Ровно в шесть утра, в будни, в выходные и в любое время года, звонил будильник. Маргарита Львовна вскакивала с кровати мгновенно, как бывалый пожарный по сигналу тревоги, и сразу приступала к гимнастике собственного изобретения: гремучей смеси из шейпинга, аэробики, калланетики с элементами йоги, стрейчинга и даже атлетизма. Все это удовольствие занимало час пятнадцать минут. Еще пятнадцать минут, ни секундой больше или меньше, отводилось на контрастный душ и одевание. Следующим номером программы шел завтрак, оригинальный на вид и почти несъедобный на вкус – Маргарита Львовна питалась по правилам вегетарианского сыроедения. Ровно без пятнадцати восемь она уходила на работу. Ровно в полдень делала пятнадцатиминутный перерыв на гимнастику для глаз. Ровно в два извлекала из кейса пластиковый контейнер с обедом, таким же оригинально-несъедобным, как и завтрак.

Не менее безупречно и рационально распределялось время после работы. Час отводился на домашние дела, телефонные разговоры и ответы на электронные письма; час – на аутотренинг, еще час – на ванну и всякие косметические процедуры. Ровно в десять вечера Маргарита Львовна удалялась в свою комнату. Оставшиеся до полуночи два часа предназначались для чтения. Ни дамских романов, ни детективов-однодневок Маргарита Львовна не признавала и читала исключительно ради поддержания эрудиции: на полке выстроились книги последних нобелевских лауреатов, труды по психологии и элитарные журналы о новинках авторского кино, науки и техники.

В этой идеальной системе не было места только одному: воспитанию дочери. Единственное, что Маргарита Львовна пыталась привить ей, так это собственный рационализм. Но к Маше он почему-то не прививался, хоть тресни. Маргарита Львовна с раздражением замечала, как Маша в десятый, двадцатый, сотый раз перечитывает любимую книжку («Почитала бы что-нибудь нужное!»), часами, высунув от усердия кончик языка, лепит из пластилина мелких зверушек, деревца с крошечными листиками и микроскопическими ягодкам («Какое ерундовое занятие!») или перевешивает со стенки на стенку внушительную коллекцию маленьких рисуночков, прикрепляя их к обоям булавками («Бессмысленная трата времени! И обои портятся!»). Хотя Маргариту Львовну так и подмывало положить конец Машиному неразумному времяпрепровождению, она ограничивалась замечаниями. От военных действий ее удерживало чувство вины – за то, что слишком занята собой и своей карьерой; что общение с дочерью сводится к вопросу: «Уроки сделала?», а готовка – к тому, чтобы бросить в кипящую воду сосиски или пельмени; что ей недосуг, да и неохота, проверять эти самые уроки и уж тем более выслушивать Машины рассказы про одноклассников и учителей. Перед собой Маргарита Львовна оправдывалась, что пристроила дочь в элитную школу, где об ее образовании и воспитании авось да позаботятся, и выговорила себе право уходить с работы не позже шести, а по пятницам возвращалась домой даже раньше Маши.

Как раз в пятницу, три года спустя после того, как Маша впервые отправилась на каток в вечернюю группу, Маргарита Львовна размеренно шагала к дому с кейсом в одной руке и пакетиком из мини-маркета в другой. Она намеревалась порадовать Машу жареной картошкой. Вообще-то, она терпеть не могла мыть и чистить неровные клубни и отваживалась на такой подвиг не чаще одного раза в квартал.

В лифт вместе с ней вошла женщина в расстегнутой куртке и свитере под горло, лишенном всякого фасона, с нелепым рисунком – явная самовязка. Маргарита Львовна успела подумать, что одеваться так, будто на дворе середина прошлого века, смешно и что среди ее знакомых таких людей нет, и в тот же миг осознала, что эту женщину она как раз знает.

– Ой, здравствуйте! Вы ведь Машина мама? Я как раз к вам.

– Здравствуйте, э-э-э… – Маргарита Львовна напряженно вспоминала, как зовут громкоголосую тренершу из спортивной школы.

– Тамара Витальевна, – напомнила та, – можно просто Тамара.

– Вы к Маше, наверное? Но ее еще…

– Нет, я именно к вам, – веско произнесла Тамара Витальевна. – Очень хочу с вами побеседовать. Не слишком отвлеку?

