– Ты была когда-нибудь в саванне и знаешь, что там происходит?
– Конечно, нет…
– Представь себе…
Граница страны. Раскаленные горы, колодец, верблюды. Возле них караванщики. А в пещерах под брезентом мешки.
– Когда поднимешь брезент, что там увидишь? Детей, – с горькой ухмылкой добавил Рахман. – Десяти-двенадцати лет. Украденных. Кто-то из них плачет, кто-то стонет, иной ребенок просто умирает. В мешках. Это контрабанда живого товара, это невольничьи караваны из Черной Африки на Арабский Восток. Рабство на земле еще не кончилось! Хотя об этом в газетах почти не пишут. Но как только появляется в печати такой материал, журналиста убивают. А мы такую информацию все-таки даем! Потом опрометью убираемся из страны, чтобы выжить.
– В наше время? – испугалась девушка.
– Да, в наше время. И двадцатый век, к сожалению, мало чем отличается от средневековья. Правды добиться можно только сменой системы. Чтоб была она такой же, как в Советском Союзе. Вашим людям она кажется строгой, но они не пересекали Африку в детстве в рабовладельческих мешках.
Из истории Анна вспомнила, что английский фельдмаршал Китченер, в 1914 году – граф Хартумский, который руководил подавлением восстания махдистов в Судане, как-то признался, что мораль для английских войск кончается за Суэцем. И за Суэцем тогда шел страшный грабеж народов, которых англичане презрительно называли туземным населением.
– У нас серьезные революции, Анна! Помочь на африканской земле каждому, воспитать правильное сознание, аккуратно ввести человека в современный мир, превратить Африку в континент высокой цивилизации – это и есть наши задачи, задачи чернокожих коммунистов, – объяснял девушке Рахман.
За стенкой тихо звучала безмятежная мелодия вальса.
– А мир как вулкан, – взволнованно продолжал он, – кипит, выстреливает. Сейчас метнуло в нашей стране. Возможно, в эти дни мы не досчитаемся некоторых своих товарищей. Лет через десять-пятнадцать не досчитаемся многих. Но без дальнейшей борьбы за нормальную жизнь африканца наш мир – не реален.
Слова Рахмана встревожили Анну до смерти, а как еще не хотелось взрослеть, как не хотелось лишаться своей безмятежности! Но избавиться ли мгновенно от невозмутимости, если в собственной стране много лет ничего не происходит: цены в магазинах, будто игрушки из «Детского мира», всегда одни и те же? Дороги и тротуары никто не минирует, поезда не взрывают, самолеты летят по расписанию даже на самый дальний Восток. Лишь контролер иногда покрикивает в автобусе на безбилетников, да пьяно и дурно орет в каком-нибудь подъезде подгулявший мужик.
В этой небольшой комнатке Анна впервые поняла, что жить на земле иногда очень страшно.
– Только бы не пришли к власти исламисты, – размышлял вслух Рахман, – Только бы не они…
В ответ взорвался Халим:
– Чем тебе мешает религия? Люди охотно слушают муллу, никто зря не возьмет в руки автомат. В стране будет покой… Религия – вечна…
– О, ты больше мусульманин, чем сам Аллах?
– Никогда при исламистах не будет покоя, – возразил молчавший до этого философ Фарук. – Слушать муллу? За две тысячи лет религия что-нибудь решила в жизни людей? Хоть одну войну остановила? Построила ли заводы, фабрики, жилье?
– Как ты смеешь критиковать религию? Тебя на том свете за это накажут.
– Лучше жить на этом свете, чем на том, – отчеканил твердо Фарук. – В Советском Союзе не молились, ученым было некогда отбивать поклоны пять раз в день, они много работали и первыми запустили человека в космос! А где в это время был наш мусульманский мир? В мечетях. Мы даже детей своих в сандалии не обули. Много учится наших женщин?
К плечу Фарука доверчиво прильнула русская девушка Рая. Румянец во всю щеку, легкая прическа из густых русых волос… С каким обожанием глядела она на своего парня! За версту видно, что этих людей сблизили только чувства…
– Но ислам… это очень ценно, это достижения веков! – упорствовал Халим.
