Тем более удивительным показалось, что на сей раз кот охотно сел на установленный в смотровой доктора Турецкого стерильный стол из нержавеющей стали, и врач в своем стремлении докопаться до причин внезапно открывшейся непомерной жажды кота принялся его мять, тискать, тыкать и взвешивать. Ветеринар при этом что-то бормотал, а Нортон не сопротивлялся его добрым рукам. По поведению кота и по выражению лица Турецкого я понял: что-то не так, но он не говорил, что именно. Сказал, что подождет, пока не будут готовы результаты анализа крови.

Как только Нортон услышал слова «анализ крови», его нетипичная покорность исчезла и вернулась обычная, направленная против Турецкого агрессия (хорошо, пусть я немного преувеличиваю: агрессия вернулась не тогда, когда он услышал слова, а когда ветеринар достал иглу и попытался взять у него кровь. Нортон отбивался, как дикий зверь, как его предок из доисторических джунглей). Пришлось дать моему бедному коту успокоительное, и только тогда удалось взять у него кровь. Я оставил его у ветеринаров на час, пока не прошел седативный эффект. Затем вернулся забрать его и, волнуясь, отвез обратно домой, где предстояло прождать сутки, прежде чем будет известен результат.

За эти сутки я передумал самое худшее. Хотя понятия не имел, что может быть самым худшим. Мне сказали, что Нортон похудел примерно на килограмм, что для кота чуть больше четырех килограммов совсем немало. Укорял себя за то, что не заметил, каким он стал тощим, мучился виной, считая, что мое невежество привело к беде (я уже не сомневался, что с котом случилось что-то плохое). Нервно расхаживал по дому, поминутно брал Нортона на руки, целовал и уверял, что все будет в порядке. Дженис успокаивала меня, говорила, что все действительно обойдется, но мой обычный оптимизм внезапно меня покинул. Когда в середине следующего дня позвонил ветеринар и попросил приехать с котом, я был совершенно не в себе. Я не просил Дженис поехать со мной, но этого и не требовалось. Она понимала, как мне не сладко, и, когда я посадил кота на плечо, просто вышла вместе с нами.

Когда мы добрались до ветеринарной клиники доктора Турецкого — при этом Нортон, как обычно, всю дорогу вопил, — я просто потерял голову. И поскольку решил, что моего любимца грызет болезнь, он мне казался совершенно другим, непохожим на себя котом. Вдруг почудилось, что он потерял половину веса и превратился в скелет. Что его мяуканье — не обычный протест против ветеринаров (ах как я их ненавижу), а полный боли стон. Что во взгляде появилось презрение — ведь он понимал, что я несколько недель не обращал внимания на симптомы его болезни и допустил обезвоживание. Переступая порог смотровой Турецкого, я обливался потом и чувствовал, что постарел лет на десять.

Поставив кота на стол и глядя, как тот подозрительно косится на своего давнишнего врага, я стал слушать приговор ветеринара. Турецкий старался говорить как можно спокойнее.

— Не расстраивайтесь, когда услышите то, что я должен вам сказать. Мы распознали болезнь вовремя, поэтому никакой трагедии нет, но вы должны знать, что у Нортона почечная недостаточность.

У меня перехватило дыхание. Я старался оставаться спокойным. Подумал: «Вот и хорошо — мне все сказали. Я смогу с этим справиться. Я взрослый человек и, конечно, справлюсь».

Кого я обманывал? Вот что сверлило мой мозг после того, как я услышал диагноз.

Почечная недостаточность. Не заболевание почек. Отказ = безнадежно. Безнадежно = смерть. Господи, мой кот умирает!

Я сделал мужественное лицо и верил, что таким оно и было, пока не услышал слова Турецкого:

— С Нортоном все будет в порядке, а вот вам лучше сесть, а то еще упадете в обморок.

Обескураженный, я опустился на стул, а Дженис взяла меня за руку и ободряюще сжала. Сердце бешено колотилось, я чувствовал, что дрожу. Нортон по-прежнему сидел на блестящей нержавеющей поверхности и выглядел вовсе не встревоженным.

— Сколько ему осталось? — спросил я, ожидая услышать в ответ: «Два-три дня», но Турецкий сказал:

— Он не умирает. Говорю вам правду. Распространенное явление у пожилых кошек, но животное можно довольно долго поддерживать. Если не наступит ухудшения, он проживет много лет.

