– Мне надо идти, – сказала она с нервной поспешностью. – Сегодня вечером у меня гости, а еще ничего не готово.

Вирджиния подошла к Ким, чтобы попрощаться, но та уже настолько увлеклась общением с другими детьми, что лишь мимоходом помахала матери рукой.

Женщина шла через сад к выходу и чувствовала, как множество любопытных глаз смотрят ей сейчас вслед. Едва она отойдет на несколько шагов, как все дамы тут же примутся сплетничать о ней. Внезапное отступление Вирджинии выдало ее панику, и только слепой не заметил этого. Ее отговорка насчет занятости выглядела довольно неуклюже, и нарастающую нервозность утаить было нельзя.

«Что за черт! – в бессильном гневе на саму себя выругалась Вирджиния. Она подошла к своей машине и постояла несколько мгновений, облокотившись на нагретую солнцем крышу кузова. – Ну почему я так и не научилась бороться со своими приступами паники?»

Выруливая со стоянки, женщина раздумывала, чего же именно она боится, отчего ее душат эти ужасные приступы.

Необъяснимый страх подстерегал Вирджинию и полностью охватывал ее в те моменты, когда она оказывалась среди малознакомых людей, в самом центре всеобщего внимания. Всевозможные расспросы и комментарии, касающиеся ее лично, всегда казались ей слишком настойчивыми и навязчивыми. В такие моменты Вирджиния внутренне терялась. Она чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног, дыхание становится сбивчивым, словно кто-то берет ее за горло. В такие мгновения она мечтала только лишь о побеге, о том, чтобы спрятаться в своей скорлупе и оказаться одной, одной, одной…

«Чудесно, – с грустью думала она, – я просто идеально подхожу на роль женщины, способной помочь мужу сделать политическую карьеру. Приступы паники – это как раз то, что придает жене политика особый шарм».

Сворачивая в ворота своей усадьбы, Вирджиния вздохнула с облегчением. Она опять находилась на собственной территории и чувствовала себя прекрасно в этом уединенном доме, окруженном громадным лесопарком, и поблизости не было ни души, кроме двоих помощников. Благодаря особому социальному статусу, закрепившемуся за ее имением, Вирджиния получила отличную возможность отгородиться от внешнего мира. Находясь здесь, особенно вдвоем с Ким, она с радостью отмечала, что ее страх отступает, улетучивается бесследно. Она снова чувствовала себя молодой, энергичной, спортивной, ей доставляло удовольствие встать ни свет ни заря и совершить пробежку по утреннему лесу. Ей легко было заботиться о дочери, поддерживать порядок в доме и каждый день вести бодрые телефонные разговоры с мужем, вечно находившимся на работе. Тогда все было в порядке.

Она не позволяла себе размышлять о том, правильна ли такая жизнь для женщины, которой всего тридцать шесть. Она вообще не любила размышлять о своей жизни.

Вирджиния затормозила у дома, вышла из машины и с блаженством подставила лицо мягкому теплому ветерку, веющему вслед уходящему лету. После кондиционированной прохлады в салоне ее машины это тепло было особенно приятным. «Бархатный сезон! Надо как следует им насладиться», – решила Вирджиния. На часах было почти шесть, как раз подходящее время для того, чтобы выпить рюмочку чего-нибудь вкусного. Можно сделать себе яркий фруктовый коктейль, сладкий, с большим количеством льда, и устроиться на террасе со свежей газетой, потягивая напиток и провожая уходящий день. И как бы безумно она ни любила дочь, все-таки неплохо было иногда побыть совсем одной, в полной тишине, без неумолчной детской болтовни и миллиона вопросов в минуту. Это был вечер, принадлежащий только ей. Другая женщина при таком раскладе обязательно почувствовала бы себя очень одиноко, но Вирджиния к таким женщинам не относилась. Ей было просто хорошо.

Привычными движениями управляясь на кухне, смешивая ликер «Кюрасо блю» с лимонным соком, она машинально включила небольшой телевизор, что стоял на полке под потолком. В передаче рассказывалось о родителях, потерявших детей, и Вирджиния уже хотела переключиться на другой канал, чтобы не слушать эти душещипательные истории и поберечь нервы. Но тут телеэкран возвестил: «Сара Алби», – и Вирджиния насторожилась. Это имя в последнее время было у всех на слуху.

