Отныне забудь, что ты – военнопленный. Ты есть обычный преступник – враг Германии. Здесь с тобой будут обращаться, как с любым преступником,– изрек эсэсовец.

Я протестую! – заявил Турханов, но дежурный не слушал его, обернулся к конвоирам и знаком приказал увести заключенного.

Подвергнуть особой обработке! – бросил он им вслед.

Те привели полковника к парикмахеру. Здесь машинками и бритвами снимают с тела всю растительность.

«Внешне оболванили меня,– подумал Турханов, ощупав наголо остриженную голову. – Но пока жив, внутренне все равно останусь человеком».

Из парикмахерской эсэсовцы вывели Турханова в коридор, а потом втолкнули в какую–то комнату без окон. Юмор смертников давно окрестил ее «комнатой игры в мяч». Заключенного, подвергаемого «особой обработке», здесь ожидали четверо «игроков». Когда захлопнулась железная дверь, один из них ударил Турханова ногой в спину. Удар оказался настолько сильным и неожиданным, что полковник как мяч, отлетел к противоположной стене, где стоял второй эсэсовец. Тот принял живой мяч на кулаки и отбросил к третьему «игроку», стоявшему справа, а этот, подобно футболисту, играющему головой, боднул Турханова в живот и отбросил к первому палачу. Снова последовал удар ногой, потом двумя кулаками и головой. Наконец задыхающегося хефтлинга передали четвертому, который нанес ему сильнейший удар правым плечом. Обычно после этого «обрабатываемый» человек падал на пол без сознания, но Турханов не потерял сознания, а только отлетел к противоположной стене. Здесь новый удар ногой в спину. «Игра» возобновилась. Избитый и измученный Турханов побывал у каждого «игрока» по четыре раза. Наконец, собрав последние силы, он удержался в центре комнаты, но не надолго. Вдруг в глазах у него потемнело. Он зашатался, упал на цементный пол и лишился, чувств.

Как долго пролежал так, он не знает. Какая–то невероятная сила привела его в чувство. Ему показалось, что его рвут на части, немилосердно трясут и вытягивают жилы. С ужасом он открыл глаза. Было светло и тихо. Возле него возились незнакомые люди в белых халатах. В дверях стояли два эсэсовца с засученными рукавами. Руки и ноги Турханова были опутаны электрическими проводами, оголенные концы которых были привязаны к пальцам рук и ног, Бородатый человек в белом халате махнул рукой. Его помощник включил рубильник. В ту же секунду Турханова начало трясти. Все тело сводила судорога. Руки и ноги то сгибались, то выпрямлялись.

Что вы делаете, изверги! – не своим голосом за кричал полковник.

Лечим тебя от большевистской заразы,– ответил бородатый человек на ломаном русском языке.

Должно быть, «лекари» свое дело знали в совершенстве. Помощник начал медленно поворачивать ручку какого–то прибора. Турханов тут Же почувствовал, как судорога сводит правую руку и левую ногу. Палач повернул ручку в обратную сторону, и правая рука и левая нога Турханова вдруг вытянулись, но согнулись левая рука и правая нога. Полковник хотел было встать, но руки и ноги его не слушались, а подчинялись только человеку, который продолжал манипулировать ручкой прибора, то уменьшая, то увеличивая силу тока. Бородач в это время следил за изменением давления крови, температуры тела и частоты пульса своего «пациента». Наконец он приказал выключить ток. Его помощник дернул за ручку рубильника. Но ничего этого Турханов не видел и не слышал, так как снова потерял сознание.

Струя ледяной воды, хлеставшая по голому телу, привела Турханова в чувство. Он открыл глаза, огляделся и понял, что лежит на дне довольно глубокого бассейна, который медленно наполняется холодной водой. Юмор смертников этому бассейну дал название купели, а пытку холодной и горячей водой – обрядом крещения обреченных. «Крестили» тут наиболее ярых и активных антифашистов, чтобы убить в них дух сопротивления.

Дрожа от холода, Турханов вскочил на ноги. Уровень воды пока доходил до колен, но он быстро поднимался. Как только Турханов встал на ноги, сильная струя воды ударила его палицу, и он вынужден был опустить голову.

Сверху послышался смех.

– Что голову прячешь? – спросил кто–то по–русски. – Аль не нравится наш душ?

Турханов знал, что человек, поливающий его из брандспойта, издевается над ним, но, чтобы еще больше не обозлить его, решил не ругаться, а поговорить с ним мирно. «Кто знает, может быть, все–таки капелька совести сохранилась в нем»,– подумал он и задал такой вопрос:

Слушай–ка, ведь ты сам русский, почему же муча ешь советских людей?

