В архиве Новикова-Прибоя хранится датированная 1935 годом рукопись набросков двух рассказов, объединённых названием «Вестовые». Читаем:
«Первый рассказ ведётся от первого лица в форме разговора. Вестовой рассказывает, как барин (капитан 2-го ранга, пожилой человек) поручил ему следить за молодой женой. От барина он получал за это по два рубля лишних сверх жалованья. От любовника барыни, молодого мичмана, за каждое посещение по 20 копеек. Сама барыня, если свидание с любовником было удачным, награждала его тремя рублями. Доход шёл с трёх сторон.
Однажды вестовой пришёл в экипаж весь избитый.
— Что случилось? — спросили мы.
— Накрыл барин мичмана. Ну и досталось же мне. Думал, убьёт до смерти».
Далее:
«Этот рассказ в третьем лице. Описание наружности смекалистого вестового. Он быстро разбирался в военно-морском деле. Это был самородок. Если бы ему пришлось служить во времена Наполеона I, он был бы произведён в генералы.
Вестовой замечал все непорядки на корабле и сообщал об этом командиру. Командир отдавал приказ:
„Мною замечено, что минное дело у нас поставлено из рук вон плохо…“
Шло перечисление недочётов.
В заключение старший минный офицер получал выговор.
То же самое получал и старший артиллерийский офицер, старший штурман, старший механик. И никто не подозревал, что фактически управлял кораблём вестовой.
Этот командир был холостяк. Любил выпить сильно, но слыл за трезвенника. Он жил только с вестовым вдвоём. Причём вестовой по его распоряжению одевался во время таких „загулов“ в командирскую форму. Оба, выпивая, называли друг друга по имени и отчеству. Критиковали адмиралов. <…>
Однажды во время такой гулянки командиру стало дурно. Командир, хватаясь за друга, закричал:
— Сердце, сердце… Скорее доктора…
Вестовой, находясь под сильным хмелем, побежал в экипаж, забыв снять командирский мундир с эполетами. Конечно, ни один часовой, видя перед собой человека в офицерской форме, не мог задержать вестового. Прибежав к доктору, он крикнул:
— Ваше высокоблагородие! Мой барин умирает… Скорее… Скорее…
Доктор принял его за сумасшедшего. А когда выяснилось, что это матрос в офицерской форме, вестового арестовали. Пошли на квартиру командира. Тот лежал на полу мёртвым.
Вестовой пошёл под суд».
Описанные эпизоды, безусловно, могли бы стать отдельными рассказами, но творческое воображение писателя, нацеленное в тот момент на поиски героя для нового романа, рисует главную сюжетную линию: бывший вестовой, не получивший никакого образования, но наделённый от природы глубоким и быстрым умом, настойчивостью, прозорливостью, в определённых условиях, а именно в условиях советской действительности, становится блестящим военно-морским офицером — капитаном 1-го ранга. И в результате второй эпизод, поначалу кажущийся всего лишь трагикомической зарисовкой, становится одним из важных эпизодов задуманного повествования.
Практически сразу после выхода в свет первых редакций «Цусимы» Новиков-Прибой приступил к работе над романом «Капитан 1-го ранга», которая успешно продвигалась в течение всего 1936 года. Уже с весны следующего года в периодической печати («Литературная газета», газета «Красный флот», журнал «30 дней») публикуются фрагменты романа.
Главного героя новой книги Захара Псалтырёва автор наделяет не только качествами Петра Пучкова, но и своими собственными, о чём нетрудно догадаться с первых же страниц романа. Например, новобранец Псалтырёв говорит своим сослуживцам:
«— А я очень рад, что попал на службу…
Я сам напросился во флот. В нашем селе Хрипунове никакой речушки нет. Воду можно увидеть только в колодцах и в лужах во время дождя. Одно лето мне всё-таки подвезло. Работал батраком на Оке. Это будет от нас вёрст сто. Там и плавать научился и пароходы повидал. А теперь моря и океаны увижу. И уж очень мне хочется узнать, как военные корабли устроены. Может, какой-нибудь специальности обучусь.
