…Его разбудила дежурная по этажу. Сказала, что звонили с завода.

Велели срочно всем уехать на аэродром.

Матвей включил свет и посмотрел на часы: было немногим более двух часов ночи. В брюках и сапогах в комнату к ним зашел Русанов и на всякий случай переспросил у дежурной:

— Может быть, сказали, чтобы мы приехали утром?

— Нет-нет, сказали, чтобы вы немедленно ехали на аэродром. Сейчас придет автобус.

Когда подошел автобус, все уже были наготове. Рванули с места и помчались среди ночной тишины. У красных светофоров шофер не останавливался, а только мигал фарами, предупреждая случайные машины.

Ехали и гадали, что же случилось? А Носов философски закрыл дискуссию:

— Говорят, утро вечера мудренее. Рассветет — все и узнаем.

Военпред уже ждал. И сразу спросил:

— Все приехали?… Вот и отлично. Приказано немедленно рассредоточить самолеты на аэродроме. Заводские летчики сейчас тоже приедут. Разруливать с правого фланга. Наши техники на полуторке будут показывать, куда ставить самолеты, и доставлять экипажи к новым агрегатам. Вопросов не задавать. Сам ничего не знаю. Смотрите только, не подавите людей и автомобили!

И началось.

Темно. Шумно. Смотри и смотри не в два, а в четыре глаза: летчик в кабине на своем месте, штурман стоит на крыле, держась за борт кабины, и помогает летчику смотреть — что, где, как. Автомобиль впереди — самолет за ним.

Как часто бывает перед утром: темнота еще больше сгустилась. Небо закрыло темными тучами, а потом пошел дождь. Чистый ад, а не ночь.

К пяти часам утра работа была закончена без происшествий: люди и самолеты не пострадали.

Уже рассветало, когда мокрые, грязные летчики собрались у военпреда. В глазах немой вопрос: «Какие новые распоряжения?» Военпред сразу всех «успокоил», сказав, что у него нового ничего нет, разлет пока не разрешают, и послал всех приводить себя в порядок и пить чай в заводском буфете.

Запомнилась в то утро Осипову крупная фигура заводского летчика, который за столом своих сослуживцев басил:

— Пропал выходной, надо же. У жены сегодня именины. Собрались всей семьей махнуть на Донец. Ничего себе покупались. В рабочие дни с утра до темна на заводе, да еще и выходные стали прихватывать. Вот служба…

И никто тогда из сидящих в заводском буфете, спавших и не спавших людей в этом большом городе не знал, что воскресенье, еще не начавшись, уже кончилось. Не знали люди, что на западе, откуда пришли с дождем эти предутренние тучи, уже гремит канонада, льется кровь и полыхают пожарища. Не знали и улетавшие.

С отлетом их группе повезло. Попали в первую очередь.

Подготовка к вылету и указания военпреда напоминали тогда Матвею первую и непонятную игру в учебную войну.

«Всем улетающим маршруты утверждены. Начались учения. Запишите сигнал «Я свой самолет». Для всех высота полета не более двухсот метров. Киевлянам город обходить южнее на пятнадцать километров. После Днепра курс на свой аэродром».

После взлета Матвей попросил штурмана настроиться на радиостанцию Коминтерна, чтобы послушать известия.

И сразу услышал слова Молотова, который говорил о нападении германской армии на границы Советского Союза, о бомбардировке городов.

Не верилось в услышанное. И он попросил выключить радио.

— Что, Саша, война? Или провокация по радио?

— Не провокация, командир! Ни на радио, ни на земле. Что, Молотов анекдоты рассказывает, когда называет конкретные события? Кто же на провокацию будет бомбить города в глубине страны и военные базы? Это, Матвей, война! Летим мы с тобой не просто в полк, а летим на войну. И, может быть, наши аэродромы, основной и лагерный, уже бомбили.

Киев встретил их пожаром в районе вокзала, несколькими аэростатами воздушного заграждения, поднятыми в воздух, разбитыми ангарами на основном аэродроме.

На лагерном аэродроме уже не было видно палаточного городка, красивых линеек из плотных рядов самолетов, которые были рассредоточены по всему полю.