Во–первых, я не русский, а фольксдойче [Фольксдойче – немцы, родившиеся за пределами Германии], во–вторых, я не мучаю тебя, а мою, чтобы ты был чист душой и те лом. Привык у себя дома жить в грязи и здесь не хочешь мыться. Не выйдет! Тут тебе не Азия, а Европа. Ха–ха– ха! – заржал палач.

Турханов все еще надеялся пробудить в нем совесть.

– Я с удовольствием помылся бы, но вода–то ледяная,– сказал он, не повышая голоса.

– Хочешь горячей? Что ж, на, получай! – издевательски засмеялся фашистский ублюдок, повернул какой–то рычажок, и тут же из шланга полилась горячая вода.

Чтобы не обвариться в кипятке, полковник вынужден был нырнуть в холодную воду, уже наполнившую половину бассейна, но стоило ему высунуть голову, чтобы глотнуть воздуха, как струя кипятка снова заставляла прятать голову в воду. Так беспрерывно ныряя и снова высовывая голову из воды, Турханов промучился минут десять. Но силы его начали иссякать. К тому же уровень воды поднимался все выше и выше, и уже ноги не доставали дна бассейна, что лишило последней возможности отдохнуть стоя после очередного глотка воздуха. Когда–то Турханов без особого труда переплывал Волгу, а теперь вот начал захлебываться. «Неужели придется утонуть в этой вонючей яме? – со злостью подумал он. – Нет, сдаваться нельзя. За жизнь надо бороться до конца». План действия созрел мгновенно. Высунув из воды голову, он еще раз глотнул воздух. При этом заметил, что бассейн наполнился почти до самого края, а палач, чтобы увеличить ударную силу струи, так приблизился к нему, что ноги его почти касались воды. Запомнив, где он стоит, Турханов опустился на дно, присел, с силой оттолкнулся ногами, подобно рыбам, преследуемым хищниками, мгновенно выскочил из воды, схватил Брага за ноги, приподнял его и сбросил в воду. Рассвирепевший палач попытался выбраться из бассейна, но струя кипятка, направленная Турхановым из брандспойта, снова загнала его в воду. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы на отчаянный вопль фольксдойче не прибежали эсэсовцы. Они сбили Турханова с ног, схватили за руки и ноги, выволокли из «бани» и выбросили прямо в снег. Тут к нему подбежали какие–то люди в полосатой арестантской форме, принесли такую же одежду и помогли одеться.

– Мужайтесь, товарищ! – сказал один из них. – Это еще не конец, а только начало. Самое трудное впереди. Идите становитесь в строй. Нас поведут в двадцатый блек. Говорят, оттуда еще никто не выходил живым.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Двадцатый блок называли по–разному. Когда–то там находился карантин, затем его превратили в лазарет, а в первой половине 1944 года фашисты этот барак отгородили от остальной части лагеря каменной стеной высотою в три метра, по внешним углам построили три дополнительные сторожевые башни, на которых круглосуточно дежурили эсэсовцы–пулеметчики, вооруженные также ручными гранатами. После этого немцы назвали этот барак изолирблоком, а узники Маутхаузена – блоком смерти.

Известно, что жизнь каждого человека завершается смертью, но смерть смерти рознь. Одни люди, совершив то, что положено совершить человеку, умирают дома в окружении родных и близких, другие погибают на поле брани, защищая свою родину от нашествия врагов, третьи становятся жертвами всевозможных катастроф– во время исполнения ими своих служебных обязанностей. Те и другие оставляют о себе добрую память. Но бывает и такая смерть, которая уничтожает человека не только физически, но и морально, которая является не логическим завершением жизни, а только свидетельством беспощадной жестокости, подлости и цинизма определенных слоев общества. В двадцатом блоке всех заключенных ожидала такая смерть, о чем знали не только сами создатели этого невыдуманного ада, но и их жертвы. Вот уже больше полугода фашисты почти каждый день загоняли сюда заключенных группами и поодиночке, причем группы нередко достигали нескольких десятков, а то и сотен обреченных, а обратно не выпустили ни одного. Зато с территории изолирблока регулярно вывозили на тележках и повозках обезображенные трупы людей. Турханов попал на эту фабрику смерти морозным январским утром 1945 года. Когда эсэсовцы втолкнули его в двойные железные двери, перед ним возникла почти фантастическая картина: сотни людей в полосатой одежде, согнув колени и держась на носках, круг за кругом медленно и молча обходили мрачное серое здание барака. За ними бдительно следили эсэсовцы. Стоило кому–нибудь из заключенных встать на всю ступню или немного выпрямить уставшие ноги, как тут же на него обрушивался град ударов резиновой дубинки. Несчастный падал на землю, а остальные молча проходили мимо.