Разумеется, паренек знал, что корневища рогоза больше и сытнее – но выкапывать их голыми руками удовольствие сомнительное. Больше намучаешься, чем наешься. К тому же, эти коренья хороши печеными – а готовить их было пока не на чем. Посему, подкрепившись, Пыхтун вернулся к своей простенькой волокуше и двинулся дальше.

Болото сменилось густым, темным и сырым ольховником, потом ненадолго в стороны раскинулся ивняк. Здесь берег стал посуше, чуть вдалеке можно было разглядеть могучие липы и тополя, на болоте растущие не очень охотно. Там, под густыми кронами, наверняка было уютно и спокойно. Много ароматной зеленой травы, часть которой наверняка годится в пищу, но… Но лиственные леса даже на холмах все равно всегда сырые, земля под травой не высыхает в самый сильный зной. Не лучшее место для ночного сна. А о ночлеге уже давно пора подумать. Большая часть дня позади, искать убежище в сумерках будет поздно.

– Ели совсем близко, я их вижу, – приободрил девочку Пыхтун. – Скоро дойдем.

Еще немного усилий – и паренек сделал неприятное открытие: берег повернул к северу. Это означало, что поросший соснами и елями вожделенный взгорок, к которому он так долго стремился, стоит не у воды, а сильно в стороне, за густыми зарослями березы и ольхи.

– Да, оттуда к воде не добежать, – разочарованно пробормотал Пыхтун. – Подожди здесь, я пройду дальше. Может, другое место замечу. Не такое опасное.

Отпустив волокушу, паренек быстрым шагом отправился дальше по берегу, но вскоре наткнулся на широкую протоку. Громко хлопая крыльями и недовольно клекоча, шарахнулись в стороны птицы, метнулась от ног на глубину стайка мальков. То ли это разлилась впадающая в Воды Заката неведомая река, то ли Воды сами образовали залив, давший приют изрядному количеству уток, чаек и гусей – поди отсюда угадай! Но то, что с волокушей водную преграду не одолеть – Пыхтун понял сразу.

– Зато рогоза столько наросло, на все племя хватит, – пробормотал он, поворачивая назад. – Несколько дней прожить можно.

– Ты вернулся?! – приподнявшись, махнула рукой Снежана. – А я хотела к камышам подойти, и не получилось. Не слушается нога совсем, хоть плачь.

К счастью, несмотря на угрозу, теперь она совершенно не хныкала.

– Ни одной звериной тропы не видел, – ответил ей Пыхтун. – Думаю, крупные хищники сюда давно не хаживали. Попробуем на холм подняться. С него и лодку увидеть можно, когда нас искать начнут, и комаров вечером сдувать будет, и не отсыреем ночью. Давай, ложись. Поворачиваем…

Сказать это было куда легче, чем осуществить. Девственная роща понизу оказалась густо переплетена тонкими, но крепкими стеблями лютиков, перекрыта зарослями иван-чая и крапивы. Причем не только молодыми жгучими растениями, но и пожухлыми остатками прошлогодней травы, и позапрошлогодней. Уже давно мертвой – но от того не менее прочной. Здесь торчали пеньки старых, когда-то сломавшихся толстых деревьев и прутья молодой поросли, и царапучие стволы ольховника, что высох в тени, не успев дорасти до солнца. Все вместе это живое и пересохшее буйство представляло собой препятствие, через которое нужно прорубаться, а не идти – но прорубаться было нечем, и Пыхтун проламывался вперед шаг за шагом, рвя, ломая, опрокидывая преграды своим собственным телом.

Хорошо было только одно: тяжелая волокуша окончательно затирала его путь, оставляя за собой широкий ровный след. Готовую тропу, по которой можно быстро убежать к Водам Заката и спрятаться там от возможных врагов.

Когда заросли наконец кончились, Пыхтун упал на спину в густой ковер незрелой черники и долго, долго отдыхал, закрыв глаза и тяжело дыша. Он выдохся настолько, что окажись сейчас рядом росомаха или пара волков – не стал бы даже сопротивляться, встретив избавление от мук с улыбкой облегчения. Но лесные хищники упустили свой шанс: отлежавшись, Пыхтун поднялся на ноги и зашагал вверх по склону между редкими соснами. В одном месте ковырнул пальцем толстый, мягкий слой опавшей хвои. По коричневым иголкам поструился песок.