Маргарита Львовна едва заметно помрачнела, будто по лицу ее пробежала тень от облака. Однако ответила вполне любезно «да-да, заходите», извинилась, что ей надо «быстренько приготовить обед», и попросила тренера подождать в комнате, чтобы сражаться с картошкой без свидетелей. Неуклюже ворочая ножом – из-за отсутствия сноровки и из-за маникюра, который старалась беречь, – она мысленно костерила глазки, которые не желали выковыриваться, и эту тренершу, по чьей милости вынуждена была торопиться. Но из-за спешки картофелины сделались еще более непослушными, и воевала она с ними дольше обычного – за это время можно было бы действительно соорудить что-нибудь соответствующее гордому наименованию «обед». Наконец, кружки неравномерной толщины были свалены на сковороду, Маргарита Львовна включила конфорку и направилась в комнату, где терпеливо сидела незваная гостья.

– Быстро вы с готовкой справились, – учтиво сказала Тамара Витальевна.

Маргарита Львовна независимо повела бровью (дескать, справляться быстро с чем угодно – для нее обыденное дело) и опустилась на вертящийся стул у компьютерного столика.

– Итак? Я вас слушаю.

Тамара Витальевна смущенно кашлянула в кулак. Перед этой ухоженной дамой с безупречными ногтями и строгой, как у политика, прической ей стало неловко за свои красноватые шершавые руки и видавшие виды тренировочные штаны, усеянные катушками. Тем не менее начала она уверенно:

– Помните, я когда-то вам про Машу говорила, что ей бы надо профессионально кататься? В специализированную школу идти? – По лицу Маргариты Львовны непонятно было, помнит она об этом или нет; тренер продолжала: – Так вот. Я-то с самого начала заметила, какая она способная. И теперь я вам с полным правом могу сказать: она талант. Настоящий талант! Золото, а не девочка! Как будто родилась в коньках, ей-богу. Тренируется любительски, а может чуть не с первого раза освоить такое, на что у других уходят недели, месяцы!

Тамара Витальевна ожидала какой-то реакции на свои слова, но Машина мама сидела как замороженная.

– Вы ведь в курсе, что она уже второй спортивный имеет? Разряд, в смысле? И на первый вот-вот сдаст?

Маргарита Львовна разомкнула губы с усилием, точно расщелкнула замочек:

– М-м-м, не в курсе. Я не вникаю в эти детали, – Она закинула ногу на ногу и скрестила руки на груди.

– А, ну я вам расскажу. В школе, где я преподаю, всего шесть человек до первого взрослого разряда дошли, Маша вот седьмая будет. Набор элементов у ней уже такой, с какого можно начинать чемпионский, так сказать, разбег. Самый трудный прыжок, аксель, без труда дается, бедуинский во вращение – чудный, не прыгает, а летает, и волчки, и винт – это вращение стоя – с такой скоростью крутит, что ахаешь, красота! А заклоны какие! Умопомрачительные! – Она поняла, что чересчур увлеклась эпитетами. – Ну и так дальше, как говорится, по алфа́виту… Вот-вот уже дойдет до трудных тройных, лутца и флипа. В каскадах – это когда прыжки один за другим – тулуп и сальхов тройные прыгает без сучка без задоринки, вспархивает, как невесомая, ей-богу! И главное, аксель! Прыжок коварный, а она два оборота крутит стабильно, – Тамара Витальевна жестикулировала, как актер пантомимы, чтобы донести до Машиной мамы красоту и коварство элементов и меру Машиных успехов, – хотя он на самом-то деле выполняется с хода вперед, поэтому двойной – это не два, а два с половиной обо…

– Я в этих оборотах ничего не смыслю, – прервала ее Маргарита Львовна и потрогала себя на мочку уха, будто поправляя сережку, которой не было.

– Да-да, извиняюсь, вы же далеки от специфики… Короче, у ней задатки мастера. Не от выучки, а от природы, вы понимаете?

Не похоже было, что Машина мама намерена что-либо понимать. Она сидела безучастная, словно облаченная в невидимый панцирь, о который билась тренер.

– В общем, Маше надо как можно скорее переходить в специальное, так сказать, заведение, лучше всего в школу олимпийского резерва, – Тамара Витальевна уже не надеялась дождаться отклика, потерла ладонями подлокотники, показывая, что заканчивает разговор. – Я за Машу похлопочу, – и встала с кресла.