Мы заспешили в зал. У дверей проверяли документы, меня снова оттолкнули в сторону, наконец, отыскали в списке. Когда я занял свое место, Сергей уже сидел в президиуме рядом с седым высоколобым джентльменом, похожим на стареющего киноактера. На трибуне бушевал профессор из Гарварда в черной кипе и роговых очках с толстыми квадратными линзами, который почти кричал о том, что евреи Америки, если в них осталось что-то человеческое, не имеют права отказывать в приеме евреям из СССР.
....-- После того, как наши отцы покинули европейских евреев на растерзание наци!..
Я обрадовался его экспрессии, его убежденности. Повернулся лицом к залу. Меня поразила полная отрешенность людей от говорившего. Почти никто не слушал. Одни подмахивали золотыми перьями какие-то бумаги, затем вынимали чековые книжки, подписывали чеки, другие просматривали биржевые таблицы или давали указания каким-то молодым людям, подскакивавшим к ним от дверей. Двое-трое жевали, допивали кофе, рассказывали своим соседям что-то веселое.
А вот и тот самый тип в бархатной кипе, который на предыдущем Еврейском конгрессе оттаскивал меня за .штаны от микрофона, когда я поведал американцам, что Шауль бен Ами и его служба раскололи еврейское движение в Москве.
"...Зачем нам ваша правда! -- раздраженно выговаривал он мне после заседания. -- Вся правда вредна".
Я отвел от него глаза, отыскивая взглядом Сергуню, приготовившего сюрприз и для этого джентльмена. Рядом со мной, с краю, присел человек с жестким бронзовым лицом. Толстые губы поджаты в иронической усмешке. Очень знакомое лицо. Я даже собирался поздороваться. И вдруг меня как током дернуло: "Деньги дороже крови". Кафе преподавателей в Иерусалиме. Действительно, знакомое лицо...
Тут будет, похоже, сегодня такая драка!
И точно! К президиуму торопливо прошагал заместитель Шауля, леший с голубыми глазами. За ним пыхтел, в черной паре, Дулькин, нынешний главарь израильского Сохнута. Сергей окрестил его "Бровеносцем", как они называли ранее Брежнева, Угольные и точно плохо налепленные, как в театральной самодеятельности, брови торчат во все стороны ежиком. Мистер Дулькин был главным врагом "прямиков". Он суровым голосом потребовал прекратить всякую финансовую помощь советским евреям, которые едут не в Израиль, а в Америку, Канаду, Австралию и другие страны...
... -- Этого требуют все сто двадцать тысяч новых израильтян-олим из СССР, воля которых изложена вписьме, ему, Дулькину....
Гудит зал. Переговаривается. Притих только тогда, когда на трибуну поднялся раббай с переломленным носом. Перестали жевать, пить сок. Английский у раббая Бернштейна тоже был "пулеметный". Как и иврит. Все ж я сумел, кажется, ухватить главное:
-- Несколько лет назад до нас дошла весть о фальшивых мандатах на каком-то съезде в Израиле, не помню каком... Мы верили и не верили. Но вот появляется один из руководителей Сохнута и угощает нас такой фальшивкой, рядом с которой прежние -- детские игры, репетиция. 120 тысяч новых иммигрантов из СССР и все против "прямиков"! -- категорически утверждает господин Дулькин.
А вот... -- И он достал из своей черной папки другую истерханную, картонную, которую еще в баре вручил ему Сергуня. Раскрыв папку, заметил негромко, что в выступлении уважаемого господина Дулькина вкралась некоторая неточность... Затем прочитал -- бесстрастным тоном, как читают приговоры, -петицию из Израиля: "...П о м о г а т ь в с е м е в р е я м, в ы р в а в ш е м с я н а с в о б о д у"; назвал, сколько тысяч человек ее подписали и показал конференции листы с подписями.
-Как же так? -- председательствующий в черной ермолке воздел руки к небу . Повернулся к побагровевшему Дулькину.
-- Ты говорил, что тебя все поддерживают. Оказывается, совсем наоборот...
-- Меня поддерживают сионисты! -- прокричал с места уязвленный Дулькин, вскакивая на ноги. -- Если правы не мы, то несостоятелен наш и ваш главный политический лозунг: "Освободи народ мой!"... Овободить ради страны -- дада! и да!..