– Понятно, – задумчиво, как отец, кивнул паренек. – На песке, кроме сосен, никогда ничего не растет. А там, где ели, наверняка ямка с землей.

Пыхтун оглянулся на Воды Заката, скривился в усмешке. Отсюда, с холма, полоска ольховника казалась совсем узенькой. Трудно поверить, что прорываться через нее пришлось так долго. Дальше, за коричневой лентой камыша, раскинулась в бесконечность голубая гладь озера…

Наверное, это было красиво – но на Пыхтуна свалилось слишком много хлопот, чтобы тратить время на любование пейзажем. Он выбрал на склоне холма ровное место, расчистил его до песка, сходил за Снежаной, после чего по уже готовой тропе помчался к озеру и по берегу к заливу, где почти до сумерек старательно дергал рогоз, собрав такую охапку, что еле помещалась в руках. С ней вернулся к девочке. А когда та управилась с угощением – уже наступили сумерки, и маленькие путешественники, крепко прижавшись друг к другу, погрузились в тревожный сон.

Духи леса оказались милостивы – ночью покой детей никто не потревожил. Но разбудило их, увы, не солнце, а острый приступ голода. Травка, даже такая вкусная, как рогоз – не самая сытная еда для юных потомков Мудрого Бобра.

Пыхтун, поднявшись, первым делом осмотрел ногу своей спутницы. Голень у нее не то что не исцелилась, но, кажется, распухла еще больше.

– Ладно, лежи, – разочарованно махнул он рукой. – Схожу за едой.

Паренек сбежал с холма, знакомым путем прошел по тропе к берегу, повернул налево, любуясь сверкающими на солнце камнями. Черные и серые, красные и полосатые, с искрящимися слюдяными вкраплениями и коричневые, с белой полупрозрачной поволокой…

Пыхтун замер, приглядываясь. Опустился на колени и вывернул из земли довольно крупный кусок кремня, отшлифованный волнами до зеркального блеска. Сглотнул от восторга, старательно пристроил его между обычными камнями, вывернул из-под ног другой булыжник, выпрямился, поднял его над находкой и бросил вниз. Послышался громкий треск, брызнули осколки, камень раскололся надвое – но главным было не это. Главное – в стороны от хрупкого кремня отлетело сразу несколько крупных кусков!

Пыхтун опустился на колени, собрал все осколки, которые заметил, внимательно рассмотрел. Отложил в сторону почти круглый, с острыми краями кусок, отколовшийся сбоку. Другой – продолговатый, но узкий – сунул под ногу, несколько мелких треугольных осколков сгреб в кучку, отодвинул. Снова взялся за круглый осколок, покрутил перед глазами, положил на небольшой камень, выпирающий из пляжа, нащупал другой, размером с кулак, примерился и стукнул в самый центр. По кремню в стороны зазмеились трещины, он распался на четыре осколка разной формы.

Пыхтун разочарованно вздохнул: хотел сделать один удобный нож, а получилось четыре неуклюжих скребка.

Далеко ему еще до мастерства Хромого Зубра! Тот первый попавшийся камень с берега подбирает и прямо у всех на глазах любой инструмент, что просят, делает. Хочешь – наконечник для копья, хочешь – нож для разделки туши. Хочешь – серп, хочешь – скребок. Ну да Хромой Зубр своим делом с незапамятных времен занимается, с тех пор, как ногу покалечил. А случилась сия беда еще до рождения Пыхтуна. Было время научиться. Мальчику же остается только надеяться на удачу да выбирать из осколков те, что могут пригодиться.

Паренек снова взялся за тяжелый булыжник, поднял над головой и со всего размаха опустил на все еще довольно крупный, обколотый только с края, кремень. Собрал то, что отвалилось, опять шарахнул по камню с высоты и вновь сел разбирать получившиеся осколки. После некоторого раздумья отложил к самому первому, длинному и тонкому обломку еще два продолговатых, потом долго крутил перед глазами увесистый кусок с тремя торчащими в стороны острыми гранями. Подобрал голыш и аккуратными мелкими постукиваниями сбил две из граней, примерил получившийся инструмент к руке. Кремень лежал в ладони плотно, кожу не резал. От большого пальца вниз, выпирая на три пальца дальше ногтей, шла слегка изогнутая острая кромка.