– Возможно, и ценно. Но почему верующий мусульманин лучше других, почему только он верный и только он имеет право на жизнь в целой Вселенной? Вот я стою под солнцем, оно меня больше обогревает, потому что я мусульманин? А от Раи к вечеру убегает, потому что она христианка? – вновь заговорил Фарук.
– Ах, ты вспомнил о солнце? – взбеленился Халим, покосившись на Анну, Раю, затараторил дальше. – Пусть эти белые знают, что нас солнце действительно больше любит, потому и кожа у нас черная. Нам не надо обогревать жилища. У нас вкуснее плоды. Мы живем почти в раю…
– И в Африке дольше живут люди, чем на севере, у нас лучше образование? – рассмеялся Аид.
– В раю можно и без образования. У нас три урожая в год. Можно просто жить…
– Наши предки просто и жили. И стали рабами. На целых четыреста лет. Хочешь, чтоб и твоим детям выпало такое же? – оборвал его Рахман.
Внес свою лепту в спор и Хади.
– Только законы физики управляют Вселенной. В древности человек боялся ее, потому и придумал себе подвесной потолок в виде религиозного учения. В тесном помещении комфортнее, удобнее. Огромные пространства над головой не пугают. Великий начальник сидит наверху и всеми управляет. Думать не надо. Думает за нас другой. Надо только правильно понимать чужую мысль. Своя воля не нужна.
– Но без религии никуда! – утверждал Халим.
– В древнем Египте поклонялись скарабеям, – лукаво произнесла Рая. – И кошкам. По улицам Индии бродят бесхозные коровы. Святые… А народ вокруг голодный. И не святой.
– На островах Тихого океана верили в божественность угря, содержали для них шикарные водоемы, – напрягла свои познания и Анна. – В других регионах признавали святость огня… Зороастризм – поклонение огню, процветал в прежних мусульманских краях чуть ли не две тысячи лет.
Не отмалчивался и Рахман, который изучал не только афро-арабскую периодику, он умел и поспорить, отстоять свою точку зрения.
– Религии разделяют людей, а у нас в стране много национальностей. Арабы – на севере, на юге копты, племена, верующие в колдовство. Религиозной болтовней никого не объединить. Но мулла принимает только ту жизнь, в которой ему, будто в коконе, хорошо. Его задача – запугивать людей, чтобы ничего не изменилось. Тогда его клан в почете.
– В республиках Средней Азии семья поминает покойника каждую пятницу в течение года, – вспомнила Анна и продолжила свою мысль о том, что этот обычай – раздолье для муллы, который каждый день сыт. И огромное разоренье для обычного человека, который отвечает еще за жизнь своих детей и стариков. Через религиозные законы фактически идет обыкновенный грабеж населения.
Гости в комнате, кроме Халима, пришли к выводу, что нынче надо строить социальное, а не религиозное государство, чтобы каждому, будто в семье, жилось бы просто и комфортно.
– Религии убили не одно государство, – заметил Рахман.
– Плевать мне на твое государство! Пусть сдыхают все эти государства. Религиозное и расовое единство дороже, – безапелляционно заявил Халим, что до невероятности разозлило остальных. – Главное – это раса, – упорствовал он, – своя кровь.
Тут же вскочил со стула Рахман и закричал гневно:
– Ты – черный, и я черный, но я никогда не захочу в трудной ситуации быть рядом с таким, как ты. Самый мерзкий шантаж – полуправдой. Вроде так и все не так… И мужчина любит женщину не из-за цвета кожи. Душа, идея – вот главное…
Дело принимало крутой оборот. Хади дал понять, что уже поздно, всем утром идти на лекции.
Перед уходом Анна спросила:
– Почему Халим такой злой? Он же биолог, знает, как хрупка любая жизнь без экосистемы. А государство – это экосистема для каждого… Религия не платит пенсию, не строит дома. Религия, может, на время и успокаивает человека, но это путь в никуда. С моей точки зрения. Что он защищает?
– Так он расист. Обыкновенный черный расист. Не только религиозный, но и по цвету кожи. Белых терпеть не может. Почувствовала?
– Еще бы…
Халим и впрямь сверкал глазами, когда глядел на Анну.