— Чёрт с ней, со специальностью, лишь бы дома остаться! — сказал один из новобранцев.
Псалтырёв строго посмотрел на него:
— Если так каждый будет рассуждать, то мы без армии и флота останемся. А тогда другие государства раскромсают нашу Россию по частям и приберут к своим рукам. Хорошо будет?»
Псалтырёв так же, как молодой Алексей Новиков, задаётся множеством вопросов обо всём на свете. Его тяга к знаниям огромна и неудержима. Он постоянно удивляет товарищей своим необычайным любопытством и упрямым желанием понять, почему именно так, а не иначе устроен этот мир:
«Псалтырёв оглядел всех и продолжал:
— Помню, оставался у меня на огороде квадратный аршин свободной земли. И посадил я на нём разные цветы. Почва была одинаковая, одинаково на неё светило солнце, и одинаково орошали дожди. А почему-то рядом росшие былинки зацвели все по-разному. На одном и том же месте пестрели красные, синие, жёлтые, розовые цветки. Откуда же, спрашивается, берут они свои особенные краски? С неба, что ли, или из земли? Ведь каждый из вас и на лугах видел то же самое.
Вопрошающим взглядом Псалтырёв обвёл присутствующих, но в ответ на него уставились недоумевающие лица. И мнение всех выразил один новобранец огромного роста и могучего телосложения. Почесав стриженый затылок, верзила мрачно пробасил:
— Вот чёрт! Какой дотошный!»
Образ Захара Псалтырёва, с которым читатель знакомится в самом начале книги, получился у Новикова-Прибоя чрезвычайно притягательным и правдивым. Читаешь и понимаешь: а что… всегда на Руси были и есть такие колоритные личности, наделённые Богом и открытой душой, и хватким умом, и крепким характером (таких с пути не собьёшь!), и чувством юмора (на всякий жизненный случай припасена у них шутка). И снова вспоминаются и сказочные герои, и герои Лескова… Автор хоть и с явной иронией относится к своему Псалтырёву, но явно симпатизирует ему. А читатель просто не может не полюбить Захара, настолько он обаятелен и простодушен.
«Помню, в экипаж он явился в домотканом коротком зипунишке, в облезлой заячьей шапке, в лаптях, с небольшим сундуком за спиной. Засунув сундук под койку, снял с кудрявой тёмно-русой головы шапку и распахнул зипун…
Лицо Псалтырёва, обескровленное деревенской нуждой, на момент приняло выражение беспредельной тоски. Но сейчас же он расправил, словно от усталости, широкие, крутые плечи и, тряхнув кудрявой головою, промолвил:
— Ну, ладно! Начало сделано. Остаётся немного — только семь лет прослужить.
Кто-то из новобранцев посмеялся над ним:
— Что ж это ты явился во флот в таком наряде?
Псалтырёв, не смущаясь, ответил:
— А для чего мне другой наряд? Казённое добро получу, — защеголяем».
Нелегко давалась служба многим новоиспечённым матросам:
«Время шло, но мы, несмотря на молодость, чувствовали себя подавленными… Нас пугали стены казармы… Казалось, что мы перестали принадлежать самим себе, перестали быть людьми… Многие из нас старались заглянуть вперёд — что же будет дальше? И служба нам рисовалась нудной, как осенняя слякоть, и невероятно длинной, как этапная дорога через Сибирь».
А вот Псалтырёв не унывал:
«Его серые глаза, роговицы которых были усыпаны маленькими, как маковые зёрна, сияющими точками, смотрели на всё с жадностью, — так хотелось ему скорее разобраться в новой жизни. Каждое движение его было неторопливо и рассчитано. А месяца через полтора он стал выявляться перед нами как исключительно даровитый человек. В самых простых вещах он видел намёки на что-то интересное, что другим было невдомёк».
У Псалтырёва великолепная память, он прекрасный рассказчик:
«— Откуда, Захар, ты знаешь так много сказок?
Он охотно объяснил:
— От бабушки. Она — первая сказочница на селе. И плакальщицы такой нигде не найти. Её на свадьбы часто приглашают — поплакать по невесте. Вот уже начнёт причитать, кажется, камни прослезятся».
