Меньше всего меня когда-либо тянуло благоустраивать собственную комнату. В семнадцать лет (перед тем как усадьба перешла в мои руки) мне вдруг захотелось перемен. Начал я с сохранившихся от бабки мрачных коричневых обоев — перекрасил их в черный цвет! Кровать я накрыл пледом под тигровую шкуру, а на стены повесил парочку смахивавших на пуделей рок-музыкантов и картинку с голой девушкой, тело которой было разрисовано синим по схеме разделки туш. На мой тогдашний взгляд, очень круто! Сейчас даже не верится. Кстати. Карина тоже была в отпаде от моих новшеств. Однажды, когда родители уехали с ночевкой праздновать Иванов день, а я обещал не проспать утреннюю дойку, я затащил Карину в свою комнату и попытался изобразить ту же схему на ней — тушью, которой у нас дома метили белье. Надо сказать, мы с ней предварительно надрались какой-то отравы, от которой, говорят, можно ослепнуть. В общем, когда мы вдоволь покувыркались на тигровом пледе, вид у него стал никудышный и мамаша, не задавая лишних вопросов, выкинула его. Она была женщина понятливая.

Со временем я сорвал рок-афиши и повесил на их место плакаты с тракторами. А вот перекрасить комнату у меня руки не дошли. Дезире как-то сказала, что при одном взгляде на стены ей чудится, будто она лежит в склепе. Тут я смекнул, что пора браться за переустройство дома. С появлением в моей жизни ее у меня разыгрался инстинкт создания гнезда. Мог бы сообразить, чем это чревато. Как скоро выяснилось, следовало проявить большую осмотрительность…

Прежде всего я оклеил комнату новыми обоями — очень симпатичными, цветастыми. Потом заказал из каталога готовые занавеси: белые, с блестящими шнурами, собиравшими их по бокам, и множеством оборок. Наконец я заменил трактора на материны вышивки крестом, специально выбрав те, что были с цветами.

Все это я проделал за неделю, в которую Дезире точно не должна была ко мне заявиться. А когда она приехала, повел ее в спальню, распахнул дверь и сыграл на воображаемой трубе туш.

— Ну что ж… хорошо! — промямлила Дезире, обведя взглядом комнату.

Я был озадачен. Попробовал выжать из нее что-то еще.

Мне хотелось, чтобы она назвала меня молодцом, сказала: в такой спальне ей будет очень уютно… Но добился я лишь фразы о том, что комната стала гораздо светлее и просторнее.

— А тебе не кажется, что теперь здесь… красиво? — задал я наводящий вопрос.

И мгновенно пожалел о нем. Дезире, как я заметил, избегает вранья, даже самого невинного. Так что она честно бухнула: понятно, что я отделал комнату по своему, а не по ее вкусу.

— Ты хочешь сказать, надо было позвать тебя выбирать обои? — вырвалось у меня.

Тут я, конечно, лопухнулся: ставить такие вопросы было еще рано. Бросив: «Да нет, почему же?», Дезире включила телевизор — не хотела пропустить последние известия.

Остаток вечера пошел насмарку. Мы сцепились из-за новостей. Дезире сочувствует левым (если не самым радикальным, цвета красного вина, то хотя бы умеренным, цвета красного чая), я же считаю себя мелким собственником, а потому защищаю интересы предпринимателей. Она мгновенно загоняет меня в ловушку, вынуждая оправдывать крупный международный капитал, и, поскольку она привычнее к спорам, вскоре я отстаиваю вещи, с которыми вовсе не согласен. Раздосадованный, я завожусь на полную катушку и начинаю проклинать ничего не соображающих экологов и отстаивать вырубку лесов, на что Дезире отвечает пламенными речами об уничтожении окружающей среды и истощении природных ресурсов, а я чуть ли не обвиняю ее в поджоге грузовиков мясного концерна «Скан».

И все это время я чувствую, что на самом деле ссора возникла из-за обоев. Дезире лезет на рожон, потому что сама не знает, нужно ей вмешиваться в обустройство моего дома или нет.

Впервые мы засыпаем в одной постели, не предавшись сначала любви.

Правда, мы держимся за руки.

