Интересно, как это жене Рэнда удалось причинить ему такую острую боль и настолько выбить его из равновесия? Возможно, со временем он ей расскажет. Ханна очень надеялась на это. Может, он бросит жену и снова вернется к ней? Ради этого она пошла бы на все.
Рэнд рассеянно ковырял ложечкой десерт, а мысли его, затуманенные выпитым вином, были далеко. Ханна сидела напротив в том самом шелковом платье абрикосового цвета, которое он купил ей, когда только что вернулся в Лондон. Цвет этот выигрышно подчеркивал светлый тон высоко зачесанных волос, синеву глаз, бледность кожи. Глубокий вырез платья открывал его взору красивые остроконечные груди, однако Рэнд представлял на их месте другие – высокие, соблазнительные, падающие ему в руки, словно спелый плод. Ханна была очаровательна, каждое ее движение преисполнено изящества. Половина мужского населения Лондона мечтала заманить ее в свою постель, а он, лаская ее, занимаясь с ней любовью, абсолютно ничего не чувствовал. Он давно знал, что между ними все кончено. Он уже жалел, что, приехав, отправился к ней, и сегодня решил поставить точку в их отношениях.
Он снова вспомнил о Кейт, и внезапно его пронзило острое чувство вины, от которого он никак не мог отделаться. Он не должен был от нее уезжать, не должен был бросать ее в то время, когда она больше всего в нем нуждалась.
Это было абсолютно на него не похоже. Он никогда не был трусом. Просто после смерти сына у него все в голове перепуталось, а душу терзала боль. Эта боль никак не проходила, как он ни пытался ее преодолеть. На какое-то время, уже здесь, в Лондоне, ему удалось от нее отрешиться. Он наконец-то примирился с потерей сына, но теперь начались новые страдания.
Теперь его преследовали мысли о Кейтлин. Он сгорал от желания увидеть ее вновь, обнимать ее, дотрагиваться до нее, просто быть с ней рядом. Он понимал, что любит ее, хотя раньше упорно пытался убедить себя в обратном. Он любил свою жену и уже начинал думать, что любовь к ней – это не слабость, а бесценный дар.
Его отец был на этот счет совершенно другого мнения. Он бы поднял его на смех, высмеял бы его за чувства, которые Рэнд испытывал к Кейт.
«Ты дурак, – сказал бы он. – Ты не достоин называться моим сыном».
Но стоило Рэнду вспомнить, как много сладостных мгновений он пережил с Кейт, сколько радости она ему дарила, как он начинал думать, что отец был бы не прав.
Но почему он понял это лишь сейчас? Почему для этого ему потребовалось так много времени? Почему стоило таких трудов признать правду?
Острое чувство вины поднялось в его душе, а вместе с ним – глубокое, непреходящее сожаление. Он не должен был изменять жене с Ханной, вообще не должен был бросать ее. О Господи, да что это на него нашло!
Ханна что-то проговорила, но Рэнд не понял, что именно. Он повернулся к ней и, попытавшись изобразить на лице улыбку, произнес:
– Прости... что ты сказала? Вздохнув, Ханна покачала головой.
– Да так, ничего особенного. – Она улыбнулась ему безмятежной улыбкой, в которой чувствовалась фальшь, и, положив салфетку рядом с тарелкой, продолжала: – Поскольку мы оба больше не голодны, может быть, пойдем?
Рэнду очень хотелось это сделать, а вернее, вообще сюда не приходить. Но сначала нужно было расставить все точки над i в их отношениях. Нужно сказать Ханне, что между ними все кончено. Он обязан сделать для нее хоть такую малость.
Подождав, пока Рэнд подойдет и поможет ей встать со стула, Ханна взяла его под руку. Они уже почти дошли до двери, как лакей распахнул ее и в освещенный свечами зал вошла женщина в изумрудном шелковом платье, чуть темнее, чем цвет ее глаз, с волосами необычного золотисто-рыжего цвета. При виде ее Рэнд почувствовал, как у него перехватило дыхание. Какой же он дурак! Ведь он любит ее и всегда любил!
Она остановилась возле двери, и Рэнд заметил, что платье ее слегка помято, локоны на затылке немного растрепались, а один выбился из прически и теперь покачивается, мягко касаясь шеи. Она стояла, не в силах сделать ни шагу, пристально глядя ему прямо в глаза, с искаженным болью лицом. И Рэнд почувствовал, что сердце разрывается в груди на части.
