— Знаете, а вы его прогоните. Чего ему надо?

— Вишь, девонька, велит на покос пойтить подсобить. А я так, чего по хозяйству, могу, а копны таскать — не по силам мне. Порченая я. Ишшо в девчонках батрачила, так с надрыву у меня что-то внутри нарушилось.

— Не ходите, еще заболеете.

— Вот и комбед не велит. Выручим, говорят, с хлебом.

— Комбед — это Советская власть?

— Совецкая, Совецкая.

— Раз Советская — значит выручит, — убежденно сказала Нина и, подумав, добавила: — Одного человека несправедливо посадили в тюрьму, а Советская власть его выручила.

…Уже неделя, как Нина в деревне. Сидит у окна, семь дней подряд сидит и смотрит на кособокую избу. Сейчас утро. Дома пьют чай в кухне. Окна в комнатах от жары прикрыты ставнями. В столовой на столе букет, мама так любит цветы. После чая сестры побегут в рощу.

Нина не заметила, как под окном собрались ребята. Они стояли, сбившись в кучку, и с откровенным любопытством смотрели на Нину. Они почему-то походили друг на друга: девчонки в длинных платьях, на головах платочки; у мальчишек волосы обрезаны «под горшок», рубашки не подпоясаны, штаны длинные, внизу бахрома, на плечах и коленях просвечивает голое тело.

Несколько минут Нина и ребята молча разглядывали друг друга. Девчонка, чем-то напоминавшая Граньку, наверное веснушками, спросила:

— Ты городская? Пошто приехала?

Нине не хотелось говорить про больные ноги, и она промолчала.

Маленькая белоголовая девочка, улыбаясь беззубым ртом сказала:

— Ждраштуй.

Нине стало смешно.

— Бонжур, мадемуазель.

Ребята помолчали.

— Гляди-кось, — произнес лобастый мальчишка с царапиной во всю щеку, — видать, нерусская.

Слова мальчишки подзадорили Нину, и ее, как говорил Коля, понесло: вот когда могут пригодиться французские слова, которые вечно зубрит Катя.

— Пардон, мусье. Пермете муа де ките ля клас. Ля пом, ля папир, адью, мерси. Эн, де, труа, же ве кан ля буа, катр, сенкс. Же ву при.

— Вот чешет-то! — восхитился лобастый мальчишка.

Запас французского «красноречия» у Нины иссяк.

Веснушчатая девочка попросила:

— Ишшо маленько поговори.

Нина помедлила всего лишь секунду, а потом выпалила:

— Гюго, Гюи де Мопассан, Дюма, Д’Артаньян, Айвенго, уксусэ, бззе, кабриолет, ватер клозет.

Лобастый мальчишка плюнул через зубы («вот не знала, что можно так далеко плеваться») и с презрением произнес:

— А че с ней, нерусской, разговаривать! Пошли, че ли?

— Вовсе я русская, — обиделась Нина.

— А по-каковски ты говорила? — спросила высокая синеглазая девочка.

— По-французски, — промямлила Нина, краснея.

— Айда с нами по ягоды, — позвала синеглазая девочка.

— А куда?

Девочка строго сказала:

— Не закудыкивай дорогу. Недалече пойдем, за Медвежью балку.

— Там медведи?

Ах, лучше бы она об этом не спрашивала! Они так хохотали, что лобастый мальчишка даже присел на корточки. У Нины горели уши. Уйти? Но от смущения она не могла пошевелиться. Под защиту ее взяла та же синеглазая девочка.

— Будя вам! — сердито прикрикнула девочка на хохотавших ребят. — Она же городская. — И, обратившись к Нине, почти приказала: — Бери корзинку, и айдате.

Нина заколебалась: Марфушка придет не скоро. А потом, вдруг они все время будут над ней смеяться?

— Ну, иди за корзинкой — мы обождем, — повторила синеглазая.

Нина схватила в сенях корзинку и выскочила во двор. Ворота из жердей не смогла открыть, но ловко перелезла через них. Кажется, это ребятам понравилось.

На Нине клетчатое короткое платье, тапочки из парусины на веревочной подошве и белые вязаные носки. Что ребята так пристально ее разглядывают? Бабушка говорит, что так смотреть на человека неприлично. Хорошо, что нет больших мальчишек, одна мелкота. И все они слушаются синеглазую Марусю. Нина старалась быть поближе к ней.

Сразу же свернули в переулок, прошли мимо огородов, спустились к реке и перешли ее по ветхому мостику. Плахи на мостике подвижные, будто клавиши пианино. Дорога поползла по косогору, повиляла и спустилась в низинку.

