«…Какой курс? Куда пропали впереди идущие самолеты? Куда лечу? Хоть бы помог кто?» — думает он.

Матвей устал от напряжения затяжного оборонительного воздушного боя и не может понять, почему они все еще находятся на территории противника. Бесконечные развороты для срыва атак противника то в одну, то в другую сторону, недостоверность показаний компаса, настороженность к неожиданностям пристроившихся к нему летчиков, постоянное наблюдение за врагом для определения возможного варианта нападения и поиск своих контрмер не оставляли ему времени и возможностей для того, чтобы сличить местность с картой. Он не знал, где сейчас находится группа, но уже чувствовал неладное. Нужно было срочно определить если не место, не район, то хотя бы правильный курс полета в нужном направлении. Выбрав свободную минутку — «мессеры» вновь занимали исходные позиции для атаки, — спросил:

— «Горбатые», кто знает, где мы? Я запутался. Курсом-то правильным идем? Наверное, к югу много уходим?

В ответ молчание… «Тоже не знают».

Новая атака… Ответные меры…

— Командир, мы же больше тебя крутимся… Не до ориентировки. Курс полета по солнцу выдерживай.

«Гривцов голос подал. Молодец заместитель. Однако и сам не знает, где мы. Надо влево. А немцы не дают. Все атаки со стороны солнца».

…Бой продолжался, но немцы его больше обозначали. Собой во имя победы рисковать не собирались… Матвей, выполняя «нужные» маневры, рассчитывал в уме азимутальное[26] положение солнца на это время дня на небосводе. Посчитал. Прикинул угол между направлением на солнце и продольной осью самолета. Ужаснулся — получалось, что он летит с ошибкой в курсе до сорока градусов. Атаки истребителей все время с одной стороны, из-под солнца, закрутили его в правую сторону. И он теперь идет вдоль линии фронта. Поэтому бьют его все время и с земли, и истребители не уходят.

«Вот шляпа. Как только до сих пор никого не сбили…»

Кончилась очередная осторожная атака врагов, и, как только они начали выход из нее вверх, Матвей повел своих летчиков в левый разворот. Немцы отстали.

…Под крылом, видимо, своя территория. «Где я? Хватит ползать у земли».

— Смотреть за воздухом!

Высота в двести метров открыла Матвею темные дали… Перед глазами — петля железной дороги. Осипову не понадобилась карта. Ему это место было памятно по сорок второму году — здесь ему пришлось тогда выползать с нейтральной полосы.

Все заметно упростилось: Северный полюс, солнце, земля, карта и самолет в голове переместились в разных направлениях и вошли в единую систему координат. Компас и его показания больше не беспокоили Осипова, хотя и были по-прежнему ложными. Жара в кабине существовала и не уменьшалась. Но капельки пота на лице и влажные перчатки были, видимо, не только от духоты, напряжение опасности и ответственности — тяжелей жары.

Местонахождение самолетов стало Матвею известно, но свой аэродром оказывался недосягаемым. В баках для этого не хватало бензина. И Осипов решил посадить группу на ближайший аэродром. Их много сейчас было создано, настоящих и ложных, действующих и запасных вдоль реки Оскол. Важно только было сесть на аэродром к штурмовикам, потому что у истребителей или бомбардировщиков могло не оказаться нужного инструмента, запасных частей и мало ли еще каких-то «необходимостей» — самолеты ведь шли с боевого задания. И если нет раненых и серьезных повреждений, если никто не поломает машину при посадке на незнакомом аэродроме, то они часа через два-три доберутся домой. Его тревожило только одно обстоятельство: они с Мельником забрали в бой последние исправные самолеты, и теперь в полку почти ничего нет, если не пригнали ожидаемые новые самолеты из тыла. Техники и инженеры с ног сбились: день и ночь ремонтируют и латают, но не успевают. Да и облетывать каждую машину после ремонта надо. На это опять подавай время и летчиков, а их, опытных, тоже свободных нет.

Осипов нашел нужный аэродром.

