Вспомнив о Рейне, Джо впала в задумчивость, сердце у нее защемило от знакомой боли. Зачем он это сделал? Почему так решительно отказался от нее? С какой женщиной делит он теперь постель? Вопросам не было конца.

Когда она вернулась на свою койку, втиснутую между шестью другими, она почувствовала себя одинокой и несчастной, а мысли о Рейне по-прежнему омрачали ей сердце и разум. Ее поглотили воспоминания о днях, проведенных вместе с ним. О том, как Рейн в грязной от сажи одежде сажает детей в повозку. О том, как Рейн смеется над какими-то ее словами своим теплым гортанным смехом. О том, как Рейн втаскивает ее по крыше в безопасное место своими невероятно крепкими и неизмеримо нежными руками.

Она вспомнила, каким он был в ту ночь, когда она впервые приняла его в постели. Такой высокий и красивый. Она не забыла ни одной черты его лица, ни одной линии его мускулистого тела. В темноте трюма ей казалось, что стоит только протянуть руку, и она дотронется до него, почувствует, как его мощная грудь прижимает ее к койке, как целуют ее горячие губы.

Она ворочалась, то страдая по нему, то ненавидя, но постоянно тоскуя.

В темноте она нащупала под тонкой хлопчатой ночной рубашкой медальон. Она спрятала его от охранников, засунув в дырочку на подоле своего платья. И теперь носила его под одеждой, и всякий раз, дотрагиваясь до медальона, вспоминала о Рейне. Ей бы следовало выбросить его, понимала она, и освободиться от болезненных воспоминаний, которые он вызывал, но она не могла примириться с к подобной потерей.

Ее рука скользнула ниже на грудь, и на мгновение она вообразила, что это рука Рейна, лаская, касается ее. Она прикусила губу, чтобы не поддаться дрожи, охватившей ее тело, и порыву желания, прокатившемуся по жилам.

Это был единственный способ заставить себя не опустить руку ниже, не коснуться себя так, как касался он, чтобы облегчить безумную боль, которую приносили мысли о нем. Но она понимала, что жар ее не покинет. Только Рейн в состоянии усмирить это пламя.

Только Рейн.

Джоселин повернулась к грубой деревянной стене корабля. Красивое лицо Рейна улыбалось ей, его карие глаза светились теплотой. Рейн.

И впервые после отъезда из тюрьмы Джоселин расплакалась.

— Приятно видеть тебя, Доминик. Я рад, что ты зашел.

Одетый в лосины из оленьей шкуры и белую полотняную рубашку, Рейн подвел своего высокого темноволосого друга к обитой коричневой кожей софе перед камином.

— Я надеялся получить от тебя какие-нибудь известия, — сказал, усаживаясь, Доминик. — Когда же ничего не пришло, я решил поскорее узнать, в чем дело.

— Боюсь, я немного замкнулся, — ушел от ответа Рейн. После того, как жар спал, он медленно и тяжело пошел на поправку. Как только у него появились на это силы, он переехал из городского дома в Стоунли. Ему не хотелось оставаться в комнатах, которые он делил с Джоселин.

Ему не хотелось вспоминать.

— Я надеюсь, что ты понимаешь, насколько мы с Александрой благодарны тебе и Кэтрин за то, что вы тогда приехали и обо всем позаботились.

— Ты бы поступил так же, случись что-нибудь со мной. На то мы и друзья.

Виконт напряженной походкой подошел к резному буфету орехового дерева: его не совсем зажившая рана причиняла небольшую, но постоянную боль. Рейн взял хрустальный бокал.

— Бренди?

— Неплохо.

Рейн налил обоим по бокалу, протянул один Доминику и сел в удобное кресло напротив друга.

— Ты, безусловно, выглядишь лучше, чем в нашу последнюю встречу, — произнес, потягивая бренди, Доминик. — Александра, должно быть, хорошо о тебе заботится.

Лучше выглядит? Это не совсем правда. Он, конечно, выглядел более здоровым, кожа перестала быть такой бледной и он немного поправился. Но под глазами залегли синяки, а ввалившиеся щеки оставались бледными, загар совсем сошел с его обычно смуглого лица.

Рейн больше, чем обычно, сидел дома. Его мучила боль, и он не мог спать.

