В одном из домов Зефира кто-то играл на пианино.

Тик… тик… тик.

Что бы там ни утверждал календарь, для меня первым днем лета всегда был последний день школьных занятий. Солнце припекало все жарче и норовило задержаться подольше, земля расцветала зеленью, а небо становилось все чище и чище, оставляя на своем куполе лишь редкие завитки облаков. Жара давала о себе знать с настойчивостью пса, чувствующего, что его время пришло; бейсбольное поле уже было аккуратно скошено и заново размечено, бассейн выкрашен и наполнен чистой водой. И пока наша классная наставница миссис Сельма Невилл рассказывала нам о наших успехах в минувшем учебном году, мы, ее ученики, только что вынырнувшие из водоворота годовых экзаменов, не могли оторвать глаз от стрелок часов.

Тик… тик… тик.

За партой, стоявшей по алфавиту между Рики Лэмбеком и Диной Макарди, пока одна моя половинка прислушивалась к словам классной, другая страстно желала, чтобы этот последний урок поскорее закончился. Мою голову переполняли разные слова. Я нуждался в освобождении от этих слов, желал стряхнуть их в прозрачный и теплый летний воздух. Но нам приходилось пребывать под властью миссис Невилл вплоть до прощального звонка, сидеть и страдать, пока время не придет к нам на выручку и не спасет нас, подобно Рою Роджерсу, наконец перевалившему через гребень холма.

Тик… тик… тик.

Да имейте же сострадание!

Снаружи, за квадратными, окаймленными металлом рамами школьных окон нас ожидал настоящий мир. Пока что я не имел ни малейшего представления, что за приключения ожидают меня и моих друзей в это лето 1964-го, но пребывал в твердой уверенности, что летние дни будут длинными и наполненными истомой, что, когда солнце наконец сдастся и канет за горизонт, подадут голос цикады, а светляки начнут творить свой танец в воздухе, не будет никаких домашних заданий и летняя пора будет самой расчудесной. Я сдал экзамен по математике, благодаря чему сумел-таки избежать тягостной ловушки летних занятий для отстающих. И мы с друзьями, наслаждаясь свободой, нет-нет да и прервем свою бешеную гонку, остановимся и вспомним о тоскливой участи одноклассников, связанных узами летней школы – этой темницы, в которую угодил Бен Сирс в прошлом году, – и пожелаем им разделаться с ней поскорее, потому что это время протечет без них, а они никак не станут моложе.

Тик… тик… тик.

Время – царь царей на пьедестале жестокости.

Наших ушей достигли доносившиеся из коридора шум и возня, взрывы смеха и радостные крики. Кто-то из учителей отпустил учеников чуть раньше звонка. Внутри у меня все сжалось от такой несправедливости. Но миссис Невилл, дама со слуховым аппаратом и оранжевыми кудрями, несмотря на свои по меньшей мере шестьдесят лет, все говорила и говорила, словно и не слышала доносящийся из коридора шум. Наконец я понял: она просто не хотела нас отпускать, стремясь задержать как можно дольше, и не из-за какой-то особой свойственной учителям вредности, а, скорее всего, потому, что дома ее никто не ждал, а лето в одиночестве вряд ли вообще можно назвать летом.

– Хочу надеяться, что вы, молодые люди, не забудете во время летнего отдыха иногда заглядывать в библиотеку.

Голос миссис Невилл звучал сейчас спокойно и миролюбиво, но, выйдя из себя, она была способна метать такие громы и молнии, по сравнению с которыми падающий метеорит мог бы показаться простой спичкой.

– Занятия закончились, но все равно уделяйте время чтению. Давайте работу своей голове: к сентябрю вы не должны разучиться думать…

З-З-З-З-ЗВОНОК!

Весь класс одновременно вскочил на ноги, как огромное извивающееся насекомое.

– Задержитесь на минутку, – приказала нам миссис Невилл. – Я вас еще не отпустила.

Боже, сколько может длиться эта пытка! Не исключено, пронеслось у меня в голове, что за стенами школы миссис Невилл тайком отрывает мухам крылышки.

