– С удовольствием, – ответил я на предложение Огюста выпить. – Я только не знаю, что может согреть нас в такой холодный день. Даже «Джек Дэниэлс» не подойдет.

Огюст достал из буфета два небольших стакана и бутылку кальвадоса. Он наполнил оба стакана, один из которых протянул мне.

– Sante, – спокойно произнес он и осушил свой стакан одним глотком.

Я смаковал свою порцию дольше. Кальвадос, нормандское яблочное бренди, имеет очень приятный вкус, и я хотел растянуть удовольствие. К тому же я не собирался много пить, я должен был доделать работу, намеченную на вторую половину дня.

– Вы бывали здесь летом? – спросил Огюст.

– Нет, никогда. Это всего лишь третье мое путешествие в Европу.

– Здесь не очень приятно зимой. Грязь и мороз. Но летом! Летом эти места удивительно красивы. К нам приезжают туристы со всей Франции и даже из Европы, на реке кипит жизнь, вдоль берега много лагерей.

– Это ужасно. Много к вам приезжало американцев?

Огюст пожал плечами:

– Один или два раза. Немцы иногда приезжают. Но очень немного. Воспоминания о событиях возле Пуан– де– Куильи все еще очень болезненны. Немцы бежали отсюда так, как будто сам дьявол гнался за ними.

Я выпил еще кальвадоса, и он согрел мое горло, как приличный стакан горячей коки.

– Вы уже второй человек, который говорит мне об этом, – ответил я. – Der Teufel.

Огюст слегка улыбнулся, и его улыбка напомнила мне улыбку Мадлен.

– Я должен переодеться, – заявил он. – Я не люблю сидеть за ланчем в таком грязнущем виде.

– Давайте, – ответил я. – А где Мадлен?

– С минуты на минуту подойдет. Она тоже приводит себя в порядок, ведь к нам заходят гости не очень часто.

Огюст отправился переодеваться, а я подошел к окну, которое выходило в сад. Фруктовые деревья уже были приготовлены к зиме. Их ветки, как и трава, покрылись инеем. Какая– то птица села на обледеневшую крышу сарая, находящегося в дальнем углу сада, и тут же упорхнула.

На стене, на одной из фотографий, я увидел молодую девушку с волнистой прической в стиле двадцатых годов и догадался, что это мать Мадлен. Рядом висела цветная фотография Мадлен в детстве, с улыбающимся священником на заднем плане. Затем портрет Огюста в высоком белом воротнике. Среди прочего там стоял бронзовый собор с локонами волос вокруг шпиля. Я даже приблизительно не мог догадаться, что это значит. Я не был нормандским католиком и не верил в церковные реликвии.

Как только я протянул руку, чтобы взять модель собора и рассмотреть ее получше, открылась дверь. Это была Мадлен, в платье кремового цвета, ее каштановые волосы были зачесаны назад и заколоты черепаховым гребнем, а губы накрашены ярко– красной помадой.

– Пожалуйста… – попросила она. – Не трогайте это.

Я убрал руки от собора.

– Извините. Я только, хотел рассмотреть его получше.

– Это принадлежало моей матери.

– Извините меня.

– Ничего, все порядке. Вам отец предложил выпить?

– Конечно. Кальвадос. Он уже согрел меня. Хотите присоединиться?

Она покачала головой:

– Я это не пью. Я пробовала кальвадос однажды, когда мне исполнилось двадцать лет. Он мне не понравился. Теперь я пью только вино.

Она опустилась в кресло, и я сел напротив нее.

– Вам не стоило одеваться только ради меня, – сказал я. – Но все равно, вы выглядите великолепно.

Девушка смутилась. На ее щеках выступил румянец, но так она стала еще привлекательней. Давненько я не встречал таких обаятельных женщин.

– И все– таки мне удалось кое– что заметить прошлой ночью, – начал я. – Я возвращался обратно на своей машине и увидел нечто. Разрази меня гром, если это не так.

Мадлен подняла глаза:

– Что же это было?

– Ну, я не очень хорошо разглядел. Как будто маленький ребенок, но для ребенка он был очень костлявым и сгорбленным.

Некоторое время она смотрела на меня молча, затем произнесла:

– Не знаю. Наверное, это вам показалось. Ведь шел снег.

– Но это сбежало от меня, черт возьми!