— Насчет Алекс ты прав, — улыбнулся Рейн. — Она печется обо мне как наседка. Отец говорил, что от всего бывает прок. Александра беспокоилась обо мне и не успела попасть в историю. Юный франт Питер Мелфорд еще крутится вокруг нее, но в остальном она ведет себя относительно смирно.

— Ты прав, от всего бывает прок.

Рейн кивнул и отпил бренди. Доминик наблюдал за ним, похоже, оценивая. Маркиз опустил свой хрустальный бокал на чиппендейловский столик перед софой немного резче, чем требовалось, и наклонился вперед.

— Ладно, Рейн, мы можем болтать хоть весь вечер — я не прочь, даже если это займет так много времени — но ты должен мне объяснить, что же все-таки происходит.

— Боюсь, я не понимаю тебя.

— Разве? Ты уже некоторое время на ногах, но еще ни разу не появился в свете. Я знаю, что ты еще не вполне в форме, но ты же ни разу не был ни на бегах, ни на боях за приз, даже ни разу не сыграл в карты у Уайта или Будла. Что происходит?

Рейн вертел бокал в ладонях.

— Ничего… во всяком случае, ничего, с чем бы я не мог справиться сам.

— Что это значит?

Рейн выпил большой глоток.

— Буду честен с тобой, Доминик, легче всего во всем этом проклятом деле было выжить после выстрела. Все остальное — сущий ад.

Доминик потягивал бренди.

— Хочешь рассказать об этом?

— Нет. Не думаю, что это что-то даст.

— Но почему бы не попробовать?

Рейн поиграл бокалом, потом отпил еще один глоток.

— Ладно. Дело в том, все это треклятое дело чертовски мучит меня. Джоселин… — Рейн откашлялся. — Джоселин много значила для меня. Больше, чем я думал. Теперь, когда ее нет, я постоянно думаю о ней. Я почти не могу есть, совсем не сплю. Я все вижу перед собой ее красивое лицо, думаю о том, что она пережила в прошлом, воображаю ее в ужасной тюрьме. Я-то знаю, что это за адское место.

— Мы сделали для нее все, что могли. И потом, она уже не в тюрьме.

— Да. Она заперта в каком-то старом проклятом корабле со ста двадцатью другими женщинами, большинство из которых — подонки. На таких кораблях живут как животные.

— Капитан Боггз известен своей честностью. Говорят, он лучший из тех, кто занимается этим делом.

— А дело это — перевозка преступников, — Рейн откинулся на спинку кресла. — Господи, Дом, я не могу думать о том, что она — одна из них.

Доминик отставил свой бокал и встал.

— Черт побери, тебе пора это прекратить. Она же пыталась тебя убить! И ей это почти удалось. Мы же оба знаем, что это была не первая попытка. Ты мне сам говорил, что вы поссорились из-за ее отца. Ты же сам видел, как она нажала на курок!

Рейн тоже встал.

— Дело еще вот в чем. В те редкие ночи, когда мне удается уснуть, я вижу во сне то, что произошло в моем кабинете, но в моем сне все не так. Я вхожу в комнату, Джоселин поворачивается и поднимает руку — но в моем сне сначала доносится выстрел и только потом она кричит мое имя. После того, как в меня попадает пуля, а не до этого момента. И, прежде чем упасть, я вижу ужас в ее глазах. Я вижу, как ей больно видеть то, что случилось со мной. Почему она так смотрит, если сама же меня и застрелила? Почему она выкрикнула мое имя?

— Но это только сон, Рейн.

Он провел рукой по волосам, потом друзья снова сели.

— Она сказала тебе, что невиновна.

— А чего еще можно было от нее ожидать?

Мгновение Рейн обдумывал это.

— Черт, я же видел, как она нажала на курок! Как же это можно объяснить?

— Дело в том, что она виновна. Тебе придется это понять и признать, и жить дальше.

Рейн откинулся в кресле.

— Господи, как же я ее ненавижу. Так же, как когда-то любил, так же я теперь и ненавижу ее за то, что она сделала.

— Это пройдет, Рейн. Ненависть и желание отомстить были первопричиной всех этих несчастий.

Рейн кивнул, немного склонив голову.

— Я знаю, что ты прав, но…

— Сказать легче, чем сделать. Это я понимаю. Думаю, на твоем месте я бы чувствовал себя так же, — Доминик допил бренди и отставил бокал. — Мне пора. День уже клонится к закату, а я обещал Кэтрин, что вернусь из Сити как можно быстрее.