Вы его послали снять наблюдателей с железных дорог. С тех пор он не появлялся в отряде, — доложил начальник штаба.
— П-подождем, — сказал Турханов. — Он не подведет. Ему давно хотелось спросить о Еве. Он думал, что, узнав о его прибытии, она сама прибежит в штаб, но девушка не появилась, а товарищи ни словом не упомянули о ней. Больше того, создавалось впечатление, что они умышленно избегают разговоров на эту тему. Чутье подсказывало полковнику, что это все неспроста. Им овладело беспокойство, и наконец он не выдержал и спросил, как осуществляется связь со Штабом партизанского движения, надеясь, что речь сама собой зайдет и о радистке. Так оно и произошло.
Связь с генералом Барсуковым нам не удалось установить, — со вздохом ответил Савандеев.
Почему?
Мы потеряли радистку, — ответил начальник штаба. Потом, заметив, как побледнел командир, тихо добавил:— Она ушла из отряда. Мы справлялись о ней везде, где могли, но ничего не узнали. Словом, как в воду канула.
Турханов уловил какое-то смущение, неловкость в голосе и тоне Савандеева. «Может, ее обидел кто-нибудь», — подумал он, но не стал спрашивать. «Спешить не нужно, — успокаивал он себя. — Надо все обдумать как следует».
Рация цела? — спросил он после некоторого молчания.
Да. Мы поместили ее в специальный блиндаж. Личные вещи Евы тоже находятся там. Если хотите, я вам покажу, — предложил Савандеев.
Покажите. Попытаюсь сам установить связь со Штабом.
Затем Турханов посоветовал Соколову быть осторожным при аресте Айгашева, во всяком случае не доводить дело до кровопролития, но и ни в коем случае не упустить «этого карьериста и авантюриста». Соколов и Комиссаров обещали выполнить его указания и через день привести сюда не только Айгашева, но и всю его роту. Пожелав им успеха и доброго пути, полковник вышел из штабной землянки. Тут его ожидал почти весь отряд. Партизаны поздравляли его с выздоровлением, жали ему руку, спрашивали, как он себя чувствует, кто и как спас его от смерти, каким образом он разыскал отряд. Интересовали партизан и вопросы общего порядка.
— Мы тут много спорили о втором фронте, — сказал один молодой партизан. — Есть такие, которые говорят, что Мы в течение трех лет одни воевали против немцев, по этому сейчас нам надо прекратить наступательные бои и по всему фронту перейти к обороне. Пусть дальше воюют с фашистами союзники, без нас. Другие считают, что союзники видели, как нам тяжело, и искренне решили помочь, Поэтому мы тоже должны помогать им. Третьи утверждают, что армии Англии и Америки — это буржуазные армии, что они после разгрома Германии нападут на Советский Союз, так как мира между империализмом и социализмом не может быть. Скажите, товарищ полковник, кто из нас прав, кто ошибается?
— Вопрос важный и сложный. На эту тему мы проведем в ротах специальные беседы, а пока скажу следующее: открытие второго фронта — несомненный шаг вперед на пути полного разгрома гитлеровцев. Каждый день войны стоит всем народам неисчислимых жертв, с войной поэтому надо покончить как можно скорее, а значит, объединить усилия всех стран антигитлеровской коалиции. Мы должны помогать союзникам, а союзники — нам. Можно ли верить в искренность союзников? Трудно ответить на этот вопрос. Если бы они открыли второй фронт два года назад, как было обещано, мы верили бы им безусловно. Но они не сделали этого. Будущее покажет, насколько они искренни, а пока будем довольствоваться поговоркой; «Лучше поздно, чем никогда». Возможность нападения армий союзников на нас сразу же после разгрома фашистской Германии исключается. В империалистических кругах Англии и Америки сторонники такой авантюры, конечно, имеются, но народы обуздают их. Словом, воевать мы должны так же, как прежде, даже еще лучше, ибо никто за нас не убьет того фашиста, которого мы должны убить сами. Правильно я говорю? — спросил Турханов.
Правильно!
