знать гверет Моргенталер я чести не имела, но по рассказам Шраги достаточно ее хорошо представляла. Боевая, образованная и мыслит нестандартно. Иметь такую свекровь одно удовольствие. А вот родную мать Шраги я в этом качестве представить себе не могла. За полгода моего знакомства с семейством Стамблер, она даже ни разу не поинтересовалась, как идет реабилитация ее детей, не задала мне ни одного осмысленного вопроса.

− Малка… Я должен кое-что тебе сказать.

Тон не предвещал ничего хорошего.

− Что такое? – спросила я как можно нейтральнее.

− Ходят слухи, что на выселение людей из Гуш-Катифа бросят армию[49], но еще не ясно, резервистов или регулярные части.