Здесь, в королевском кабинете, ночь тиха. Здесь можно забыть о гудящем в большой зале празднике. Забыть… разве можно забыть! Этот праздник – поражение Таргалы, поражение и позор, и платить за позор приходится лишь ему, королю! Платить собственной дочерью! И при этом рассыпаться в любезностях, блистать пышным гостеприимством, казаться вполне довольным и даже счастливым! Что ж, Марго всегда была умницей, она поняла. И ее просьбу, последнюю просьбу дочери, а не королевы Двенадцати Земель, он выполнит! Ее Юлия выйдет за Ожье, и пусть пан Готвянский только посмеет выказать недовольство!

– Благородная панночка Юлия просит позволения говорить с королем. – Дежурный кавалер возник в дверях ненавязчивой тенью, готовый сию секунду исчезнуть и турнуть вон посетительницу.

– Пусть войдет, я ждал ее.

Тонкие руки, золотые локоны. Глубокий реверанс, глубокие серые глаза, вскинутые на короля с отчаянной надеждой.

– Вы плакали, Юлия?

– Мой король, я… – Юлия сжимает задрожавшие губы, на короткий миг прикрывает глаза. – У меня выдался печальный день, мой король.

– Что же опечалило вас, любезная моя панночка?

– Не гневайтесь только, мой король! Свадьба Марго совсем меня не радует.

– Почему же?

– Мой король…

– Только не ври своему королю, девочка. Не надо уверений в преданности и громких слов о долге подданного. Чем эта свадьба мешает тебе?

– Мне хорошо рядом с Марго, мой король. Мы ведь не только по протоколу подруги… а теперь она уедет, и никогда больше мы не увидимся.

– И все?

Долгий, прерывистый вздох больше похож на стон.

– Еще с одним человеком придется мне проститься навсегда в тот день, когда покину я двор.

– Кто же он, панночка Юлия?

– Один из ваших гвардейцев, мой король.

– Всего лишь? Дочь пана Готвянского – и какой-то гвардеец? Двор не поймет вас, любезная моя панночка!

Юлия вскидывает голову, и яркий румянец заливает белую кожу северянки:

– Что мне до двора! Мой Ожье стоит их всех!

– Так это Ожье вскружил вашу прелестную головку, панночка? Это о нем плакали вы?

Юлия кивает, и король, усмехнувшись чуть заметно, задает главный вопрос:

– И вы мечтаете стать женой королевского гвардейца, панночка Готвянская?

– Да, – еле слышно отвечает Юлия.

Король Анри молча и пристально разглядывает стоящую перед ним девушку. Он не назвал бы Юлию такой уж красивой – ну что ж, о вкусах не спорят. Марго ярче, выразительней. Его Марго, так похожая на мать… Марго, однако, любит показать норов, а Юлия мила и нежна. Удивительное дело, как такие разные девушки становятся подругами? Юлия, первая невеста королевства после Марго, и гвардеец Ожье…

– Прошу, присядьте. – Король встает и, галантно поддерживая Юлию за кончики пальцев, подводит ее к тому креслу, что недавно занимала Марго. – Я хочу поговорить с вами серьезно.

– Я вся внимание, мой король.

Король Анри тратит пару секунд, пытаясь подобрать слова помягче. Он предпочитает прямоту, но как сказать этой милой девочке, что ее любовь, быть может, всего лишь желанный приз для голоштанного карьериста? Оскорбится! И, быть может, правильно сделает. Для короля Ожье – лишь один из четырех сотен гвардейцев, не худший, надо признать, но, что у него за душой, король знать не обязан. Достаточно того, что король знает все о его семье, а вот знает ли будущая невеста? Что ж, с этого и начнем, решает король.

– Любезная моя панночка, я удивлен и разочарован. Вы, с вашей красотой и вашим высоким происхождением, при богатстве и влиянии вашего отца, можете рассчитывать на самую блестящую партию. И вдруг – младший сын барона Мишо! Юлия, вы видели барона Мишо? Нет? Скотина непристойнейшая, не при даме будь сказано. Только и умеет, что ужраться до свинского состояния и заваливать в сено смазливеньких поселяночек. Именье в упадке полнейшем. Хозяйством после смерти баронессы занимается капеллан, милейшей души человек и набожный исключительно, однако же к мирским делам не приспособлен. А наследник весь в папашу, и я, как сюзерен, решительно не одобряю ваше желание, благородная панночка Готвянская, связать судьбу с таким семейством… фу!