-- Очень верное замечание! -- воскликнул с трибуны раббай Бернштейн. -Нужно только уточнить. Чтоб советских евреев везли в Израиль без пересадок, хотят они этого или не хотят, на семь лет. Как сказано в Библии, раб должен отработать семь лет. И лишь потом, если рвется вон, отпустить на все четыре стороны.
Зал грохнул от хохота, начал аплодировать рабби Бернштейну, но тот снова попросил тишины, продолжил: -- С кем вы, делегаты Конгресса, с жертвами или палачами, решать вам! Я могу вам сказать, с ем лучшие из нас, герои из героев, к которым приковано ныне внимание всего мира...
Сразу после заседания в Цюрихе, более года назад, из Москвы в Израиль передано по телефону письмо, оно было записано на магнитную пленку. Почему-то оно попало сюда только сейчас... -- Рабби обернулся к Сергею, и тот включил свой карманный магнитофон; в зале зазвучал далекий, звенящий от напряжения женский голос, чуть приглушенный помехами:
-- Мы навсегда связали свое будущее с Израилем, но надо помогать всем, кто хочет покинуть СССР. АлександрЛернер, Ида Нудель, Лев Овсищер, Владимир Слепак, Анатолий Щаранский, и другие. Сентябрь 1976 года.
Это было сенсацией. Из Москвы голос!.. Несколько корреспондентов кинулись из зала к телефонам и автомобилям, остальные обступили рабби Бернштейна, который продолжал напористо, протягивая руку в сторону апоплексически багрового Дулькина:
-- Мы крайне обеспокоены тем, что в израильском истаблишменте отказывает "нравственный барометр". Отказывает не только сегодня.... Между тем, Израиль говорит, и все чаще, от имени всех евреев. За ошибки и нравственную глухоту того или иного израильского министра расплачиваются, как известно, все евреи, взрываются бомбы у синагог Парижа, Рима, Брюсселя. В прессе Запада появляются антисемитские нотки..Евреи всего мира имеют право требовать морального поведения людей, ответственных за израильскуюполитику, в том числе политику абсорбции...
Израиль погибал, когда терял мораль, сказано в Библии. Израиль не должен погибнуть!
Зал рукоплескал долго и бурно. Председатель Конгресса обнял рабби, прошелся с ним до ступенек, ведущих в зал. Демонстративно. Я помахал Сергею. Тот ответил.
Зашептал что-то горячо председателю Конгресса, который вытирал платком лобастое дряблое лицо. Наконец, председатель вытащил свой блокнот, сделал в нем пометку, черкнул что-то на визитной карточке. Лицо Сергея просияло, он вздохнул удовлетворенно.
Перед председателем Конгресса положили длинную бумагу, похожую на ленту с телетайпа. Он пробежал ее взглядом и сказал что-то сидевшим в президиуме. Лицо Сергея вытянулось, улыбка пропала. Когда очередной оратор завершил свою речь, Сергей схватил со стола карточку и, мотнувшись в зал, быстрыми шагами приблизился ко мне.
-- Отнеси тому, "задверному доктору". Добился для него приема у самого...
Я двинулся к дверям, у выхода оглянулся. Сергуня энергично проталкивался вслед за мной, лицо встревоженное: -- Заказал разговор с Израилем. На полдвенадцатого. Чуть было не забыл... -- И он кинулся в соседний холл.
Я вышел на лестничную площадку, к измученному человеку, который стоял, прислонясь спиной к стене. Отдал ему визитную карточку президента Еврейского конгресса, с пометкой президента. Тот схватил ее двумя руками, прочитал и -бросился вниз по лестнице, забыв, что в этом дворце лифты на каждом шагу.
Я задержался у дверей зала заседания, налив себе в бумажный стаканчик кофе. Вернулся обратно, когда председательствующий предоставил слово доктору Сержу Гуру-Кагану, представителю Израиля.
Сергей приблизился к трибуне, расстегивая пиджак, видно, чтобы достать из бокового кармана листочки,свернутые трубочкой. Пристально оглядел жующий, подписывающий бумаги и чеки, смеющийся чему-то зал; долго смотрел, будто выискивал кого-то... Что с ним стряслось? Такие глаза, безумные, лихорадочные, были у него, когда он только что прилетел в Канаду, еще не веря тому, что вырвался из гетто". Что стряслось?.. Я даже привстал, -- от сострадания, от нетерпения увидеть, как он, пугаясь чего-то, тем не менее, швырнет всю эту сбившуюся сейчас возле трибуны "могильную" клаку на адскую, в огне, сковородку.
