Именно потому, что таких людей, как Тиллак, в группе было большинство, Ким в глубине души и считал себя недостойным роли руководителя.
Но ничего другого, как только радушно встретить гостя, Киму не оставалось. Навязанную силой обстоятельств, заслуженную или не заслуженную, но свою роль приходилось играть.
— Я тебя слушаю, — сказал Ким.
Он усадил гостя и сел напротив него. В раздвинутую во всю ширину наружную стену кабинета, выходившую в парк, вливался аромат увядающих листьев. Чуть слышно шелестели ветви кленов и лип, росших у самого «окна». Шум города не достигал слуха, и казалось, что дом стоит где-то в сельской местности.
— Хорошо у тебя, — сказал Тиллак.
Он сидел в кресле выпрямившись, высокий, худой, с темным от загара лицом, на котором пробивавшиеся сквозь ветви лучи заходящего солнца играли бронзовыми бликами.
Ким знал, что Тиллак находится уже в преклонном возрасте, но по гладкому красивому лицу, гибкости и легкости движений ему никак нельзя было дать его лет.
— Прежде всего, — сказал он, — хочу принести тебе извинения от имени моих коллег. Мы собрались и обсудили проблему атланта, не поставив тебя в известность об этом. Произошло это почти случайно, на последнем съезде физиологов. Вопрос стоял в узко медицинском плане. Ты же не врач, — прибавил он, как бы в пояснение.
— Разумеется! — ответил Ким. — Вы были совершенно правы. Мне там нечего было делать. Все ясно.
— Увы! — вздохнул Тиллак. — Наши выводы неутешительны.
— Я так и думал.
Ученый с интересом посмотрел на Кима:
— А можно спросить, что именно ты думал по этому вопросу?
Ким коротко изложил свою точку зрения. Скрывать ее от собеседника было бессмысленно.
— Отчасти ты прав, — сказал Тиллак. — И сравнение со зверем в зоологическом саду психологически верно. Каков же твой конечный вывод?
Ким в недоумении хрустнул суставами пальцев.
— Если бы он оказался стар…
— Но он, возможно, молод, или ты считаешь…
— Нет, я так не думаю.
Ким с трудом заставил себя произнести этот ответ. В глубине души он думал именно так.
Но принужденный тон не ускользнул от проницательности старого ученого.
— Да, возможно, он молод, — сказал Тилдак. — И это усложняет проблему. На совещании, о котором я только что говорил, кое-кто высказался в том же аспекте, что и ты. Правда, наметился выход, и о нем я хочу посоветоваться с тобой. Сложный вопрос, — прибавил он.
— В чем суть этого выхода?
— Мы не имеем права лишить его человеческой жизни, — вместо ответа сказал Тиллак.
— Что ты имеешь в виду? Моральный облик?
— Дело не в моральном, а в умственном развитии.
— Это еще хуже.
Минуты две собеседники молчали.
— Видишь ли, — сказал Тиллак, — мы пришли к выводу, что между эпохой атлантов и нашей чрезмерно большое расстояние во времени. Его мозг будет не в силах преодолеть это расстояние.
— Это было ясно с самого начала, — не удержался Ким.
— Не совсем так. Мы не знаем, каков был уровень развития атлантов. А человеческий мозг, во все известные нам эпохи, был идентичным. Человек, скажем, пятого, шестого тысячелетия до нашей эры был способен усвоить всю сумму современных нам знаний. Я хочу сказать, что его мозг был способен вместить эти знания. Но дело усложняется неподготовленностью мозга, тем, что мы называем теперь «мозговой инерцией», зависящей от наследственности. Двенадцать тысяч лет — это слишком много. И наша наука, исследуя возможности мозга древних, по методу нисходящей аналогии, пришла к выводу, что мозг атлантов должен был качественно отличаться от мозга людей даже шестого тысячелетия до нашей эры. Тем более от нашего.
— Мне кажется, — сказал Ким, — что ты не решаешься говорить прямо.
— Это верно, — ответил Тиллак. — И объясняется просто. Наметившийся выход из тупика основан на моих работах. Я просто-напросто боюсь взять на себя ответственность за возможные последствия.
