Гипноз? Не совсем; я успела заметить, как Крис включил магнитофон, всегда стоявший у нас в комнате отдыха; из четырех больших динамиков как раз и доносились звуки моря и ветра. Крис, перехватив мой взгляд, усмехнулся:

– Ну что, нравится?

Я молча кивнула: говорить я была не в состоянии.

– А еще пахнет лавандой… – мечтательно промолвила Хоуп. – Голубой лавандой, которую мы любили зашивать в подушки. И травой – скошенной травой! – и зреющими фигами…

Наверное, Крис зажег еще какие-то ароматические свечи, подумала я; впрочем, у Хоуп обоняние всегда было куда лучше моего; я-то вообще едва различала все эти запахи. Зато отлично слышала гул моря, и шум сосен, и пронзительные крики птиц в поднебесье, таком же горячем и голубом, как на фотографиях в рекламных проспектах…

А Крис, опустившись перед нами на колени, разул нас – сперва Хоуп, потом меня. Туфли у нас были неброского, разумного, коричневого цвета, не особенно красивые, конечно, зато легко снимались и надевались – такие туфли в «Медоубэнк» носили все. Крис отшвырнул их (ах, правила, правила!), и они пролетели через всю комнату, а он быстро куда-то сходил и вернулся с квадратным тазом, полным воды, которая тяжело плескалась через край. Он подставил таз с водой Хоуп под ноги и предупредил:

– Боюсь, вода в Атлантике даже летом несколько холодновата. – Только тут я увидела, что в тазу не только вода, но и довольно много плоских округлых камешков, какие часто встретишь на морском берегу. Хоуп с наслаждением опустила в воду свои босые старые ноги, и лицо ее вспыхнуло от нежданной радости.

– Ой! – вырвалось у нее. И в голосе послышались интонации пятнадцатилетней девочки, чуть задыхающейся от волнения и ярко разрумянившейся.

Крис сиял во весь рот.

– Не волнуйтесь, Буч, вечная моя любовь, – сказал он мне и снова куда-то ушел, бросив на ходу: – О вас я тоже, разумеется, не забыл.

Таз, который он принес для меня, был полон мягкого, сухого, рассыпчатого песка, который щекотал мне пальцы и слегка похрустывал под пятками. Я с наслаждением зарыла стопы в песок – ими я еще могла немного двигать, хотя с тех пор, как я ухитрялась выделывать сложные танцевальные па, прошло уже столько лет, что и вспомнить страшно, – и мысли мои унеслись в сладостные времена моего детства; мне снова было пять лет, и пляж в Брэкпуле снова был двадцать миль в длину, и летние облака казались мне клочьями чудесной сахарной ваты…

– После сытного ланча вы вряд ли успели проголодаться, – продолжал между тем Крис, – но я подумал, что надо все же попробовать предложить вам кое-что – вдруг понравится. – И откуда-то из очередной волшебной пещеры Аладдина, прятавшейся за стеной нашей гостиной, он притащил поднос с чудными яствами. – Конечно, не шампанское с черной икрой, – сказал он, – это мне не по карману, но я очень старался.

И это было заметно: там были чудесные канапе с оливками, сливочным сыром и тоненькими ломтиками семги; шоколадные пирожные и мягкое сливочное мороженое с манго и клубникой; ледяные коктейли с виски и маринованными маслинами (уж это-то было определенно против всяких правил!) и желтый лимонад; но лучше всего было то, что на подносе я не увидела ни сэндвичей с тунцом и яйцом, ни розовых «волшебных» пирожных с синтетической вишенкой!

Мне и в голову не приходило, что я настолько голодна. Мы с Хоуп прикончили все до последнего крекера! А потом снова с наслаждением шлепали по воде и песку, а Крис поднял крышку старого рояля, на котором, кроме него, по-моему, никогда никто не играл, и мы втроем спели все наши старые любимые песни: «An Eighteen-Stone Champion», «You Know Last Night» и т. п., а потом Крис и Хоуп исполнили знаменитую песню Эдит Пиаф «Non, Je Ne Regrette Rien», после чего мы обе вдруг почувствовали себя настолько усталыми, что как-то незаметно уснули, а когда проснулись, то оказалось, что Крис успел унести и пустой поднос, и тазы с водой, песком и камешками и снял со стен постеры, а с люстры – цветные подвески.

И только магнитофон был все еще включен (должно быть, Крис успел перемотать пленку, пока мы спали). Свечи он тоже унес, но в комнате еще чувствовался их аромат – скошенной травы, зреющих фиг, лаванды и тимьяна; и этот аромат совершенно перекрывал тот характерный запах, что вечно царит в «Медоубэнк»; а когда я вернулась к себе в комнату, то нашла там все принесенные им рекламные проспекты и журналы; они были аккуратно засунуты за книги, стоявшие на полке, а на книгах лежала записка от Криса.

«С возвращением», – было написано в ней.

