Шли дни и недели. Проходили месяцы. Все чаще возникал недоуменный вопрос – где чемпион? Шахматный мир терялся в догадках, выдвигал одну версию фантастичней другой.
Суперсекретная подготовка к «главному» матчу 1975 года? Новый курс – от шахмат к религии? Таинственный недуг?
Тревожный симптом прозвучал в 1974-м, когда на конгрессе в Ницце обсуждался регламент будущего матча за мировое первенство. Молчавший до того «рокового» дня американец в телеграмме участникам конгресса выдвинул несколько принципиальных требований: играть безлимитный матч до 10 побед одной из сторон, а при счете 9:9 сохранить за ним звание чемпиона. Последнее означало, что претендент обязан, как минимум, победить со счетом 10:8. Другими словами, чемпион стремился обеспечить себе на финишной прямой отрыв в два очка! И уж чтобы у делегатов, как не без оснований подозревал Фишер, не возникло желания его предложения с порога опротестовать, он отправил конгрессу сопроводительное послание, выдержанное в нарочито менторском тоне: «На протяжении всей моей карьеры я неизменно настаивал на том, чтобы для моего участия в шахматных соревнованиях обеспечивались оптимальные условия. Я не нг.мерсн идти ни на какие компромиссы по этому принципиальному вопросу и в матче на первенство мира».
Он добился обратного эффекта, если и не поколебав лагерь своих наиболее стойких приверженцев, то серьезно озадачив «просто» симпатизировавших и колеблющихся. А Международная шахматная федера# ция недоумевала: нужен ли такой изнурительный марафон без заранее определенной дистанции? Зачем маэстро, известному своей щепетильностью, компрометирующая фора в два очка?
Чтобы отстоять спортивные принципы, а заодно и «спасти» честь своего чемпиона, конгресс в Ницце ответил отказом. Мгновенно стала известна и реакция Фишера: в тот же день высший шахматный ареопаг получил от него новое послание.
«В предыдущей телеграмме членам ФИДЕ, – писал рассерженный чемпион, – я ясно изложил свои предложения насчет условий проведения матча. Однако мои предложения большинством голосов были отклонены… Приняв такое решение, ФИДЕ выступила против моего участия в борьбе за звание чемпиона мира 1975 года». И в заключение сакраментальная фраза, не только стоившая одного из интереснейших соревнований современности, но и возвестившая о рождении очередной «загадки Фишера»: «Поэтому я отказываюсь от звания чемпиона мира ФИДЕ».
Это был вызов, начало интриги, подспудно вызревавшей еще со времен матча в Рейкьявике (1972). И если не открытая война с ФИДЕ, то уже первый и довольно мощный атакующий залп. Ведь Фишер отрекался от звания «чемпиона мира ФИДЕ», именно ФИДЕ, а не, так сказать, «остального мира», чемпионом которого по-прежнему себя считал, не раз заявляя, что будет чемпионом мира «долго, очень долго, а может быть, и всю жизнь».
В лучших традициях сюрреализма «проблема Фишера» в один миг стала иррациональной. С одной стороны, его демарш произвел, конечно, эффект разорвавшейся бомбы. Уже не один талантливейший избранник фортуны становился до него шахматным королем, а потом, встретив достойного соперника, слагал в единоборстве свои чемпионские полномочия. Правда, непобежденным ушел из жизни Александр Алехин. Но такого прецедента, когда отрекался законный и в добром здравии чемпион, еще никто не знал. С другой стороны, памятуя о нарастающих требованиях Фишера, подобный прецедент наверняка «вычисляли», к нему готовились. Ведь предложение чемпиона играть безлимитный матч и дать ему два очка «форы» вызвало почти единодушное осуждение.
«Мы считаем, – писал от имени советских шахматистов Юрий Авербах, – что если бы матч на условиях Фишера состоялся, он оказался бы «смертельной дозой» шахмат как для партнеров, так и для болельщиков и обозревателей». «Если матч надолго затянется, он утратит всякое творческое значение и превратится в борьбу на измор», – соглашался с ним американский гроссмейстер Роберт Бирн. А президент ФИДЕ Макс Эйве, рассуждая о противостоянии чемпион – претендент, высказывался еще определеннее: «Фишер не имеет морального права требовать, чтобы нынешний претендент добивался перевеса в два очка».