Несколько минут прошло в полном молчании. У Кейт был такой вид, словно она готова повернуться и броситься из зала прочь, но она продолжала стоять, где стояла, выпрямившись и глядя на него.
Рэнд с трудом проглотил комок в горле. Внезапно он отчетливо понял: самая любимая женщина на свете стоит сейчас здесь, перед ним, и он вот-вот ее потеряет.
– Кейтлин... – прошептал он.
– Добрый вечер, Рэнд.
Он попытался что-то сказать, но никак не мог совладать с голосом. Когда он наконец заговорил, слова прозвучали глуховато и невнятно.
– Я думал, ты все еще за городом. Что ты делаешь в Лондоне?
Прекрасные зеленые глаза Кейт наполнились слезами.
– Захотелось сделать тебе сюрприз. Похоже, мне это удалось.
Страдание, отразившееся на ее лице, заставило сердце Рэнда сжаться от боли. Чувствуя, что ему не хватает воздуха, он с трудом выговорил:
– Кейти... прошу тебя... ты не понимаешь...
Она гордо вскинула голову, но предательская слезинка выкатилась из глаза и скатилась по щеке.
– Ну что ты, Рэнд, прекрасно понимаю.
Рэнд судорожно сглотнул, пытаясь возразить, но не смог вымолвить ни слова. Он понимал, что не сможет ни вымолить себе прощение, ни выдумать предлог, почему он явился сюда, в этот ресторан, вместе с бывшей любовницей. А если бы и смог, не стал бы этого делать.
– Можешь думать что угодно, – тихим мрачным голосом проговорил он, – но я никогда не хотел причинить тебе боль. – «Я люблю тебя! – хотелось крикнуть ему. – Неужели ты этого не видишь?»
Кейт скользнула взглядом по Ханне, потом вновь перевела его на Рэнда. По щекам ее покатились слезы.
– Что ты хотел или не хотел, уже не имеет значения... Она сглотнула, облизнула дрожащие губы. Ее густые темные ресницы, мокрые от слез, походили на остроконечные шипы, и при виде их у Рэнда сердце защемило в груди.
– Прощай, Рэнд, – бросила Кейт, и голос ее дрогнул. Повернувшись, она пошла к двери, высоко вскинув голову и расправив плечи. Шаги ее становились все быстрее и быстрее. Распахнув дверь, она сбежала по лестнице на тротуар.
Рэнд повернулся к Ханне и увидел, что она все поняла – и, похоже, всегда понимала.
– Я должен идти. Оставляю карету тебе. Доберешься одна?
Ханна кивнула и попыталась улыбнуться. Рэнд заглянул ей в глаза, увидел в них невыразимую печаль, понял, что и ей нелегко и что он тому виной, и вновь грудь ему пронзила острая боль: какой же он негодяй! Повернувшись к Ханне спиной, он устремился к двери, выбежал на улицу.
– Кейт! – закричал он. – Кейт, вернись!
Но она уже села в карету, и та, сорвавшись с места, влилась в поток проезжавших мимо экипажей и вскоре исчезла из виду. Кляня себя на чем свет стоит, Рэнд помчался искать свободный наемный экипаж, но все его поиски оказались тщетными.
Наконец ему удалось найти карету, и он, забравшись в нее, приказал кучеру во весь дух мчаться к Гросвенор-сквер, прекрасно отдавая себе отчет в том, что, когда доберется туда, не сможет сказать ничего такого, что могло бы заставить Кейт простить его.
Но одно он знал наверняка.
То, в чем он признался самому себе совсем недавно, та абсолютная правда, которую он усиленно гнал от себя, обрушилась на него при виде входящей в ресторан Кейт. И правда эта заключалась в следующем: он любит Кейт, любит горячо, страстно, всем сердцем.
И теряет ее. Теряет, быть может, навсегда...
Когда Рэнд распахнул резные двери и ворвался в дом, Кейт там не оказалось. Он помчался по ступенькам, громко выкрикивая ее имя. Безрезультатно. Фредерик сообщил ему, что она была здесь раньше. Записка, которую Рэнд написал Перси, была немного сдвинута и смята. Чернила на последнем слове немного расплылись. Похоже, на него упала слезинка.
И вновь грудь Рэнда пронзила боль, еще более сильная, чем та, что он испытывал, когда умер сын. Тогда ему казалось, что острее боли быть не может, однако боль от потери Кейт оказалась в тысячу раз сильнее.