Прямо у ног дремало озерко не озерко, пруд не пруд. Словно в огромное блюдце налили зеленую воду. На воде круглые блестящие, как у фикуса, листья, а на них тоже круглые, точно фарфоровые, белые и желтые цветы. И над всем этим великолепием кружатся стрекозы с голубыми стеклянными крыльями.

— Не отставай. — Маруся взяла Нину за руку. — Ждать да догонять — хуже нет.

Скоро они вошли в лес. Дорога не торная, поросшая мелкой травкой. Березы раскидистые, ветви у них начинают расти низко над землей, а у елей, наоборот, ветви растут высоко и на них висит густая, как бахрома, хвоя.

— Какие елки высокие! — сказала Нина.

— Это не елки, а лиственницы, у них иголки на зиму опадают.

— Опадают? — удивилась Нина. — И деревья стоят голые?

— Голые, — повторила Маруся, она засмеялась и беззлобно сказала: — Чудная. Ты что, впервой в лесу?

— Да, первый раз. У нас есть роща, но это совсем другое. Ты не знаешь, как называются такие круглые цветы? Ну те, что растут прямо на воде? — Нина махнула рукой в сторону озерка.

— То кувшинки.

Нина быстро устала, а ребята, словно назло, с пригорка неслись вприпрыжку.

— Дальше не пойдем, — наконец объявила Маруся, — тут ягоды сколь хошь. Каждый собирает сам себе.

Ребята рассыпались в разные стороны. Нине Маруся наказала:

— Смотри не отставай, звать будем — откликайся.

Оставшись одна, Нина села и с наслаждением вытянула ноги. Здесь ее никто не увидит, никто не будет смеяться, что она, как старуха, сразу уселась отдыхать. Ну и заросли! За кустами, кажется, вода журчит.

Наверное, оттого, что она отвыкла так помногу ходить, ноги страшно ныли… Она чуточку полежит на спине, с закрытыми глазами, как учила мама, и все пройдет.

Приятно лежать — трава мягкая, от ключика тянет свежестью. Вода журчит, журчит…

Нина проснулась так же внезапно, как заснула. Кругом тихо, голосов ребячьих не слышно. Только вода журчит. Она крикнула: «Аууу!» Никто не отозвался, она испугалась и закричала: «Маруууусяяяя!» Снова молчание. Побежала в ту сторону, откуда пришли, — нет никого! Может, они в прятки с ней играют? Не надо бы кричать, но она не могла удержаться и кричала все громче и громче. Маруся бы отозвалась, значит, они ушли.

Но реви, не реви, а идти куда-то надо, она поднялась и побрела наугад. И вдруг услышала — кто-то идет за кустами, тяжело идет, даже ветки трещат. Медведь! Нина хотела крикнуть, но у нее пропал голос, хотела побежать, не смогла. И почти тотчас же увидела бурую телку. Вот кто ее выведет в деревню! А вдруг телка заблудилась? Тогда ее придут искать. Телка брела не спеша, останавливалась пощипать траву, почесаться о дерево.

— Ах вот ты куда забралась!

Нина оглянулась. На нее смотрел высокий худощавый мальчик.

В руках у мальчика длиннющая палка.

Это тебя ребятишки искали? — спросил он.

— А они искали? — обрадовалась Нина.

— А как же, нешто не будут искать. Ты заблудилась, что ли?

Нина молча кивнула.

— Ничего, тут до деревни рукой подать, — мальчик говорил степенно, рассудительным тоном. Нина успокоилась.

— А зачем такая длинная палка?

— Это удилище. Ну, пошли.

Телка послушно шла за ним. Нина старалась не оглядываться на телку, еще мальчик подумает, что она трусиха.

— Тебя как зовут?

— Нина. А вас?

— Антон. В городе жить интересно: школы, библиотеки разные… — Паренек вздохнул. — Мы ведь нездешние…

— Вы жили в городе?

— Мы с Поволжья.

— А-а-а, — Нина вспомнила — бабушка читала: «…волна беженцев растет». Вот, оказывается, какие беженцы бывают.

На прощанье Антон сказал:

— Смотри не ходи одна в лес, заблудишься с непривычки.

Ребята пришли на другой день, звали ее. Но она спряталась в сенях — будут еще смеяться. Они покричали и ушли. Потом упрекала себя: противно прятаться, если еще придут — непременно выйдет к ним. Вечером на подоконнике оказался огромный капустный лист, а на нем крупная смородина. Решила — наверное, Маруся.