– Пойду переверну ветчину. – Джулиана поспешила на кухню.

Джо встал и с книгой в руках последовал за ней.

– После того как наголову разбили япошек, в войну вступают США. Победившие Штаты и Британия делят мир между собой. Точь-в-точь как поделили его Германия и Япония.

– Германия, Япония и Италия, – поправила Джулиана.

Джо непонимающе уставился на нее.

– Ты пропустил Италию, – сказала Джулиана, спокойно встретив его взгляд.

«Выходит, ты тоже забыл? – мысленно произнесла она. – Как и все остальные? Забыл маленькую империю на Ближнем Востоке… Опереточный Новый Рим».

Она поставила перед ним поднос с ветчиной, яйцами, гренками, мармеладом и кофе. Он жевал, не отрываясь от чтения. Джулиана села рядом.

– Чем тебя кормили в Северной Африке? – спросила она.

– Тухлой ослятиной, – кратко ответил Джо.

– Ужас!

Его губы растянулись в улыбке.

– «Азино Морте». Говяжья тушенка с этикеткой «АМ» на банке. Немцы называли ее Alter Maim – «старикашка». – Он вернулся к еде.

«Надо бы почитать. – Джулиана протянула руку к книге. – Долго ли он у меня проживет, успею ли?»

Книга была в сальных пятнах, со следами грязных пальцев, с рваными страницами.

«Ее брали в дальние рейсы шоферы грузовиков, – подумала она. – Могу поспорить, Джо читает очень медленно. А этот роман мусолит уже несколько недель, если не месяцев».

Она раскрыла книгу наугад и прочла:

«…И теперь, в старости, он взирал на царство покоя, о котором издавна мечтали люди, но которое так долго не могли создать. На корабли, ходящие от Крыма к Мадриду, на великую Империю, во всех уголках которой – одна и та же монета, одна и та же речь, один и тот же флаг – знаменитый Юнион Джек, реющий от восхода до заката. Наконец-то обрели реальный смысл слова об империи, над которой никогда не заходит солнце…»

– У меня тоже есть книга, правда только одна, – сказала Джулиана. – Собственно, это даже не книга, а оракул, «И-цзин». Меня к нему Фрэнк пристрастил. По любому поводу обращаюсь к оракулу, даже не расстаюсь с ним. – Она закрыла «Саранчу». – Хочешь, покажу? И погадать можно.

– Нет, – сказал Джо.

Она опустила подбородок на кулачки и произнесла, косясь на него:

– Ты решил поселиться у меня насовсем? И чем намерен заниматься?

«Дуться и переживать, вспоминая обиды и унижения, – подумала она. – Поразительно, сколько в тебе ненависти к жизни. Но есть что-то еще. Ты похож на зверька, маленького, но смышленого. – Она изучающе посмотрела на его смуглое умное лицо. – С чего это я взяла, будто ты моложе меня? Впрочем, есть с чего. Из тебя еще не выветрилось детство. Ты – малыш, боготворящий своих старших братьев, майора Парди и генерала Роммеля. Спишь и видишь, как бы удрать из дому на войну с томми. Интересно, правда ли, что твоих братьев задушили проволочными удавками? После войны об этих зверствах много писали и снимки печатали… – Она вздрогнула. – Но британские коммандос давным-давно осуждены и наказаны…»

Звучавшая по радио музыка умолкла. Судя по обилию помех, на коротких волнах передавали новости из Европы. Голоса то и дело пропадали или становились неразборчивыми. Затем вдруг все разом смолкло. Затянувшейся паузе положил конец четкий близкий голос денверского диктора. Джулиана потянулась было к ручке настройки, но Джо ее остановил.

«Сообщение о кончине канцлера Бормана потрясло германский народ, которого не далее как вчера уверяли в том, что…»

Джулиана и Джо вскочили.

«Все радиостанции рейха прекратили трансляцию радиопрограмм, и в зале торжественно зазвучал Horst Wessel Lied,[70] партийный гимн, в исполнении хора дивизии СС Das Reich. Позже, в Дрездене, на совещании исполняющего обязанности секретаря Партай с руководителями национальной службы безопасности Зихерхайстдинст,[71] пришедшей на смену гестапо…»

Джо увеличил громкость.

