— Добро, кабы по-твоему, — Марфушка глубоко вздохнула и сказала: — Кабы дожить.

Нина никак не могла заснуть и очень обрадовалась приходу Архиповны.

— Дай-кось, думаю, погляжу, как она, сердешная, — проговорила старуха, присаживаясь к Марфушке на лавку.

— Однако помираю я, — со всхлипом вздохнула Марфушка.

— А ты не кликай смерть, настанет час — небось ее замешкается, — строго сказала Архиповна. Она зажгла лучину и прикрепила ее к таганцу на шестке. — Настою из травки принесла тебе, выпьешь, гляди-ка, и полегчает. Девонька-то кушала? Али некушамши легла?

— Спасибо, я молоко пила.

— Ну и ладно. Ты, милая, спи. Повернись к стеночке и спи, а я малость Марфе спину поправлю.

Архиповна осталась ночевать. Сквозь сон Нина слышала, как она то и дело вставала к стонущей Марфушке, грозилась на кого-то найти управу, давала Марфушке воды «испить», потом так же сердито шептала молитвы, будто выговаривала богу.

Мама и Домнушка, очень встревоженные, приехали через день к вечеру.

Домнушка осталась в деревне, ухаживать за сестрой. Марфушка, несмотря на жару, все зябла, потихоньку охала и без конца просила пить.

Провожая их, Домнушка вытирала слезы головным платком.

— Гнула Марфа спину на богатеев, да, видать, сломалась.

На выезде из деревни, у речки Нина увидела ребят и Марусю. Она помахала им рукой, поискала глазами Антона и не нашла.

— Знаешь, мамочка, тебе письмо отнес один мальчик, то есть не тебе, а в Петуховку.

— В Петуховку? — удивилась мама. — Это же верст пять.

Выходит, Антон ради нее прошел пять верст туда и пять обратно. А она ему даже спасибо не успела сказать. Увидит ли она еще его когда-нибудь?

Мохнатая коротконогая лошаденка споро бежала, отгоняя хвостом паутов. Нина вглядывалась в кусты: не покажется ли бурая телка…

Радость возвращения — особая радость. Во дворе на черемухе черные шелковистые ягоды, возьмешь в рот — язык сразу к нёбу привяжет. В роще крапива вымахала вровень с забором. Под лопухом, все равно что под зонтиком, можно укрыться от дождя. На березках кое-где уже просвечивали желтые листья.

— Роща — это что… А лес знаете какой бывает!.. — рассказывала Нина сестрам. Лес… Маруся… Как заблудилась и как ее спас от медведей (в «Медвежьей балке», конечно же, живут медведи) мальчик Антон. Сестры сидели на своем излюбленном месте — в конце аллеи на пеньках. Нина вытащила из кармана потемневшую на сгибах бумажку. Катя и Натка от стихов пришли в восторг.

— Он в тебя влюблен! — воскликнула Катя. — Девочки в школе говорили: если кавалер влюблен в барышню, он обязательно пишет ей стихи.

— Глупости! Во-первых, он не кавалер, просто он хороший мальчик! — Нина рассердилась больше из-за того, что сама считала: конечно, влюблен, только об этом она должна одна знать.

Каждый раз ее рассказы о деревне обрастали все новыми подробностями: таких стрекоз в роще и не бывает, та стрекоза была с карандаш, а на ней сидела божья коровка. Коля, услыхав, как он его назвал, «стрекозлиный» рассказ, спросил:

— А не перевозила ли стрекоза на своей спине настоящую корову?

Нина постаралась больше при Коле не распространяться.

…Нина помогала бабушке мыть посуду, когда вошла Домнушка и, заплакав, проговорила:

— Привезла я Марфушку. Кровью харкает, горемычная. Видать, скоро богу душу отдаст… Может, и к лучшему — хоть отмаялась бы… Прости меня, господи, грешную!

— Не следует так говорить, — сказала бабушка. — Завтра схожу к доктору Аксенову. Он устроит Марфушку в больницу. Никогда нельзя отчаиваться.

— Загубили злые люди нашу голубицу бессловесную, — причитала Домнушка. — Я ли не молила господа бога… За что ее господь покарал? Ведь нет на ейной душеньке ни единого греха.

В столовой раздался бой часов. Шесть раз. Скоро придет Коля. Он теперь матрос, ходит в плаванье. Сейчас пароход ремонтируют, а Коля разгружает баржи.

Нина пробежала по двору и уселась на лавочку у ворот.

Худощавую фигуру Коли она увидела еще издали и заторопилась ему навстречу.