Бывает же так, но редко: посадка обошлась благополучно, ремонта никому не требовалось. Но радость благополучной посадки была омрачена. Осипов узнал, что с ним пришли самолеты их полка, но среди них не оказалось Мельника и его заместителя. Одного сбитого он видел сам. Мысль, кто погиб и где второй, жгла сердце.

Пока хозяева на руках раскатывали по аэродрому и маскировали прилетевших, прояснилась обстановка. Полк, на чей аэродром села группа Осипова, прилетел десять дней назад, и не один. За это время никто из них не сделал ни одного полета. Замаскировались и ждали распоряжений.

Командир полка был страшно зол на посадку «блударей» и боялся, что немецкая разведка раскроет теперь истину. Первые дни наступления фашистская авиация бомбила несколько раз аэродромы, но больше попало ложным. Отсутствие полетов и маскировка убедили немцев, что эти аэродромы — бутафория. И воздушная разведка противника потеряла к ним всякий интерес. А теперь?

— Кто такие? Почему самовольно, без разрешения сели? Кто командир?

— Я командир, старший лейтенант Осипов. Сели мы без горючего, и нам было не до разрешения. В бою я потерял ориентировку, а когда восстановил, то домой уже не на чем было идти. Дайте нам бензина, и мы сейчас же улетим.

— Чтобы снова заблудиться?

Матвея ударила по нервам обида… Резкий ответ молнией вспыхнул в мозгу. Но усилием воли он сдержал себя… Рядом стояли подчиненные ему летчики, надо было постараться сохранить спокойствие.

— Товарищ подполковник, не от хорошей жизни мы тут оказались. И дома сейчас переживают. Прошу вас, позвоните в дивизию нашу или корпус, скажите, что мы у вас и просим разрешения на вылет.

— Хорошо. Не лей слезу. Сколько надо бензина? Только не жадничай, у нас лишнего нет…

Челышев был в крайне удрученном состоянии. Из шестерки Мельника не вернулось ни одного самолета, да и сам Фрол Сергеевич не прилетел. Группа Осипова тоже пропала полностью. Истребители дрались, и их самолетов не видели.

Что-то случилось? Не может быть, чтобы всех посбивали. Не тот теперь враг. Но где они? Вопросы оставались без ответа.

«Полк небоеспособен… Летчики еще есть, нет самолетов. Ремонт к концу дня выдаст пять, ну семь самолетов. Если из тыла к вечеру не пригонят новые, завтра «сушить весла». Как так можно?… Эх вы, злодеи: тоже мне комиссар и комэск. Вы же не имеете права не прилетать… Ну, в крайнем случае, не приходить».

Очумевший от телефонов, прокурившийся на пять лет вперед Сергеев, оставив за своим столом оперативного, нашел командира у ключа. Челышев сидел на скамейке и сосредоточенно рассматривал, как поднимающаяся внизу вода, образуя поверхностный глянец и обтекая опущенную в нее веточку, двумя тонкими волнами-усиками перекатывалась через сруб.

— Извини, командир. Дивизия недовольна нашими потерями. Сняли с нас из-за этого на вечер готовность. Приказали: принять пополнение, скорее ремонтироваться и утром быть готовыми к боевым вылетам. Товарищ командир…

— Успокойся. Слышал я все… Вот смотрю на эти струйки от хворостинки — левая и правая одинаковы. Так и у нас с тобой сейчас: прилетят или нет, придут или нет — тоже шансы одинаковы. Но ответ нужен. Утром люди должны что-то знать, прежде чем подняться в бой.

— Думаю, найдутся. Хоть и не все, но придут или прилетят… Командир, инженеры облет просили. Все готово. Можно разрешить?

— Пусть облетывают. А где пополнение?

— Пополнение сидит на последнем промежуточном аэродроме на заправке. Скоро будут вылетать. Наверное, через час или полтора долетят. К нам идет пятнадцать самолетов.

Инженер полка, положив на стабилизатор[27] карту ремонта самолета и тыкая в нее карандашом, объяснял Маслову суть вопроса:

— Илья Иванович, вот в этом месте был перебит лонжерон[28]. Лучше было бы отправить крыло на завод, но запасных крыльев не было, и ремонт решили сделать сами. Теперь надо машину облетать.