– Ох, мой король, – Юлия с ответом не медлит. – Поверьте, я тронута вашим участием! Но мне, право же, нет дела до барона Мишо! Я люблю Ожье, он любит меня. И он, счастливец, может не заботиться о родительском благословении!

– Это еще почему? – хмурится король.

Юлия несмело улыбается:

– Барон Мишо, провожая младшего сына в столицу, благословил его разом на всю оставшуюся жизнь и повелел в дальнейшем не обременять отца и брата своим обществом. Ожье свободен от любых обязательств, кроме службы вам, мой король, его родным нет дела ни до него, ни до его будущей супруги. Чего не скажешь о моем отце, и надежда наша только на королевскую волю!

– Ваш отец, панночка, примет королевскую волю, но не смирится с ней. А в последствиях я не волен! Юлия, вы рискуете остаться не только без приданого, но и без наследства.

– Что за дело мне до наследства!

– Да? – ехидно щурится король. – А если твоему Ожье есть до этого дело? Девочка, я пожил поболе твоего. И, что ты ни говори, а не верю я в бескорыстную любовь голоштанных младших сыновей к богатым невестам вроде тебя.

– Ох, нет!

– Нет? Хорошо, если нет, а вдруг да? Вы с Марго стоите друг дружки, две романтические дурочки! И кто позаботится о вас, скажи? Кому по силам тот ветер, что выдувает из влюбленных головок последние остатки рассудка? – Король спохватывается, машет рукой. – Ладно, панночка моя. Ты ведь знаешь, где сейчас твой Ожье? Пусть он расскажет королю о любви к панночке Готвянской!

– Мой король… – Юлия смущена и растеряна. – Он в карауле эту ночь. Его пост у спальни принца Карела. Мой король, ответьте, молю вас, могу я хотя бы надеяться?

– Не знаю, Юлия. Сначала я поговорю с Ожье. Ступай к Марго и предоставь мне остальное.

– Мой король! Позвольте мне пойти с вами. Я не могу больше мучиться неведением! Я должна знать…

Что-то отвлекает меня. Холод… чьи-то холодные ладони на моих висках. Голоса… голова кружится.

– Где же брат лекарь?

– Анже, очнись! Слышишь, Анже?

Слышу я, слышу…

– Хвала Господу, он очнулся!

Что значит «очнулся», силюсь я возразить, с чего весь этот шум, со мной же все в порядке! Однако мне и рта раскрыть не дают, усаживают, кутают в теплую накидку, суют сладкое подогретое вино…

– Отец Предстоятель, – шепчет кто-то рядом со мной.

– Что с ним?

– Я мимо шел и услышал шум. Вроде стон и стук какой-то. Когда я вошел, Анже лежал на полу. Без сознания. Белый весь и холодный.

Я вдруг понимаю, что и впрямь не в меру слаб. Но я ведь не был без сознания? У меня было видение. Я помню! Но, пожалуй, и столпившимся вокруг братьям не могло привидеться… Взгляд мой скользит по белым пятнам лиц и останавливается на парадной перевязи короля Анри. Она валяется на полу бесхозной тряпкой, и я тянусь подобрать. Но кто-то из братьев успевает раньше.

– Ты пропустил сегодня обед, Анже. Мне сказали, ты молился. Рвение заслуживает похвалы, однако вечерняя трапеза скудна, а твой дар требует сил.

Я склоняю голову. Конечно, Пресветлый прав. Никогда еще мои видения не оканчивались обмороками, но и столь длинных видений не было у меня никогда. Рваные, иногда почти бессмысленные обрывки… Воистину, порученное мне деяние угодно Господу! Это знак… знак, что я не должен больше бояться смотреть в прошлое.

– Нельзя пренебрегать заботой о себе, Анже.

– Простите мою беспечность, Пресветлый Отец, – бормочу я. – И вы простите, братья. Простите, что встревожил вас.

– Ты должен отдохнуть, – с мягкой укоризной велит Отец Предстоятель. – Мы не будем тебе мешать, но брат лекарь побудет с тобой до утрени. Ложись.