Я вернулась в гостиную как раз вовремя: почти сразу же мы с Хоуп услышали, как на подъездную дорожку сворачивает прибывший автобус. Хоуп бережно вынула из магнитофона кассету и спрятала ее в карман платья. Поджидая остальных, мы с ней не произнесли ни слова, но крепко держались за руки и улыбались. Вскоре появились и все наши друзья: Поляк Джон, миссис МакАлистер, мистер Баннерман, мистер Браун и бедная миссис Суотен, которая тут же принялась жаловаться: она потеряла на берегу свой кружевной платочек, в туфли у нее насыпалось слишком много песку, солнце палило так нещадно, что у нее наверняка тепловой удар, и в целом, сказала она, все было просто отвратительно, и никому не было дела до ее ужасных страданий. В общем, если б она только знала…

В царившей в гостиной суматохе никто не заметил, что и у нас тоже туфли в песке. Никто не обратил внимания на то, что мы обе без малейшего аппетита ковыряем вилкой «праздничные» котлеты, поданные на обед, – разве что Печальный Гарри как-то странно на нас посматривал, но Гарри болтать не любит, – и никому, похоже, не было дела до того, как рано мы обе улеглись спать. Хоуп сразу же после обеда удалилась к себе, чтобы насладиться ароматом свечей, которые Крис сунул ей в прикроватную тумбочку, а я отправилась листать и рассматривать глянцевые проспекты, мечтая об апельсиновых рощах, коктейлях «дайкири» с клубникой, полетах в дальние страны и морских путешествиях на яхте. На следующей неделе мы, возможно, попробуем отправиться в Грецию. Или, может, на Багамы, или в Австралию, или в Париж, или в Нью-Йорк… Пусть Том не думает, что только он может туда ездить! Мы с Хоуп тоже на это способны. И потом, как любит говорить Хоуп, любое путешествие расширяет горизонты и прочищает мозги.

В раннем детстве я безоговорочно верила в магию Рождества. А теперь, сколько ни стараюсь, я уже почти ничего хорошего в этом празднике не вижу, в глаза бросается лишь его кричаще безвкусный торгашеский дух, да все чаще возникает ощущение обманутых надежд и растущего разочарования. Этот рассказ я написала из желания воспротивиться всеобщему крушению иллюзий. Но отнюдь не уверена, что результат получился именно тот, которого я добивалась.

Шесть утра, а Санта на последнем издыхании. Очень кстати я его проверил; нельзя же допустить, чтобы именно сегодня у меня на лужайке перед домом торчал никуда не годный Санта. Очень портит настроение, знаете ли; а тут еще и соседи у меня все как на подбор противные – вечно им то одно не нравится, то другое. На прошлой неделе, например, их не устраивали мои пингвины. Три пингвина, веселые такие ребятишки. Последнее мое добавление к Стене Света; один пингвин в колпаке Санта-Клауса, а два других несут ледяные коньки; стоит их включить, и они начинают исполнять «Зимнюю волшебную страну», а потом всю ночь мигают огоньками.

Они и одного дня простоять не успели, как ко мне с жалобой явился мистер Бредшоу.

– Послушай, дружище, мы еще можем как-то мириться с твоими волшебными огоньками, танцующими снежными хлопьями, рождественскими елками, надувным снеговиком, вертепом и тремя волхвами; мы даже этого сверкающего Санту с его двенадцатью оленями готовы терпеть, но пингвины – это уже перебор. Нет, дорогой, их придется убрать.

По мне, так это у него перебор; он реагирует на моих пингвинов как-то уж чересчур болезненно. По-моему, нет ничего плохого в том, что я зажег несколько огоньков в канун Рождества. Я же не прошу никого другого этим заниматься. И не обижаюсь, когда соседи не отвечают на мои поздравительные открытки. Если честно, я и не жду ни от кого из них ни доброжелательности, ни особого расположения, но, по-моему, просто оставить меня в покое они вполне могли бы. Просто оставить меня в покое и позволить мне наслаждаться рождественским настроением так, как это нравится мне самому? Увы! Их вечно что-нибудь не устраивает. Если не пингвины, так колокольчики над санями Санты, которые им, видите ли, спать не дают. А один агент по продаже недвижимости даже попытался обвинить меня в том, что я сбиваю цены на дома. И в магазин кто-то пожаловался, что ему из-за моей Стены Света вовремя не привозят заказанные продукты. Порой даже наш почтальон начинает как-то странно на меня поглядывать, а сам остановится на подъездной дорожке и пялит глаза на мой дом. Местная шпана, случается, начинает в час ночи голосить во все горло «Silent Night» и оставляет у меня на крыльце пустые банки из-под пива. А на днях в супермаркете какой-то парень, увидев меня, завопил: «Эй, Санта, а где же твой олень?» – и новая кассирша, блондинка такая, не удержалась и самым непрофессиональным образом захихикала.