— Что-нибудь случилось? — спросил он озабоченно.

— Случилось. Домнушка привезла свою сестру, а она кровью харкает. Скоро умрет. Домнушка говорит, может, и к лучшему, хоть отмаялась бы…

— Что за чушь! — рассердился Коля. — Ее лечить надо.

— Знаешь, богатый мужик заставил ее, больную, идти на покос, за хлеб отрабатывать. Бог его за это накажет?

— Черта с два! Скажи бабушке: я пошел к доктору.

…Аксенов устроил Марфушку в больницу. Варя и Катя носили ей передачу.

— Принесла я доктору сеенки, — рассказывала Домнушка. — На дочкино, актрискино, пальтишко выменяла. Доктор уж так на меня рассерчал, чуть ногами не затопал. Теперь, говорит, медицинская помощь бесплатная. Это, говорит, великое достижение Советской власти.

— Аксенов глубоко порядочный человек. Он и раньше не брал денег с бедных, — сказала бабушка.

— Другие-то брали, — вздохнула Домнушка. — Ох брали.

Вскоре новое событие растревожило семью Камышиных. Лида собралась в Москву. Насовсем. Мама отговаривала Лиду. Бабушка долго ее увещевала. Лида вышла из бабушкиной комнаты с упрямо стиснутыми губами и красными глазами. Сестры слышали, как тетя Дунечка сказала бабушке: «Дикие фантазии взбалмошной девицы». Лидин отъезд в Москву представлялся сестрам чуть ли не геройским поступком.

— Как можно куда-то уезжать, — взрослым голосом повторяла Катя бабушкины слова, — когда кругом такая разруха, такой голод?

— А я бы поехала. Обязательно поехала, — твердила Нина.

Ее подмывало расспросить Лиду, но удалось это только в день отъезда. Мама ушла в лавочку, Натка увязалась за ней. Катя помогала бабушке готовить обед.

В столовой на диване — раскрытый на две половинки старинный кожаный баул, на столе — стопка белья. Лида укладывала вещи. Она то вынимала их из баула, то снова запихивала. Самое подходящее время для разговора.

— Тебе не страшно уезжать? — спросила Нина.

— Немного страшновато.

— Зачем же тогда уезжаешь?

— Вот поэтому и еду. Поняла? — Лида посмотрела в окно.

— Нет.

— А у тебя появлялось когда-нибудь желание ничего не бояться?

— Сколько раз, — уныло призналась Нина. — Еще осенью мы с Катей носили Вене передачу, так даже от козы убегали.

— Вена вчера не приходил?

— Не приходил. А в деревне я гусей боялась.

— Положим, я гусей тоже боюсь. — Лида швырнула в баул какой-то сверток, подошла к Нине, убрала с ее лба прядь волос и сказала: — Я про другое — можно тихонько сидеть в своем уголке, зарабатывать на хлеб насущный и ждать, когда все в мире устроится. Но можно и самой все устраивать.

Удивительно приятно, когда с тобой разговаривает как со взрослой, а не говорят: «Ты еще мала» или: «Это не твоего ума дело».

— А как это: самой устраивать?

— Вот этого-то я и не знаю, — вздохнула Лида.

«Милая Лида, никогда она не воображает, будто все знает».

Лида закинула руки за голову и, положив сплетенные пальцы на затылок, стала прохаживаться по комнате. Все-таки Лида очень хорошенькая…

— Но я должна узнать, как надо мир перестраивать. Всем вам, конечно, смешно! Но меня это не трогает… — Тут Лида оборвала себя и прислушалась. — Кажется, кто-то идет? Ниночка, выгляни в окошко, посмотри.

Нину удивила Лидина просьба: сама стоит у окна и просит. Но пожалуйста, разве трудно.

— Коля идет, — сообщила она.

— Один?

— Один.

— Я так и знала. — Лида улыбнулась, но не очень весело — ямочки на щеках сразу же исчезли.

Нина почему-то не решилась спросить, что «так и знала» Лида.

— Мальбрук в поход собрался, — пропел Коля, появляясь в столовой.

Лида промолчала, хмуря брови, она заталкивала в баул шаль. Коля потрепал легонько Нину за косы и провозгласил:

— Вена не сможет прийти.

— Понимаю, — кивнула Лида и стала что-то сквозь зубы насвистывать.

— Ничего ты не понимаешь, — мягко проговорил Коля, — он действительно не может прийти. У него болит нога. Кажется, растяжение. — Коля, наверное, ждал, что Лида заговорит, но она продолжала насвистывать.