По другую сторону перегородки, под большим объявлением «Курить на КП не дозволено», за столом сидел Рогозин и что-то старательно вписывал в толстую прошнурованную книгу. Напротив него Гудов проставлял на белой фанерке боевых расчетов номера самолетов, готовых для завтрашней работы. Дневальный по командному пункту – младший сержант Карпова устроилась у входа на табуретке. Пользуясь случаем, что начальники не видят ее, Таня украдкой обвязывала какой-то пестрый лоскуток, похожий на носовой платок. За этим мало подходящим для сержанта технической службы занятием и застал ее вошедший неожиданно Грабов. Таня вскочила и как держала в руке платок, так и приложила его к пилотке, приветствуя подполковника. Грабов не спеша поднял руку и, слегка подергав за кончик лоскутка, торчащий между пальцев девушки, вытащил платочек и принялся разглядывать его на свет с совершенно серьезным видом. Таня замерла, ожидая нагоняя за нарушение устава на дежурстве.

– Вот это молодец! Как искусно сделано! Вы обратите внимание, подполковник! – обратился Грабов к Гудову, протягивая ему платок.

Гудов вышел из-за стола, привычным движением провел ладонью по волосам и одернул гимнастерку. На его погонах блестело по две звезды – неделю назад он получил звание подполковника. Приблизясь к замполиту, он поймал свисающий с рукоделия конец нитки, осторожно собрал ее в колечко и улыбнулся, косясь на Таню, готовую расплакаться от досады.

– Молодец! Что и говорить, мастерица, – похвалил он, разглядывая вязанье. – А Лиза моя, вы понимаете, – повернулся он к Грабову, – научилась варежки вязать… Специально для бойцов… Удивительно, как время летит… Недавно была девчонка, бегала в красном галстуке, а теперь вот студентка!

– А чему вы удивились? – заметил Рогозин, отрываясь от книги, куда он ежедневно четким, каллиграфическим почерком вносил записи о боевой работе полка. – Вот взгляните, – сказал он, вынимая из нагрудного кармана фотографию, – когда я уходил на фронт, этому бутузу года не было, а сейчас требует, чтобы я прислал ему живого «мессершмитта», не меньше…

Видя, что нагоняя ей как будто делать никто не собирается, Таня успокоилась. Постояв еще с минуту, она повернулась и осторожно выскользнула за дверь. В нескольких шагах от командного пункта находилась другая землянка. Обычно днем в ней отдыхал летный состав, а ночью она пустовала. Сегодня же, против обыкновения, несмотря на поздний час, в окно пробивались полоски света, за дверью слышался говор и смех. Там вокруг стола и на нарах сидели группами летчики, стрелки, механики. Кто разговаривал, кто читал, кто шумно спорил. За столом обосновались Оленин и Попов. В последние месяцы Оленин изменил знаменитому «козлу» и переключился на шахматы. Задавшись честолюбивой целью получить спортивный разряд, он постоянно изводил всех приставаниями сразиться с ним на клетчатом поле. Мастерство его в игре настолько выросло, что в полку уже не находилось равных ему противников, и он вынужден был тренироваться с первым попавшимся партнером. На этот раз его партнером оказался Попов, которого Оленину удалось прельстить каким-то особым, якобы изобретенным им самим «Берлинским гамбитом». Он пообещал продемонстрировать этот гамбит с комментариями, и заинтересованные летчики обступили шахматистов. Пользуясь весьма. неглубокими познаниями Попова в этой древнейшей игре, Оленин самым беспощадным образом расправлялся с последними его фигурами.

– Да ставь же мат ему! Чего ты тянешь? – советовали ему летчики.

– Э-э… Нет! Поставить мат я мог еще на пятом ходу. Тут соль не в блицкриге! Тут идет не простая партия с какой-то там шведской защитой или игра, рассчитанная на зевок противника. Это «гамбит Берлинский» тысяча девятьсот сорок пятого года!