Увидев наши самолеты и не узнав их вначале, люди начали разбегаться в разные стороны и падать на землю, думая, что сейчас по ним будут стрелять, а может, и бомбить.

Он тогда окончательно убедился, что началась война и полк уже видел немцев в воздухе. Если слова Молотова, их трагизм он не успел осмыслить в воздухе, то тут понял и убедился, что прилетел на войну. Но аэродром их еще не бомбили, потому что не видно было разбитых и сгоревших самолетов.

Находясь в госпитале, Матвей неоднократно задумывался, где теперь те, кто сидел вместе с ним, Осиповым, утром двадцать первого июня в заводском буфете? Кто из них жив, а кого уже нет?…

Немцы блокировали Ленинград, почти месяц идет сражение под Москвой, пали Киев и Одесса, а теперь надо оставлять и Харьков. Собирая сводки Совинформбюро, он дотошно изучал их.

Его сейчас не интересовали цифры потерь немецкой стороны, потому что он по своему небольшому фронтовому опыту уже представлял, как пишутся донесения и чаще очень приблизительно определяются потери вражеской стороны. Читая сводки, он силился понять, где же остановится фашист, вернее, где его остановят, чтобы потом без устали гнать обратно. Выходило так, что под Ленинградом и Москвой его остановили, но здесь, на Украине, на юге, враг продолжал наступать, а остановить его нечем.

Который раз перелистывая вырезки, Осипов взял газету «Красная Армия» за третье октября и стал читать «Коммюнике» об итогах Московской конференции представителей СССР, Великобритании и США.

«Конференция, в работе которой принимал активное участие И.В. Сталин, успешно провела свою работу, вынесла важные решения в соответствии с поставленными перед нею целями и продемонстрировала полное единодушие и наличие тесного сотрудничества трех великих держав в их общих усилиях по достижению победы над заклятым врагом всех свободолюбивых народов».

Осипов снова задумался над прочитанным, силясь понять, когда, где и как скажутся эти «общие усилия по достижению победы…»? Но мысли его упирались в стену незнания, которую лбом прошибить было невозможно.

Из раздумий Матвея вывела артиллерийская стрельба — зенитная артиллерия отражала очередной налет немецких бомбардировщиков на город. Теперь над Харьковом немцы летали каждый день. Огненные сполохи зенитной стрельбы, зародившись где-то на окраине, часто перекрывали весь город. А иногда слышно было, как рвутся где-то сброшенные немцами бомбы.

На Харьков накатывался огненный вал фронта.

В госпитале во всеубыстряющемся темпе «сортировали» раненых, выписывали на сборные пункты уже годных для войны; самостоятельно выпроваживали в тыл тех, кому еще нужно было долечиваться; вывозили неспособных к самостоятельному передвижению.

По оценке врачей и собственному разумению, Матвей выздоравливал. Худшее было позади: нога позволяла аккуратно передвигаться, гангрена и перевязки под водочным обезболиванием закончились. И хотя рука еще не работала и главная рана на ней полностью не закрылась, он мог уже обслуживать себя и помогать другим.

Осипов попросился в полк.

Его просьба была удовлетворена, чему он был искренне рад.

Сборы снова вернули Матвея Осипова к поиску Василия Червинова. Но и новая попытка найти его в «Гиганте» оказалась безуспешной. Матвей не мог смириться с тем, что потерял дорогого ему человека.

«Мы немного прослужили вместе, Вася, еще меньше пролетали, но полюбили друг друга. Ведь о человеке за один бой можно узнать больше, чем за всю жизнь, прожитую вместе».

…Много дорог на земле у людей. Есть длинные дороги жизни. На войне же чаще не дороги, а короткие стежки. Иногда человеческая жизнь блеснет перед глазами дугой сгоревшего метеорита на ночном небе. И не всегда успеешь узнать, откуда пришел сосед по атаке, и не знаешь, куда «ушел».

«Разошлись стежки-дорожки наши. Но я не хочу, чтобы твоя тропка жизни оборвалась. Будет ли суждено еще раз встретиться? Если не увидимся, то очень жаль».