– Сейчас вы покинете класс, – продолжила учительница, – но сделаете это так, как подобает леди и джентльменам. Постройтесь парами и выходите организованно. Мистер Олкотт, будьте добры, возглавьте процессию.

Слава богу, мы наконец пришли в движение. Класс почти опустел, и я уже слышал звеневшие в коридоре радостные выкрики, разносившиеся эхом под сводами школы, когда миссис Невилл снова подала голос:

– Кори Маккенсон! Подойди ко мне на минутку.

Я повиновался, хотя душа моя трепетала от молчаливого протеста. Миссис Невилл улыбнулась во весь рот, напоминавший хозяйственную сетчатую сумку, окаймленную красной помадой.

– Ну что, Кори, надеюсь, ты доволен, что наконец приналег на математику и добился успеха?

– Да, мэм, я очень рад.

– Если бы ты так же старательно занимался все время, то мог бы окончить год с отличием.

– Да, мэм, – повторил я, сожалея о том, что мне не довелось отведать Напитка номер десять еще осенью.

Класс уже опустел. Я слышал, как в коридоре замирает последнее эхо. Пахло мелом от доски, карандашной стружкой, из школьного буфета доносился запах красного перца. Под сводами школы уже собирались на свои летние посиделки призраки.

– Насколько я знаю, ты пишешь рассказы? – неожиданно спросила миссис Невилл, разглядывая меня поверх своих бифокальных очков. – Верно, Кори?

– Да, мэм. – Я не стал утруждать себя поиском оригинального ответа.

– Твои сочинения были лучшими в классе, у тебя высшая оценка по орфографии. Не хочешь ли в этом году принять участие в конкурсе?

– В конкурсе?

– Совершенно верно, в конкурсе литературного мастерства, – кивнула миссис Невилл. – Ты ведь понимаешь, о чем речь? Об августовском конкурсе, который ежегодно спонсируется Комитетом по искусству.

Я никогда об этом не думал. Комитет по искусству, возглавляемый мистером Гровером Дином и миссис Эвелин Пратмор, спонсировал конкурс литературного мастерства, который включал в себя написание эссе и рассказа. Победителей награждали почетным именным значком и привилегией прочитать свое творение на званом обеде в читальном зале библиотеки. Я пожал плечами. С тем, что я успел до сих пор сочинить, – историями о привидениях, ковбоях, детективах и космических монстрах – трудно было рассчитывать на победу в конкурсе. Все это я писал исключительно для собственного удовольствия.

– Тебе стоит серьезно подумать над этим, – продолжила миссис Невилл. – Ты умеешь обращаться со словом.

Я опять пожал плечами. Когда учитель разговаривает с тобой как со взрослым человеком, испытываешь неловкость.

– Желаю хорошо провести лето, – сказала миссис Невилл.

И я вдруг понял, что наконец-то свободен.

Я ощущал себя лягушкой, внезапно выпрыгнувшей из темной болотной воды на яркое солнце.

– Спасибо! – выкрикнул я и опрометью бросился к двери.

Но прежде чем выйти из класса, я оглянулся на миссис Невилл. Она сидела за своим пустым столом – без стопок тетрадей, требовавших проверки, без учебников с уроками на завтра. Единственным предметом на ее столе, если не считать промокательной бумаги и точилки, которой долго теперь не придется отведать карандаша, было красное яблоко, которое принесла ей Паула Эрскин. Я увидел, как миссис Невилл, залитая лучами солнечного света из окна, задумчивым движением, словно в замедленном кино, взяла со стола яблоко Паулы. Миссис Невилл сидела, глядя на пустые парты, изрезанные инициалами нескольких поколений учеников, прошедших через этот класс, как волны прилива, устремленного в будущее. Внезапно миссис Невилл показалась мне ужасно старой.

– Счастливого вам лета, миссис Невилл! – крикнул я от двери.

– Прощай, Кори, – сказала она и улыбнулась.

Через мгновение я уже летел по коридору. Мои руки были свободны от книг, а голова – от фактов и цифр, цитат и знаменательных дат. Я вырвался на чистый солнечный свет, и мое лето началось.