Тут трансляция прерывается, — может, журналиста сдуло с ног, ну, ничего, ему потом медаль дадут, посмертный «Орден улыбки» и именной компас от польского эмигрантского правительства за особый нонконформизм в служении правде. Ветер сбрасывает радио с тумбочки, и теперь будет многосерийный просмотр всех видов ветра, какие только существуют. Очень интересно, каждый ветер дует в другую сторону и каждый вырывает что-то свое, что именно не видно, но хорошо слышно, что что-то другое.
Если я отсюда выйду, то вот те крест, я куплю себе такой ветер, сначала просто как любитель, но потом уже буду покупать профессионально, со знанием дела, не нравится мне какой-нибудь мудак, я ему раз, напускаю на флэт ветер, и до свидания, я ваша тетя, проводка сорвана, теле- и видеотехнику выдуло, у женщин трусы видно, детям уши продуло, а я сижу, джойстиком двигаю, пивко потягиваю, Магда раздевается, а я ей говорю, ну, куда ты, блин, лезешь со своим трахом, не видишь, я сейчас занят серьезным делом, деньги зарабатываю, долг для одного кореша выбиваю?
Это мечты у меня такие, все в бело-белой тональности, вот бы кто-нибудь снял кино и продал как универсальный видеофильм под названием «Мое первое причастие». Это же кучу бабок зашибить можно, инвестиции пустяковые, музончик какой фоном пустить, походить по приходам, попродавать, никто бы и не допер, что это не его дети, потому что все было бы равномерно белое, типа такой крупный план.
Не надо было умирать, говорю я себе, потому что теперь уже ни в чем не уверен. И хоть бы один честный человек нашелся, чтобы мне, блин, правду сказал. Живой я или умер. Если живой, ладно. Если умер, то мне, конечно, будет неприятно, но ничего, как-нибудь переживу. Но чтоб вообще не знать, об чем речь, я больше не могу. Получается, что мои сны, мои глюки, про которые я как про облупленных знаю, что они бредовые, залили вдруг все вокруг, и теперь у нас тут подвижная граница и передвижной праздник, которые могут появляться в любом месте и в любое время, как сыпь. Я уже вообще не врубаюсь, что тут правда, а что нет, каждый раз, когда я вытягиваю руку и что-то щупаю, оно оказывается сделано из простыни, я это уже тщательно проверил. Если они меня подставили и развели на мне плантацию простыней, почва, мол, светлая, но плодородная, и теперь простыня славно разрастается, санитарка приходит и регулярно ее подстригает, но она все равно заполонила уже все вокруг, выползла через окно и накрыла город.
Когда я отдаю себе в этом отчет, происходит вот что. Взаправду. Из-за между простыней, из-за между пергаментов появляется не кто иной, как Масовская собственной персоной. Возможно, она как раз вынула меня из ящика стола, вытащила из конверта, положила перед собой на стол, сидит и смотрит. А если я начну двигаться, то она в крик и прихлопнет меня какой-нибудь книжкой. Я из последних сил еще успеваю врубиться, что это именно она. Но, должен сказать, выглядит она еще хуже, чем я, мама дорогая. Что я, очень может быть, плохо выгляжу, это логично, причинно-следственные связи в природе, но почему она? Морда опухшая, как у китаёзы. Неужели нашла работу в Западном Берлине и косит под японку? А в свободное время потихоньку проливает слезы над моим несчастным случаем, чтобы выглядеть более экзотично. Ох, как мне тебя жаль, моя красавица, и хотя все это мне устроила именно ты, я тебя прощаю, полное всепрощение и понимание, меня уже нет, но это не значит, что ты должна по мне плакать, жрать элениум и резать себе вены. Лучше сядь, книжку почитай, я не против, я еще и пододвинусь к тебе, спрошу, что читаешь, хотя в глубине души мне на это глубоко насрать.
— A-а, да так, шпоры по литературе, если тебе интересно. Это я опять к выпускному готовлюсь, может, сдам со второго раза, — говорит она тогда, чем шокирует меня до такой степени, что я даже забываю, на каком языке когда-то разговаривал.
