Итак, жизнь прошла, ибо жизнь любого творческого работника заключается в возможности творить, а Чигорин, как мы видели, боролся за такую возможность до предела. Лишь осенью 1907 года он, сломленный болезнями вконец, оставил постылый Петербург и переехал в Люблин, где жил его свояк генерал Дубравин. К семье того притулились Анастасия Дмитриевна и дочь Михаила Ивановича, которых он в последние годы часто навещал после своих выездов за границу на обратном пути на родину.

И даже в Люблине, стоя одной ногой в могиле, Чигорин еще проводил сеансы одновременной игры, консультационные партии, уже лежа играл вслепую, работал над шахматными отделами газет и журналов. Например, последний отдел в «Литературных приложениях» к «Ниве» вышел в свет за несколько дней до смерти его автора, и там после сообщения о начале пятого чемпионата России было кратко сказано, что в нем «Чигорин по болезни не мог участвовать».

Незадолго до нового, 1908 года Михаил Иванович окончательно слег. Кроме болезней, его терзало мучительное разочарование в жизни, в собратьях по шахматному оружию, отвернувшихся от него, в соотечественниках, не сумевших окружить заботой четырехкратного чемпиона России.

В докладе, читанном в первую годовщину кончины Михаила Ивановича его младшим современником и другом Е. Зноско-Боровским, говорилось:

«Чигорин умер после долгой болезни; последние дни он часто впадал в бред; больные грезы окутывали его ум. Но накануне смерти он пришел в себя, сильно тосковал и нервничал. Он стал требовать, чтобы ему принесли его дорожные шахматы, те шахматы, которые сопровождали его на все турниры, с которыми он никогда не расставался, которыми и я играл с ним по дороге в Остенде в 1907 году. Когда их ему принесли, он потребовал, чтобы сейчас же, тут же перед ним, их уничтожили, сожгли. При этом он страшно волновался, все торопился, словно боялся, что не поспеют это сделать: а оно почему-то казалось ему необходимым. Он успокоился только тогда, когда его требование было исполнено и от шахмат осталась только небольшая кучка золы… Тогда он снова впал в беспамятство и больше уже не приходил в себя. Почти все время он бредил. Ему чудилось, что какая-то тройка мчит его куда-то, но недостаточно быстро, он погоняет ее, торопит – он поднимался на постели, произносил невнятные слова и опять падал…»

Некоторые шахматисты нашего времени сомневались, несмотря на свидетельства трех очевидцев – друга Чигорина, его свояка и его жены, – в факте сожжения шахмат, усматривая в этом якобы порочащее Чигорина «разочарование в шахматах». А почему бы умирающему, забытому всеми «шахматному королю России» и не разочароваться было в шахматах?

Возможно и другое, психологическое объяснение. Чигорин не желал, чтобы шахматы, всю жизнь сопровождавшие его на турниры, тридцать два творческих сотрудника, живущих хотя и призрачной, условной, но яркой, фантастической жизнью, были похоронены в пыльной лавке старьевщика или в шкафу коллекционера. Или попадут в руки врагов, и его маленькими друзьями будет тешиться, например, Дадьян Мингрельский.

Чигорин не мог предвидеть, что его огромный творческий труд будет достойно оценен потомками.

25 января нового стиля 1908 года великий русский шахматист Михаил Иванович Чигорин скончался.

Мировая шахматная печать отметила кончину Чигорина с большим сочувствием и дала высокую оценку деятельности русского корифея.

«Рядом с именем Чигорина могут быть поставлены лишь имена величайших мастеров нашей эпохи – Стейница, Пилсбери, Ласкера. В период своего расцвета, в 1883–1896 годы, его творчество вызывало величайшее восхищение и восторг во всем шахматном мире», – писал австрийский журнал «Винер шахцайтунг».

«Скончался последний из великих мастеров эпохи Стейница. Подобно Стейницу, Чигорин был истинным гением; он всецело посвятил себя шахматному искусству. Как жрец Каиссы (вымышленной шахматной музы. – В. П.) Чигорин стоял, пожалуй, даже выше чемпиона мира… Наследие его так велико и так блестяще, что имя Чигорина никогда не будет забыто», – утверждал немецкий журнал «Дейче шахцайтунг».