«…о реорганизации правительства по инициативе прежнего рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеера и других, а также о двух неделях всеобщего траура. Как сообщают корреспонденты, большинство магазинов и учреждений уже закрыто. Однако до сих пор не поступило сведений об ожидаемом заседании Рейхстага, а без одобрения официальным парламентом Третьего рейха…»

– Выберут Гейдриха, – сказал Джо.

– По мне, лучше бы этого белобрысого здоровяка Шираха, – задумчиво произнесла Джулиана. – Господи, наконец-то помер. Как ты думаешь, у Шираха есть шансы?

– Нет, – коротко ответил Джо.

– Теперь может вспыхнуть гражданская война, – предположила Джулиана. – Впрочем, они ведь совсем старые… Геринг, Геббельс, да вся партийная верхушка.

«…добралась до его альпийского поместья близ Бреннера…»

– Это о Жирном Германе, – пояснил Джо.

«…лишь сказал о своей глубокой скорби из-за потери не только солдата, патриота и доблестного вождя Партай, но и близкого друга, которого он никогда не чурался, а, напротив, всячески поддерживал в наступивший вскоре после победы период безвластия, когда элементы, враждебные герру Борману, пытались помешать ему встать во главе…»

Джулиана выключила радио.

– Пустая болтовня, – раздраженно сказала она. – Почему эти нелюди, эти убийцы говорят теми же словами, что и все мы?

– А чем они отличаются от нас? – Джо снова уселся и набил рот пищей. – На их месте мы бы вели себя точно так же. А они, между прочим, спасли мир от коммунизма. Не победи Германия, мы бы сейчас жили под красными. А это куда хуже.

– Ты тоже болтун, – бросила Джулиана. – Как радио. Трепло.

– Я жил под нацистами, – сказал Джо, – и знаю, что это такое. В сорок седьмом я получил в Организации Тодта трудовую книжку и вкалывал на стройках двенадцать… нет, тринадцать… почти пятнадцать лет. В Северной Африке и США. Представь себе, – он ткнул в сторону Джулианы пальцем, – у меня в крови итальянский талант к земляным работам, и в ОТ меня ценили. Не заставляли кидать асфальт и месить бетон для автобанов, а допустили к проектированию. Сделали из меня инженера. Однажды проверять работу моей группы явился сам доктор Тодт. Он мне сказал: «У тебя хорошие руки». Это был великий момент, Джулиана. Знала бы ты, что это такое – гордость труженика. Нет, нацисты – не болтуны. До них все, и я в том числе, чурались черной работы. Аристократы! Трудовой фронт положил этому конец. Я как будто впервые увидел свои руки. – Он так частил, что акцент брал верх; Джулиана уже с трудом разбирала слова. – В лесных лагерях штата Нью-Йорк мы жили как братья. Пели песни. На работу ходили строем. Дух войны, только созидательный, а не разрушительный. Какое было время! Каждый день как грибы вырастали новенькие красивые жилые дома, один за другим, квартал за кварталом. Как мы отстроили Нью-Йорк и Балтимор – это ж просто загляденье! Сейчас там, конечно, тодтовцев нет. Бал правят картели вроде «Нью-Джерси Крупп и Sohnen[72]». Их хозяева – не нацисты, а старые европейские воротилы. Но при них стало куда хуже. Роммель и Тодт просто ангелочки в сравнении с промышленниками вроде Круппа и пруссаками-банкирами. Все эти господа в жилетках… вот бы кого в газовку!

«Господа в жилетках были и будут, – мысленно ответила Джулиана, – а вот твои идолы, Роммель и Тодт, явились к нам после побоища разгребать обломки, прокладывать автострады, восстанавливать промышленность. Даже евреев не трогали, вот уж чего от них никто не ожидал… Объявили евреям амнистию, чтобы не прятались по щелям… А потом наступил сорок девятый… и прощай, Роммель, прощай, Тодт, ступайте пастись на лужок. Разве я не знаю, как живется под нацистами? Разве Фрэнк не рассказывал? Мой муж был евреем. То есть он еврей. Я знаю, доктор Тодт был самым скромным и добрым человеком на свете. Я знаю, единственное, о чем он мечтал, – дать надежную, достойную работу несчастным отчаявшимся американцам, миллионы которых ютились среди руин. Обеспечить медицинским обслуживанием, сносным жильем, условиями для отдыха каждого, к какой бы расе он ни принадлежал.