Мадлен положила руки на подлокотники кресла и начала нервно теребить пальцами обивку.

– Это атмосфера, окружающая танк. Она заставляет людей видеть вещи, которых на самом деле нет. Элоиза может много такого вам рассказать, если пожелаете.

– А вы сами– то верите в эти истории?

Она поежилась:

– Разве мне больше нечего делать? Вы здесь отдыхаете и радуетесь любой возможности развлечь себя, найти себе занятие. А я постоянно думаю о реальных заботах, а не о привидениях и духах.

Я поставил свой стакан на край стола.

– Я ищу здесь те ощущения, которых вы, по– видимому, не любите.

– Где ищете? В доме моего отца?

– Нет, в Пуан– де– Куильи. Там не так уж. много развлечений.

Мадлен встала и подошла к окну. На фоне серого зимнего света ее мягкий темный силуэт был виден отчетливо.

– Я не думаю о развлечениях слишком много. Если бы вы жили здесь, в Пуан– де– Куильи, тогда бы поняли, что такое настоящая скука.

– Только не говорите о том, что вы любили и что потеряли.

Она улыбнулась:

– Знала, что вы это скажете. Увы! Я любила жизнь и потеряла любовь.

– Не уверен, что понимаю вас.

В этот момент до нас донесся звук гонга. Мадлен повернулась и сказала:

– Ланч готов. Пойдемте.

Мы завтракали в обеденной комнате, хотя я полагал, что обычно они едят на кухне, особенно когда у них по три пуда грязи на обуви и аппетит, как у лошади. Элоиза поставила на стол большой котел супа. Я понял, что нахожусь в доме, где вкусно готовят. Огюст уже стоял во главе стола в новом коричневом костюме, и, когда все заняли свои места, он посмотрел на нас долгим взглядом и заговорил:

– О, Господи, ниспославший пищу на наш стол, мы благодарим тебя за заботу о нас. И защити нас от вторжения злых сил именем Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Я взглянул через стол на Мадлен, стараясь, чтобы она увидела вопрос в моих глазах. Вторжение зла? О чем это? О голосах в танке? или еще о чем– то? Но внимание Мадлен было сосредоточено на котле, из которого Элоиза разливала суп по тарелкам, и она старательно избегала моего пристального взгляда, пока отец не кончил говорить.

– Верхнее поле уже замерзло, – произнес Огюст, причмокнув губами. – Я вспахал гектар сегодня с утра, вместе с почвой наверх выворачивались кусочки льда. Уже лет десять здесь не было таких холодов.

– Наступают плохие зимы, – вступила Элоиза. – Собаки тоже знаю это.

– Собаки? – переспросил я.

– Да, они самые, месье. Когда собаки жмутся к домам и воют по ночам, это значит, что три года подряд будут суровые холода.

– Вы верите в это? Или это просто домыслы французских фермеров?

Элоиза уставилась на меня:

– При чем здесь вера? Это правда. Проверенная моим личным опытом.

Огюст добавил:

– Элоиза умеет понимать природу, мистер Мак Кук. Она может вылечить вас супом из одуванчиков или заставить крепко спать с помощью репейника и тимьяна.

– Она может вызывать, духов?

Мадлен вздохнула. Элоиза открыла рот, но ничего не сказала. Она изучала меня водянистыми старческими глазами и улыбалась.

– Я надеюсь, вы не осуждаете меня за навязчивость. Но все вокруг танка просто дышит какой– то таинственностью, и если вы можете вызвать духов…

Элоиза покачала головой.

– Только священник может вызывать, – важно произнесла она, – и только тот, который поверит вам, но наш священник уже очень стар и вряд ли решится делать такие вещи.

– Вы действительно верите, что танк был подбит?

– Это зависит от того, что вы подразумеваете под словом «подбит», мсье.

– Ну ладно, спрошу прямо: насколько я понимаю, здесь по ночам иногда слышны таинственные голоса. Это правда?

– Некоторые говорят, что правда, – ответил Огюст.

Я взглянул на него.

– А что говорят остальные?

– Остальные об этом вообще ничего не говорят.

Элоиза осторожно зачерпнула ложкой суп.

– Никто не знает об этих танках ничего определенного. Но они не были похожи на обычные американские танки. Они очень отличались от обычных, и отец Антуан, наш священник, сказал нам, что они явились от l'enfer, прямо из ада.