— Могу тебе вслух почитать, если хочешь, — говорит она, такая вдруг добренькая сделалась, такое у нее доброе сердце, подкармливает зимой синичек, стирает послюнявленным пальцем вульгарные надписи в лифте, спасибо-пожалуйста на каждом шагу. Она меня просто добивает. И к моему удивлению, она читает мне краткое содержание разных книжек, иногда даже интересные истории попадаются, вся Польша читает детям, а ты читаешь своему ребенку? Особенно меня трогает одна сказка, как один мужик, по имени Зенон, получает по морде кислотой прямо в лицо, ни фига себе дела, думаю я, это, наверное, предварительные ласки, а трахач потом будет, но они дальше не описали, потому что это было бы политически нерентабельно. Я стараюсь делать Масовской знаки большим пальцем, жить этому герою или умереть, но она назло читает с точностью до наоборот, не так, как я хочу, ну что за нереформируемая проблядь, я бы ей даже бабок подкинул, лишь бы этот Зенон той суке дал сдачи по морде, но не кислотой какой-то, а ломом и насмерть, чтоб было поровну, а то получается, что один пол ездит на другом поле верхом и вдобавок блядская рука блядской рукой погоняет.
О’кей, а самый прикол, что к этим историям там еще разные вопросы напечатаны. А ответы вообще крутизна, мне их Масовская тоже читает. Вопросы про то, чего в данной конкретной истории вообще не было, типа автор о чем-то забыл, и теперь читатель должен заполнить пустые пронумерованные клеточки сверху вниз, и тогда получится ключевое слово. Такой вот ребус. Всякую фигню надо угадывать, смысл заглавия, информацию об авторе, характеристику главного героя, плюс выучить наизусть все, что там по очереди случилось.
Потом еще стихи, супер, еще, еще читай, Масовская, эти поэты писали разные петиции с протестами к Богу: мол, на фотках в рекламных буклетах все было путем, раны заживают, и никаких несчастных случаев, а на самом деле оказалось, что санитарные условия безобразные, гостиница плохая, на стенах не картины, а какой-то китч, безвкусица, плюс некомпетентные гиды. Я как родился с раной на анфасе лица, так она до сих пор и не заросла и, честно скажу, становится все глубже, в метафорическом смысле слова, конечно. И если сюда наслать санэпид, так Тебе, Господи, эту шарашкину контору живо прикроют, вот, я манжеты запачкал, а жена потеряла шпильку, я требую возмещения убытков, до встречи в суде.
Чеслав Милош шлет телеграмму из Беркли, Эдвард Стахура с неразлучной гитарой, фотостори. Ничего не происходит, но в этом и суть, подчеркни красным фломастером все иллюстрации, тогда точно сдашь. Или лучше дай мне эту книжку, если я выживу, то вырежу себе эти картинки и буду носить их в бумажнике, как только мне захочется с тобой пересечься, я их выну: привет, Доротка, тот, что вырядился в широкий плащ, мой двоюродный брат, скажу я. Он как раз собирается на один такой банкет для творческой элиты, флирт и алкоголь, если захочешь туда протыриться, я тебя представлю. О чем спич вести будем, о зыбучих полях в рукописях или о возвышенной тоске? Знаешь, у меня что-то с самого рождения болело в груди, я чувствовал какую-то тревогу. Наконец я однажды заглянул в свое нутро, а там двойное дно.
На полном серьезе, ты вот думаешь, я тут весь как на ладони, две руки, две ноги, джордж переключает скорости, тебе кажется, что ты могла бы меня переделать в компьютерную игру. Три удара под дых, сверху, снизу и поджигаем джинсы, а потом ищешь по всему городу амфу, потому что уровень энергии у тебя падает, а чтобы перейти на следующий уровень, надо еще трахнуть двух телок и убить четырех бродячих собак. Тебе кажется, что три жетона решат дело в твою пользу и конгратьюлэйшн, we’ve got a winner, монеты сыплются проливным дождем, и ты можешь купить себе всё вместе с вешалкой, прилавком и продавщицей включительно. Да говорю же я вам, если б Сильный открыл окно, я бы открыла другое, если бы он бровью пошевелил, я бы пошевелила еще лучше, я его биографию печатала на машинке и знаю все, его глубина равняется длине его пищевода, он знает буквально два слова: да и нет, но зато во всех падежах и во всех, блин, каллиграфиях.