— Поддерживать? — сумел выговорить я. — То есть вылечить?

— Нет, — объяснил ветеринар. — Почечная недостаточность неизлечима. Наша задача не допустить ухудшений. Мы захватили болезнь на очень ранней стадии. Анализ показал превышение показателей некоторых элементов крови, но ничто даже отдаленно не указывает на приближение кризиса. Во всех других отношениях у Нортона отменно здоровый организм. Я знавал кошек, которые с таким недугом жили четыре-пять, а то и больше лет.

Турецкий, считая, что сообщает мне добрые новости, тут же начал разобъяснять: что означают показатели уровня разных элементов в крови Нортона, какое ему требуется лечение, за чем мне нужно следить в его поведении и, наверное, многое другое, но я почти ничего не воспринимал. Смотрел в пространство и старался сдержать готовые хлынуть из глаз слезы, а мысли в это время перескакивали с плохого на ужасное. Помню подумал: «Четыре-пять лет… что ж, это долгий срок, неплохо, ему уже тринадцать…»

И тут же. — «Четыре-пять лет?! Это невозможно — слишком мало. Хочу, чтобы он оставался со мной гораздо дольше…»

Потом: «Невероятно! Не могу поверить. Мой кот не будет жить вечно…

В какой-то момент я останусь без Нортона…»

Пока озабоченный ветеринар продолжал рассказывать, я старательно кивал и делал вид, будто понимаю, о чем он толкует. До меня долетали фразы: «Я знаю, что вы очень привязаны к своему коту» или: «Нам известно, какой Нортон особенный, и мы сделаем все, что в наших силах». Но в целом я не соображал, что происходит.

Турецкий видел, насколько я потрясен, и попытался утешить меня:

— Думаю, при правильном лечении с Нортоном все будет в порядке. Но даже если дойдет до самого плохого, разработана методика операции по пересадке кошкам почек.

Его слова меня взбодрили. У меня были знакомые с пересаженными почками, которые жили двадцать, тридцать лет и даже дольше.

— С готовностью пойду на это, — заявил я.

Турецкий начал объяснять, что сейчас в пересадке нет необходимости, что о ней даже думать рано, но Дженис его перебила:

— Он не о том, что готов разрешить сделать Нортону операцию. Он хочет сказать, что отдаст ему свою почку.

Врач понимающе кивнул (хотя, не сомневаюсь, запомнил, чтобы поделиться с коллегами за бокалом мартини на следующем сборище ветеринаров) и, не слишком давясь от смеха, объяснил, что мое предложение очень великодушное и редко можно встретить такую связь между человеком и котом, но моя почка будет Нортону великовата. Он сказал, что операцию делают так — и я не мог не согласиться, что придумано умно: одну почку берут у здоровой, но бездомной кошки и пересаживают больному животному. Единственное условие: хозяин больной кошки обязан приютить донора и обеспечить кровом. Я подумал, что это вполне справедливо. Ветеринар сказал, что если до этого дойдет, он предоставит мне всю необходимую информацию, так как большинство исследований по трансплантологии ведется в Калифорнии. Он посмотрел на Дженис, слегка улыбнулся и спросил:

— Как вы догадались, что он имел в виду? Про почку.

— Потому что знаю его, — ответила она. — Поймите, он отдаст этому коту все свои органы.

— Ясно, — кивнул ветеринар. — Я достаточно давно имею дело с ними обоими и тоже об этом догадываюсь. Скажу более: думаю, мне это понятно.

Одна из причин, почему мне так нравился Турецкий: судя по всему, он одобрял мои чувства.

Теперь, когда мы преодолели первое препятствие и я понял, что останусь при своих органах, он начал объяснять, что мне следует делать.

Для начала показал пластиковый пакет длиной в фут, наполненный прозрачной жидкостью. И помнится, объяснил, что раз в неделю или две Нортону в зависимости от состояния надо делать инъекции. Они служат для того, чтобы поддерживать в организме водный баланс и избавить почки от перегрузки. У меня точно отложилось, что он сказал: «Я покажу вам, как это просто». Кот все еще сидел на столе, и Турецкий подвесил пакет на крюк в нескольких футах над ним. Затем присоединил ко дну трубочку и взял коробку, в которой, как я заметил, хранилось множество игл. Снял с одной из них маленький пластиковый чехольчик, обнажив острие, надел на иглу трубку и воткнул в моего кота.