Выяснилось, что в передаче участвует Лиз Алби, мать Сары. Вирджиния впилась взглядом в экран и увидела очень молодую, весьма привлекательную женщину, почти девчонку, едва оперившегося птенца. По понятным причинам Лиз выглядела сильно растерянной. Создавалось такое впечатление, будто она сама еще толком не осознала, что с ней случилось. Безо всякого сомнения, Лиз находилась не в том состоянии, когда человека можно ставить перед бесстрастно-циничным объективом телекамеры, но, видимо, в ее ближайшем окружении не нашлось ни одного разумного человека, который сумел бы предотвратить эту публичную порку.

Ведущий телепередачи беседовал с Лиз в исключительно бестактной форме. Он лишь делал вид, что считается с ее шоковым состоянием, но на самом деле бесстыдно пользовался беспомощностью молодой женщины, чтобы вытрясти из нее все самые сокровенные мысли и чувства. Лиз бесхитростно отвечала на все вопросы, даже отдаленно не подозревая о том, насколько безжалостно препарируют на глазах у тысяч людей ее и без того истерзанную душу.

– Что же получается, – стрекотал ведущий, – теперь родителям нужно сожалеть о каждом случае, когда им приходится наказывать детей или демонстрировать им, кто в доме главный, да? А ведь мы спорим с нашими детьми каждый день, и не по разу, согласны? Скажите, теперь по ночам вас мучают такие картины: заплаканное лицо вашей малышки Сарочки, которая рыдает только потому, что мама сердится на нее и ругает, или потому, что у мамы нет времени заниматься с ней?

Вирджиния видела, что такие вопросы для Лиз все равно что нож в сердце, и неодобрительно покачивала головой.

– О-о, как он может?! – громко возмущалась женщина, стоя перед своим телевизором. – Какое он имеет право так разговаривать с ней?

– Да, сейчас я постоянно думаю о той карусели, – сдавленно отвечала Лиз.

Ведущий окинул ее фальшиво-сочувственным взглядом и в то же время сделал жест, активно приглашающий Лиз исповедоваться дальше.

– О карусели? Расскажите нам об этом, Лиз! Мы ждем.

– В тот день, когда… когда пропала Сара, – выговорила Лиз запинаясь, – мы с ней ездили в Ханстантон, на пляж.

– Это всем нам прекрасно известно, – мягко перебил ведущий. – И я уверен, каждый из наших телезрителей понимает, что вы уже миллион раз пожалели о той поездке. Дальше, Лиз!

– Там есть карусель, – продолжала молодая женщина, – и моя… моя дочь так хотела прокатиться на ней. Она молила меня об этом и… и… плакала, но я категорически сказала «нет».

– Вы сказали «нет» потому, что не хотели тратить на карусель время? Или билеты показались вам слишком дорогими? Или по другой причине?

– А вот это – не твое собачье дело! – стукнула кулаком по столу Вирджиния.

– Я… я и сама толком не знаю, – отвечала Лиз робко. – Это было… все сразу. Да, в кошельке у меня было не густо, и торчать там на жаре и ждать мне не хотелось. К тому же… я чувствовала, что конца-краю этому не будет, ведь дети не знают меры, и в конце концов все равно начнутся крики и вопли. Это было… просто…

Лиз беспомощно подняла руки, будто сдаваясь.

– И теперь вы страдаете из-за того, что все так получилось?

– Я не могу думать ни о чем другом. Постоянно, каждую минуту эта карусель безостановочно крутится в моем мозгу. Знаю, что это далеко не самое важное, но меня терзает мысль: почему я не позволила ей сделать два-три круга… почему я… почему я не доставила ей этой последней радости…

Лиз опустила голову и заплакала. Телекамера безжалостно наехала на молодую женщину, крупным планом показывая ее страдальческое лицо.

– Ну уж это ни в какие ворота не лезет! – раздраженно буркнула Вирджиния и рывком выключила телевизор.

Во внезапно наступившей тишине женщина отчетливо услышала настойчивый стук в парадную дверь.

Кого там принесла нелегкая? Гости были Вирджинии совсем некстати. Может, затаиться, будто дома никого нет, и не открывать дверь?… Да, но тогда она рискует быть замеченной на террасе, и ей придется быть настороже и оглядываться весь вечер.