Мне нравятся приглушенные краски простые

незамысловатые формы…

Летний луг с его многоцветьем

скорее вызывает неприязнь

При виде занавесей, напоминающих бальное платье из «Унесенных ветром», и вышивок, которые заняли последний свободный от них уголок дома (бывший склеп), меня потянуло на хохот. Но Бенни стоял рядом такой важный и гордый, что я сдержалась, только погрустнела, не зная, как себя вести. Мне совершенно не хотелось высказываться о попытках Бенни навести уют — это означало бы, что я претендую на решение каких-то вопросов в его доме. А у меня подобных претензий нет. Во всяком случае, пока.

Потом еще эта идиотская стычка перед телевизором! Сначала мне, правда, даже нравилось завлекать его в одну ловушку за другой, однако вскоре я чуть не плакала, поскольку не хотела, чтобы он терял мое уважение, отбиваясь от меня типичными лозунгами реакционеров. На самом деле Бенни человек отнюдь не ограниченный и не консервативный. Более того, он разбирается в вещах, о которых я не имею ни малейшего представления. Но если люди живут на разных звездах, тут уж ничего не попишешь.

В некоторых случаях наши разногласия принимают более мягкую форму.

Мне, например, не нравится его одежда, а ему — моя.

Однажды он заявился ко мне с пакетом из «Дианиной моды» — магазина, в котором дамы из разряда секретарш (лет этак пятидесяти семи) покупают себе строгие синие костюмы с пикантными шарфиками… или нарядные гофрированные платья с расшитым блестками передом (отчего грудь кажется покрытой экземой). Мы с Мэртой часто останавливаемся у витрины этого магазина посмеяться.

— Я попал на распродажу! — гордо выпалил Бенни. — Открывай!

Нет, не костюм, не нарядное платье, а кошмарная «девчачья» юбка — широкая, с огромными лиловыми розами и ядовито-зелеными листьями. Может, я и повесила бы ее у себя в виде инсталляции, но показаться в ней на людях?! Упаси Господь!

— Видишь ли, какое дело… — попыталась смягчить удар я. — Эта вещь… не в моем стиле!

Ухищрения оказались бесполезны. У Бенни слишком хорошо работает голова. Тогда я выложила правду-матку — пусть не думает, что лицемерю.

— В общем… тихий ужас.

Он явно предпочел бы мое лицемерие.

— Почему тебе всегда хочется выглядеть как утопленница? — прошипел он, заталкивая юбку обратно в пакет. — Все равно забирай! В крайнем случае порвешь на тряпки, будет чем наводить лоск, когда моешь окна!

— Как утопленница?! — рассвирепела я. — Сам забирай эту дрянь! Может, пригодится, если в кои-то веки соберешься помыть окна у себя! Или надевай в хлев, такую красоту вонью не испортишь!

Мы злобно уставились друг на друга.

Затем он плюхнулся на диван рядом со мной — подложив под себя руки.

— Скажи спасибо, что я не бью маленьких! Нет у меня такого в заводе, чтоб их бить!… — сквозь зубы процедил он. — Но я их толкаю! — добавил он… и, повалив меня на диван, сорвал мою майку из небелёного хлопка, выращенного без применения инсектицидов. — Если честно, ты мне больше нравишься без одежды. Во всяком случае, без твоей. Такого уродства, как твоя беретка с грибами, еще свет не видывал!

Я, однако, успела заметить, что Бенни выложил за юбку около трехсот крон, а деньги он, насколько я понимаю, не гребет лопатой. Вот я и решила: надо нам вдвоем прогуляться по городу, чтобы я могла в виде примирительного жеста купить одежку за триста крон и ему. Выбирать буду я, а он, ежели не понравится мой выбор, получит удовольствие от того, что без обиняков выскажет это мне. И будем квиты.

Мы бродили по универмагам несколько часов — пока Бенни, по обыкновению, не рванул к коровкам. За это время мне, например, приглянулись фланелевые рубашки от «Малберри» — в узкую полоску цвета яичной скорлупы и табака. Чем не подходящий наряд для досуга сельского помещика?

— Я такие надеваю в хлев, — пробормотал он. — За девяносто девять пятьдесят можно выписать по почте аж три штуки!

Изящная французская рубашка, которую надо носить расстегнутой на груди, вызвала у Бенни взрыв хохота.