Осуждая его из-за «претензий на исключительность», комментаторы отмечали, что Фишер верит в целесообразность только решительных действий, наде-етоя одним махом разрубить гордиев узел нерешенных проблем. Однако никто не мог оспорить того, что даже выдвигая самоуничтожающие ультиматумы, демонстрируя, на первый взгляд, алогичность жизненных поступков, ои каким-то чутьем находит гармонию деревянных фигурок на шахматной доске, где также требуется сверхусилие для разрешения «непримиримых» противоречий. В противном случае не было бы и «феномена Фишера» – необычайно ранней шахматной зрелости, фантастической серии побед над сильнейшими гроссмейстерами мира, лучшего до той поры индивидуального рейтинга во всей истории шахмат.
Кстати, именно ссылками на историю Фишер и доказывал правомочность своих последних требований. Еще В. Стейниц в матче с М. Чигориным (1892), игранном до 10 побед, считал критическим именно счет 9:9 и, дабы не ставить судьбу поединка в зависимость от последней, быть может, случайной победы, предлагал тогда новый микроматч до трех побед. А Эм. Ласкер, как позднее и Х.–Р. Капабланка, создал другой прецедент – требовать на правах чемпиона мира «форы» в два очка!
Легко заметить, что проведя «историческую комбинацию», Фишер наконец нашел и оптимальное для себя решение. «Как будто я требую для себя особых преимуществ по сравнению с другими чемпионами мира!» – писал он гроссмейстеру Ларри Эвансу и, памятуя, что на дворе уже последняя четверть XX столетия, далее пояснял: «Я ведь не требую, чтобы при счете 9:9 меня признали победителем матча. Единственное, на чем я настаиваю, чтобы при счете 9:9 за мной был сохранен чемпионский титул, а это большая разница… Ведь я не требую, чтобы матч автоматически прекращался после того, как чемпион одержит свою девятую победу. Наоборот, матч должен продолжаться до тех пор, пока либо чемпион не одержит десятую победу, либо претендент не сравняет счет, и в зависимости от этого должен определяться результат и производиться дележ призового фонда».
Можно, конечно, дискутировать, была ли у Фишера другая, вернее своя, правда, ведущая к истине, или ее многоликость – верный путь к заблуждению. Но трудно оспаривать, что он оставался признанным лидером шахматного мира, создавшим свой универсальный стиль игры и раскрывшим, казалось, в этой полной тайн игре секрет непобедимости.
А шахматный хронометр, в полном соответствии со здравым смыслом и гарантией соблюдения юридических прав, отсчитывал последние месяцы его чемпионства. К тому же система отбора сильнейшего претендента работала, как всегда, на полную мощь. Добровольное отречение Фишера от титула «чемпиона мира ФИДЕ» означало бы крушение иерархии, возможно, слом всей организационной структуры с гораздо более разрушительными последствиями, нежели от «якобинских» идей самого Фишера. И, конечно, большой «нонсенс» для широкого круга любителей шахмат. Памятуя об этом, ему могли многое простить. В него еще по-прежнему верили. И тщательно выбирая каждое выражение, дабы ненароком не задеть его честь и профессиональную гордость, члены все того же конгресса в Ницце (1974) отправили своему чемпиону ответное послание: «Ваш профессионализм, боевой дух и великолепное мастерство заставляли трепетать Ваших соперников все годы, пока Вы находились в пути к завоеванию шахматного трона. Генеральная ассамблея ФИДЕ просит Вас рассмотреть возможность защиты своего титула по правилам, принятым Конгрессом ФИДЕ. Только таким образом Вы сможете доказать всему миру свои истинные и высокие качества».
В те же дни экс-секундант Фишера гроссмейстер У. Ломбарди заявил в интервью, что американские шахматисты «не склонны придавать последнему ходу чемпиона мира слишком серьезного значения». А Макс Эйве, уже начавший поиски компромисса, дипломатично констатировал, что «ФИДЕ пока не принимает всерьез ультимативные телеграммы Фишера и в свою очередь не ставит ему ультиматумы». Подчеркивая различия между круглым столом переговоров и «угловатым» шахматным столиком, чемпиона мира уговаривали взять назад свой последний «ход» и обещали уступки едва ли не по всем остальным пунктам его 60-страничного меморандума. Согласно этому компромиссу, мнение Фишера стало решающим не только при рассмотрении кандидатуры главного арбитра, но и при выборе места и времени матча. По его же инициативе снимались любые ограничения с призового фонда, предлагаемого потенциальными странами-организаторами. Парадоксальным образом это давало шанс даже экзотическим странам, сумевшим похвастаться если не своими шахматными традициями, то победой в беспрецедентной «гонке гонораров».