— И все же, — Ким улыбнулся: подобная нерешительность со стороны крупного ученого была ему непонятна и казалась смешной, — все же тебе придется открыть мне тайну.
— Ты хочешь сказать, что иначе мне не было смысла начинать разговор?
— Получается так.
— Я всю жизнь работал над вопросами «мозговой инерции», — сказал старый ученый. — Еще встречаются случаи, когда человек рождается с «неполноценным» мозгом. Грубо говоря, есть люди более умные и менее умные. Даже в наше время это разделение дает себя чувствовать. А в будущем проявления атавизма станут уже совершенно неприемлемыми. И потому наука ищет средства воздействия на «мозговую инерцию». Мне удалось найти надежные средства, но они не испытаны. К чему приведет их применение — никто не может сказать.
— Иными словами, вы пришли к выводу, что на мозг атланта надо воздействовать, чтобы избавить его от участи «зверя в зоологическом саду». Прекрасный выход! В чем же сомнения?
— В том, что я сказал. Метод не испытан. — Тиллак наклонился вперед. — Что будет, если его психический мир не изменится в результате ликвидации «мозговой инерции»? Мы же его не знаем.
— А ничего не будет! Был дикарь и останется дикарь.
— У тебя очень жесткая позиция в этом вопросе, — заметил Тиллак.
— Я кибернетик, — ответил Ким. — И привык смотреть на людей, как на биологических, или, если хочешь, белковых, роботов. В отличие от механических и электронных, которых мы конструируем, только и всего. Если программа, заложенная нами, перестает нас удовлетворять, мы заменяем ее другою. А если заложенная первоначально — единственно возможная, значит робот плохо сделан. Твой метод, насколько я его понимаю, в принципе ничем не отличается от нашего. Вопрос для меня только в том, как «сделан» биологический робот, называемый «атлантом». Его конструкция нам неизвестна. Если можно заменить программу, заложенную природой при его рождении, наследственностью, условиями жизни, — хорошо! Если нет — плохо! Вопрос может стоять только так! Во всяком случае, другого выхода придумать, по-моему, невозможно. Без замены программы он осужден на жалкое прозябание в нашем мире, которого не сможет понять. Даже в том случае, если он являлся выдающимся ученым своего времени. Кажется, совсем просто. И если применение твоего метода может дать один шанс из тысячи, какие могут быть сомнения! Ты опасаешься расхождения между разумом и психикой, забывая при этом, что речь идет не о современном человеке…
— Подожди! — перебил Кима Тиллак. — Ты не совсем меня понял. Разум и психику нельзя разделять. Это один комплекс.
— Я их и не разделяю, а только повторяю твои слова, в том же смысле, что и ты. Он не современный человек, его психика, так же как и разум, крайне примитивна. Если в результате ликвидации «мозговой инерции» его мозг получит потенциальную возможность постичь наш мир, а то, что ты назвал «психикой», иначе говоря — восприятие и метод мышления, останется прежним, — ничего не изменится.
— Вот это-то как раз и неизвестно.
— Безумие ему не угрожает. Он не современный человек, — повторил Ким. — Ну, а если он все же сойдет с ума, я не вижу в этом большой беды. Безумный или не безумный, — одинаково останется дикарем.
— Меня удивляет твоя точка зрения, — сказал Тиллак.
— Ну хорошо! — рассердился Ким. — Если тебя заранее мучат угрызения совести, могу посоветовать одно. Время еще есть, поставьте вопрос на всемирную дискуссию. Тогда за возможные последствия будет отвечать все человечество.
— Благодарю тебя! — сказал Тиллак.
Он ушел, оставив Кима в недоумении — зачем приходил и за что выразил благодарность?
«Получается, — подумал Ким, мысленно рассмеявшись, — что, будучи специалистом по „мозговой инерции“, Тиллак не замечает, что сам заражен этой „инерцией“. Он рассуждает, как человек прошлых веков».
С детства привыкший мыслить технически, Ким не мог понять сомнений Тиллака и, когда предложенная им дискуссия действительно была объявлена, очень удивился.
— Странно! — сказал он жене. — К чему поднимать столь простой вопрос? Кому это нужно?