– Смотри, друг, – поучал Зандарова менторским тоном будущий гроссмейстер. – Вот здесь мы сотворим «курляндский котелок. Видишь? Попову надо двигаться, а двигаться-то ему и некуда. Ну-ка. давай сюда твою лошадку… Не вертись, на очереди вот эта пешечка… Она уже обречена, как тот фельдмаршал, который еще не сдается в Чехословакии… С надеждой на нее не смотри, а лучше обрати свой взор на фланг… Видишь? Эх-хе-хе. В том-то и суть, чтобы при минимальных потерях своих в развернутом маневренном наступлении перемолоть, понял? Перемолоть всю живую силу и технику противника. Это главное! Иначе красота и оригинальность „Берлинского гамбита“ испарятся, „как дым, как утренний туман…“ А с короля, если он лишен войска, амбиция Слетит моментально.

Из угла землянки доносился голос Черенка, читавшего вслух запоздалый номер «Известий».

«Сегодня вечером гитлеровское радио передало сообщение о том, что Герман Геринг подал в отставку с поста главнокомандующего германскими ВВС, мотивируя это „болезнью сердца“. Гитлер „удовлетворил просьбу Геринга“ и назначил на его место генерала Риттер фон Грема, Сообщение, по-видимому, является средством замаскировать бегство Геринга в одну из нейтральных стран или уход в гитлеровское подполье».

– Сбежал? – переспросил Остап, свешиваясь с нар, и мечтательно вздохнул: – Хорошо бы этого Германа да эрэсом в брюхо…

– Повесят. Куда скроется такое брюхо… – отозвался чей-то уверенный голос.

– У моряков примета есть. Если крысы бегут с корабля, значит посудина прогнила. Ей остается только утонуть. У Геринга крысиный инстинкт, – спрыгнув с нар, сказал Остап. – Леонид! Пойдем на капе, послушаем радио, – крикнул он Оленину.

– Сейчас иду, – отозвался Оленин и наконец объявил «мат» своему противнику.

Оба летчика вышли. Вскоре после их ухода наверху послышался какой-то шум, голоса, загрохали сапоги, дверь с треском распахнулась и в землянку ворвался Остап, крича во все горло:

– По-бе-да! Друзья, победа!

– Брось разыгрывать… – недоверчиво отозвался с нар Зандаров.

Остап сверкнул глазами.

– Мне, Пуле, не верить?! – хватил он пилоткой о землю.

Летчики повскакали с мест и толпой бросились к выходу.

– Победа! Победа! Конец войне! – раздались в тем-, ноте радостные голоса.

Со всех концов аэродрома бежали люди, сверкали, хлопали пистолетные выстрелы, строчили автоматы. В мгновение ока все были возле командного пункта. Опьяневший от возбуждения,, взволнованный Остап с двумя ракетницами в руках стоял на бочке из-под технического масла.

– Салютую! – кричал он между вспышками. – Салютую за Бороду, за Аверина, за Волкова, за всех друзей, кому не довелось дожить с нами до победы!

И снова ракеты – рубиновые, изумрудные, серебристые взмывали в небо. Впечатлительный Оленин, без фуражки, носился среди толпы, шумел, поздравлял летчиков, целовал всех подряд. Подскочив к Тане, он хотел было поцеловать и ее, но Остап, сунув ракетницу подвернувшемуся под руку Горянину, с криком: «Куда? Куда?! Погоди, друже!» – ринулся с бочки.

С баяном в руках, освещаемый вспышками ракетных огней, появился техник Левченко. Он пробежал по клавиатуре тонкими пальцами, и сразу же над ночным полем поплыла знакомая песня:

– Все на капе, – перекрывая голоса, прокричал в темноте вестовой.

Летчики на минуту затихли, потом всей гурьбой повалили в землянку командного пункта. Посредине землянки в новехоньком кителе с золотыми погонами, при всех орденах стоял Хазаров. Улыбаясь, счастливый и важный, он медленно поглаживал щеткой усы. Рядом с ним стоял Грабов, положив ладонь на свисающий по бедру пистолет. Когда все собрались, Хазаров поднял руку, и в наступившей тишине торжественно прозвучал его голос:

– Товарищи гвардейцы! Друзья мои! Сыны мои! Долгожданное свершилось. Война с Германией кончена. Конец фашизму!

Громкое «ура» сотни голосов сотрясло стены помещения, и вслед за этим в наступившей тишине, за перегородкой узла связи, раздался резкий звук, словно кто-то десятком гвоздей царапнул по ржавому листу железа.