Конечно, правильно! — согласились с ним партизаны.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Весь остаток дня Турханов провел у рации. Сначала он составил короткий рапорт на имя Барсукова, в котором изложил все важнейшие события, происшедшие в жизни отряда после прорыва фашистской блокады Яновских лесов. Потом зашифровал его, достал таблицу позывных, настроил рацию на нужную волну и начал передавать в эфир группы чисел по азбуке морзе. В переводе на обычный язык эти числа означали: «Утес»! «Утес»! Я «Сокол-5». Я «Сокол-5». Как слышите? Как слышите? Прием. Прием», Потом он переключил радиостанцию на прием, но слышал только шум и свист. Через несколько минут он снова переключал рацию на передачу и опять стал выстукивать ключом шифровку. Только вечером, когда солнце уже нырнуло в темно-синюю пучину Свентокшиских гор, долгожданный «Утес» откликнулся. Полковник передал радиограмму. Ответ пришел через два часа. Барсуков поздравлял его с выздоровлением и установлением связи со Штабом партизанского движения. Далее он напоминал о всей важности поставленной перед отрядом боевой задачи по выявлению характера подготовляемой немцами провокации против советских партизан. «Держите нас в курсе всех событий. Радируйте не реже двух раз в сутки. Желаю успеха», — говорилось в конце шифровки.
«Радировать два раза в сутки, — прошептал Турханов. — Это значит не меньше двух-трех часов сидеть у рации.
А кто же в это время будет заниматься моими делами? Эх, Ева, Ева, где же ты? Куда ты ушла? Почему?»
И вдруг он вспомнил о рассказе Станислава Славинского, которому он тогда не придал значения. Вернувшись со службы, молодой подпольщик между делом рассказал об аресте, одним из полицейских какой-то странной женщины, которая за большую плату упросила людей разрыть свежие могилы на кладбище. По словам Станислава, начальник полиции долго допрашивал ее, а потом передал немцам. Когда в полиции спросили его, что это за женщина, тот якобы ответил: «Душевнобольная. Вбила себе в голову, что должна выйти замуж за мертвеца. Вот и ходит по кладбищам, роется в могилах...» Славинский возмущался начальником полиции, который, вместо того чтобы отправить больную в лечебницу, вызвал немецких солдат и передал ее им.
Турханов тогда был занят другими мыслями, и рассказ Станислава пропустил мимо ушей. Теперь ему вдруг почудилось, что больной этой была Ева и разыскивала она не какого-то жениха, а его, Турханова. Он понял, почему Ева ушла из отряда. «Рискуя, она ходила, искала меня, я же в это время спокойно сидел в доме Славинских. Как жестоки удары судьбы! Надо что-то делать, надо выяснить, действительно ли синей полиции удалось арестовать Еву», — подумал он.
Необходимо было с кем-то посоветоваться. Обычно в таких случаях он обращался к Соколову, Яничеку или Кальтенбергу. Но Соколов уже ушел к Айгашеву, Яничек еще не вернулся в отряд со спецзадания. Кальтенберг же должен был находиться где-то здесь. За ним и послал Турханов своего связного, который, к его удивлению, пропадал всю ночь и только на следующее утро появился вместе с Конрадом.
— Товарищ полковник, ваше приказание выполнено!— доложил он.
— А ты не мог немножко поторопиться? — недовольно проворчал командир отряда.
— Я почти всю дорогу бежал, — стал оправдываться связной.
— Ничего не понимаю, — пожал плечами Турханов и вопросительно посмотрел на Конрада.
— Мы находимся вместе с обозом в пятнадцати километрах отсюда. Никаких дорог к нам нет. Поэтому посыльные иногда ищут нас по нескольку дней, а бывает, совсем не находят...
Почему так далеко расположились?
Из-за отсутствия дорог сюда не может пробраться никакой транспорт, в том числе и наш бронетранспортер. Вот и вынуждены жить на отшибе.
И чем вы там занимаетесь?
Было указание: без специального приказа не предпринимать никаких боевых действий, чтобы каратели по нашему следу не смогли разыскать обоз отряда. Ребята от скуки бегают в ближайшие деревни, а я рисую лесные пейзажи.
Турханов улыбнулся: он вспомнил, что Конрад увлекался живописью. Но ему было непонятно, почему тогда партизаны выбрали такое неудачное место для своей базы. «Надо будет спросить у Савандеева», — решил он, потом, отпустив связного, поведал Кальтенбергу, что его беспокоило.