«Чигорин был одной из популярнейших и интереснейших фигур шахматного мира, – писал английский журнал „Бритиш чесс мэгэзин“. – В течение последней четверти века его имя было связано со всеми значительными событиями в истории шахмат, и мало кто оставил по себе такой яркий след, как он. Симпатии английских шахматистов всегда были гораздо больше на стороне колоритной и предприимчивой игры русской школы, чем осторожной, основанной на точности и методичности, – немецкой и потому стилю Чигорина, весьма близкому к игре нашего Блекберна, всегда было обеспечено понимание и признание в нашей стране».

Памяти Чигорина в русской прессе были посвящены только краткие некрологи и большая статья в журнале «Нива».

Ненадолго смерть Чигорина всколыхнула петербургские шахматные круги. Спустя год в Петербурге был организован крупный международный турнир, посвященный памяти Чигорина. В турнире первые два приза поделили чемпион мира Ласкер и чемпион России Рубинштейн. В организованном одновременно с международным турниром Всероссийском турнире любителей первое место занял будущий преемник Чигорина и будущий чемпион мира шестнадцатилетний Александр Алехин, глубоко родственный Чигорину и по стилю игры, и по творческим взглядам, и по теоретическим высказываниям.

Вскоре был выпущен сборник партий обоих турниров под названием «Международный шахматный конгресс в память М. И. Чигорина». Однако книга не содержала ни материалов из биографии Чигорина, ни воспоминаний современников о нем, ни оценки его творческого наследия. Не был издан, как предполагалось, и «Чигоринский сборник».

История этого заранее обреченного на провал замысла такова. Тотчас после смерти Михаила Ивановича Алапин вызвался составить сборник, в который должны были войти, согласно опубликованному в шахматной печати проспекту, «биография, избранные партии и творческие исследования покойного маэстро», причем не только на основе литературных публикаций, но и огромного личного архива Чигорина, переданного его вдовою Петербургскому шахматному собранию и по глупости или даже злой воле шахматных руководителей попавшего в цепкие руки Алапина.

Трудно, конечно, было бы найти более неподходящего составителя такого «нерукотворного памятника» великому русскому шахматисту! Это было так же нелепо, как если бы Булгарину поручили редактировать первое посмертное собрание сочинений Пушкина или чеховскому «человеку в футляре» дали бы цензуровать Добролюбова и Писарева. Ведь Алапин всю жизнь боролся с Чигориным, отрицал его теоретические установки, принижал его творческое значение. И действительно: «Чигоринский сборник» никогда не был издан Алапиным, а местонахождение чигоринского архива до сих пор не известно. Очевидно, Алапин его уничтожил.

По-видимому, истинная цель «заявки» Алапина была – не почтить память Чигорина, не воссоздать яркий творческий облик великого русского шахматиста, а наоборот, предупредить возможность составления «Чигоринского сборника» другим, действительно чтящим память Михаила Ивановича человеком. Это тем более вероятно, что Алапин, умерший в Мюнхене пятнадцать лет спустя, ни в России, ни за рубежом не напечатал никаких воспоминаний о Чигорине, хотя знал того больше тридцати лет.

Характерно, что заправилы Петербургского шахматного собрания за долгие годы ни разу не поинтересовались судьбой ценнейшего чигоринского архива и тем, почему Алапин пальцем о палец не ударил, чтобы выполнить взятое на себя добровольное обязательство.

Зато сердечно откликнулась на смерть Михаила Ивановича растущая шахматная молодежь. Как сообщало «Новое время», с осени 1908 года при Московском университете «с разрешения ректора был основан Студенческий кружок любителей шахматной игры памяти Михаила Ивановича Чигорина», насчитывавший до 150 членов. Организатором кружка был студент В. В. Ассонов. Собрания кружка проходили в чайной юридического факультета, и весной 1909 года там был проведен турнир – по существу первый чемпионат Московского университета.